Всё, что я когда-либо написал, основано на личных впечатлениях или на реальных событиях, так или иначе меня коснувшихся. То ли фантазии мне не хватает, то ли не люблю я фантазировать, ценя истину факта превыше всего. А сегодня мне приснился сон. Вообще-то, сны я виду крайне редко. Психиатры утверждают, что сны видят все люди, только не все утром могут вспомнить, что именно видели. Сон этот, более всего, необычен был тем, что я запомнил его до мельчайших деталей, а деталей в нём было, пожалуй даже с излишком. Другая сторона необычности проявлялась в том, что сразу после пробуждения у меня появилась уверенность: во всём увиденном, несмотря на отдельные причуды и нелепости, есть какая-то чёткая логика, замысел, намёк, но что за замысел и на что именно намёк угадать так вот сразу не удавалось. Итак, давайте по порядку.
Я иду по улицам какого-то провинциального городка средней полосы России. Это угадывается потому, что все детали окружающей обстановки привычны и понятны: одежда горожан, выражения их лиц, обрывки разговоров. В речах иногда проскакивают и матерки, но не часто и как бы мимоходом, не зацепляя внимания. Девчонки хихикают, дамы плавно колышат бёдрами, мужчины задумчивы и чем-то озабочены. Словом, всё как обычно. Понятно, что на людей и собак обращаешь внимание в первую очередь, а когда надоест, начинаешь осматривать всё, что подходит под понятие архитектуры. Впрочем, осматривать, строго говоря, было практически нечего – дома были даже слишком стандартными: вот рубленый в лапу частный дом-пятистенок, а там дома казённые – сберкасса, магазин, школа. И тут мой взгляд упёрся в дом совершенно необычный.
Необычным в нём было практически всё. Здание было о четырёх этажах, с огромной площадью и пропорции его были весьма далеки от «золотого сечения», дарованного всем архитекторам мира ещё со времён эпохи Возрождения, однако, в эпоху соцреализма это не считалось особым изъяном, и большинство граждан, вряд ли, посчитали бы это странным. Странности заключались совсем в другом. Во-первых, на фасаде вовсе не было окон – ни больших, ни маленьких, а единственная маленькая дверца убого притулилась где-то сбоку, так что с расстояния ста метров её и не углядишь. Я обошёл здание и увидел, что на тыльной его стороне окон также нет, как нет и дверей, что было уже совсем странным. Зато окна были на торцевых стенах, и начинались они только со второго этажа. Хотя на этих окнах не было занавесок, разглядеть сквозь стёкла внутреннее устройство толком не удавалось, ясно было только, что это не окна отдельных комнат. За ними просматривались лишь какие-то коридоры. Может быть это какой-то склад? – Нет. Чутьё подсказывало мне, что здесь живут люди. Не работают, а именно живут, хотя особых звуков, не оставляющих в этом сомнения, из дома не доносилось.
Во-о-т оно что! На углу дома я заметил табличку, только на этой табличке, вместо обычных в таких случаях названия улицы и номера дома, было написано: «Дом коммунистического счастья». А чуть пониже была другая, ещё более странная табличка: «П/о Дома коммунистического счастья». Написано не каракулями, а красивыми и чёткими печатными буквами красной краской на жёлтом фоне. Я, вообще-то, не настолько глуп, чтобы не разгадать, «П/о» означает почтовое отделение, но что это даёт? Очевидны два факта. Первый: отделение почтовой связи непременно должно располагаться не в жилом доме, поскольку почта бывает разная, в том числе секретная или правительственная, и потому она должна храниться за железными решётками и под крепкими замками, а двери и окна на ночь должны ставиться на сигнализацию. Второй факт заключался в том, что не бывает почтовых отделений для одного дома. У нас, например, на весь микрорайон «Щ» всего два отделения, а домов несколько сотен.
Надо было что-то решать, и я взялся за ручку той самой дверцы, которую не сразу приметил. На всякиий случай, предварительно постучал. Кто знает, какие там люди живут? Может, злые. Добрые-то люди должны жить совсем в других домах – не странных. Никто, впрочем, не ответил, и я потянул ручку на себя. Дверь отворилась с лёгким скрипом, я оказался в начале длинного коридора, и практически сразу понял, что попал в какое-то общежитие, поскольку по обе стороны этого коридора тянулись ряды совершенно одинаковых дверей с номерками на них. Номерки же были не купленные в хозяйственном магазине, а самодельные, и потому двух одинаковых по форме, размерам и способу нанесения номеров было не найти.
Я слегка оторопел. Спроси кто-нибудь из жильцов к кому я и по какому вопросу, ответить мне было бы нечего. Однако всё разрешилось самым мирным и достойным образом. Навстречу мне попался седенький старичок в поношеном, но опрятном костюме. Конечно, он шёл не ко мне, а по каким-то своим делам, но, проходя мимо и видя мой растерянный вид, вежливо спросил:
- Вам помочь, молодой человек?
Молодым меня назвать было трудно даже по сравнению с ним, но мы оба понимали, что это просто стандартная форма обращения между воспитанными людьми мужского пола любого возраста, за исключением грудных младенцев, которые разговаривать ещё толком не научились. Я понял, что с этим совсем не злым старичном мне повезло, и потому сразу откровенно признался:
- Видите ли. уважаемый, я в вашем городе в первый раз, проездом, и заглянул в Ваш дом случайно, заинтересовавшись прикреплённой на его стене табличкой.
- Что же Вас в ней удивило?
- Прежде всего то. что я подобных домов больше не видел нигде и никогда.
- Ничего странного. Подобных домов больше нигде и никогда не было. Этот единственный. Можно сказать, уникальный.
- Простите, если мой вопрос покажется бестактным, кто же здесь проживает? – робко спросил я.
- У нас секретов нет. Здесь живут Герои коммунистического труда.
Сказать по правде, я именно таким и мог бы представить упомянутх героев на пенсии: много и вдохновенно трудившихся, прежде думавших о Родине, а потом о себе. Пока мы разговаривали со старичком, мимо нас проходили разные люди, мужчины и женщины, но все как один старенькие, все за шестьдесят. Мужчины были лысыми или седыми, а женщины в буклях разного цвета – от седых до ярко рыжих. Это понятно – крашеные. Все они приветливом нам улыбались.
- А как стать Героем коммунистического труда? Каковы формальные критерии, кроме желания много трудиться? – продолжал пытать я.
Старичок улыбнулся, но не ехидно, а как бы прощая мои наивность и очевидную, с его точки зрения, глупость:
- Для этого, молодой человек, нет и не может быть формальных критериев. Впрочем, есть очевидные: вдохновенный труд должен стать главной целью жизни, но труд не за деньги или иное вознаграждение – труд, потому что не можешь и не хочешь жить иначе. Ведь жинь даётся человеку только один раз, и прожить её нужно так...
- О, это я знаю, - перебил я старичка с горячностью, вспомнив цитату из Островского, которую нас в школе заставляли учить наизусть.
Старичок мягко взял меня за руку, как бы заранее прощая мою невежливость, поскольку я перебил его:
- Каждый из нас от благодарного общества получает орден Героя коммунистического труда, который для этого дома служит своеобразным ордером на заселение. Никаких бюрократических бумаг, заметьте!
- Но, простите, - продолжал я, - любой истинно верующий человек разве не так живёт, хотя его вряд ли кто решится назвать Героем, скажем, божественного труда?
- Вы ведь были в храмах, - тихо продолжал старичок. – И что? Вы видели там Бога?
- В каком-то смысле, - растерялся я. – Там много икон, в том числе с изображениями Творца и Утешителя, Божьей матери, святых и великомучеников.
Старичок всепрощающе улыбнулся той улыбкой, которую являют великие мудрецы беседуя с людьми неразумными или убогими:
- И что же, Вы не находите существенной разницы между крокодилом и картинкой, на которой изображён крокодил? Вот ваша икона - изображение в золотой ризе, а вот он я – живой. Вы можете меня потрогать, беседовать со мной не в зыбком воображении, а наяву. Впрочем, что же мы стоим в коридоре, пройдёмте ко мне, я угощу Вас чаем.
Мы долго шли по коридорам, замысловато петляющим переходам, пока не оказались перед дверью с номером 236 на ней. Я давно понял, что без старичка дороги обратно мне не найти. Старичок толкнул дверь. В двери не было замка, крючка или каких иных запоров, ограждающих личную территорию от назойливых или неприятных посетителей. Не заметил я замочных скважин и на других дверях, мимо которых мы проходили. Я этому уже не удивлялся: у Героев коммунистического труда нет и не может быть ничего личного – только общественное.
Каморка оказалась очень маленькой. Внутри стоял столик, за которым могли уместиться лишь два человека, два стула, в углу размещался потёртый диванчик, на котором, очевидно, спал хозяин. Из предметов мебели был ещё многофункциональный шкапчик, в котором размещалась посуда, одежда, обувь и постельные принадлежности. Никаких следов приборов для стирки, глажения, приготовления пищи и гигиенических процедур в комнате не было да и быть не могло по той причине, что они бы просто не поместились в ней. Впрочем, порядок здесь был отменный: ни следов пыли, окурков или грязной посуды. Всё было бедно, но опрятно. На столе лежали три книги, одна из них с закладкой. Наверное, взял в библиотеке, - догадался я, - поскольку книжных полок также не было.
На стене висел тот самый орден Героя на узенькой красной с золотом ленточке.
- Где же Вы принимаете душ, готовите? – полюбопытствовал я.
- Для всего есть общественные места: кухни, душевые, ванные, туалеты, библиотеки, красные уголки. В красных уголках, к примеру, мы отмечаем праздники, ведём дискуссии, смотрим фильмы, читаем газеты. Так гораздо экономичнее использование пространства. Дом-то один, а Героев много. С каждым годом новые прибывают.
- Сколько же вас всего здесь живёт?
- Точно сказать не могу, этим заведует сектор учёта, но полагаю, более десяти тысяч.
- Быть того не может, - изумился я, - в доме всего четыре этажа!
- Это только сверху, - улыбнулся старик, - но ведь остальные под землёй.
-К-как эт-то под землёй, - пролепетал я, отказываясь что-либо понимать.
Старичок мой горделиво подтвердил:
- Именно под землёй. Сама-то проблема назрела давно, когда четыре этажа были почти заполнены. Что делать? Мы не могли требовать у горожан дополнительной площади, поскольку центр был давно застроен. Да и привыкли мы к этому месту, никто переезжать не хотел. Потому вырыли подземный этаж. Когда он заполнился, стали подкапывать второй под ним, так оно и пошло. Как думаете, почему у наших квартир нет окон? А потому, что не должны мы жить лучше, чем жители подземных этажей. Это было бы не справедливо!
На этом месте я проснулся и долго лежал в задумчивости, пытаясь понять, какой скрытый смысл таил в себе этот странный сон.
Академгородок, 3 января 2017 г.