Московская родня встретила Космодемьянских радушно. Беличья шубка понравилась всем, хотя никому не подошла по размеру. Но даже тётя Оля, шутя набросила её себе на плечи и ласково погладила рукой:
– Что не говори, а меха облагораживают человека.
Анатолий Петрович перевёл взгляд на Зою и ободряюще улыбнулся. Он понимал, что дочь не разделяет общего восторга.
Хозяйка всполошилась не на шутку, когда увидела на детях крестики:
– Это ещё что? Крестики, какой ужас, снимите немедленно. Люба, я же тебе писала… Хорошо, что никто кроме меня не видел. Это столица, если вы ещё не поняли. Сейчас же избавьтесь.
– Да я что, это Толя всё ещё упрямится. Сейчас сниму.
– Люба, будьте благоразумны у вас же дети. Ты не знаешь, какие слухи по Москве ходят. Скоро сама всё поймёшь. Не говори ничего лишнего, держи язык за зубами, особенно с коллегами по работе. Главное втолкуй это своему благоверному. Ничему-то, смотрю, вас жизнь не научила.
– Научила, видишь, сняла же. Не переживай.
Космодемьянский брился в ванной комнате и не мог слышать нелицеприятный для себя разговор. Любовь Тимофеевна сняла с детей крестики и спрятала в карман. Зоя с Сашей подчинились матери беспрекословно, если так надо, значит надо. Они слишком утомились от избытка впечатлений и заснули мгновенно.
Женщины вернулись в кухню. Люба поспешила заверить сестру в полной благонадёжности:
– Оля, мы будем предельно осторожны. Честное пионерское.
– Шутишь! Ладно. Вашей беличьей шубке нашла применение. Подаришь Борису Марковичу.
– А кто это!?
– Здравствуйте, Борис Маркович по моей просьбе целый месяц для вас квартиру держал. Я же тебе говорила. Ты не представляешь, как сложно теперь с жилплощадью. Все в Москву норовят, точно здесь мёдом намазано. Отблагодарить надо, золотой человек. Его младшей дочери шубка в самый раз будет. Борис Маркович знает цену таким подаркам.
– Неудобно как-то, я его совсем не знаю.
– Всё у вас так, Космодемьянские. Оставь, сама отнесу. – снисходительно сказала сестра.
– Спасибо, Оля. Что бы я без тебя делала.
– Пропала бы со своим святошей.
Со временем обустроились, как нельзя лучше. Деревенская вольная жизнь осталась в прошлом, но Зоя нисколько не жалела. Столица буквально ошеломила и навсегда покорила сердце. Очень весело вставать по утрам под жизнеутверждающие песни и музыкальные композиции. Советская Родина им с братом безоговорочно нравилась. Иногда в школе случались небольшие стычки, Шурка очень трепетно опекал сестрицу. Зоины одноклассники, зная вспыльчивый характер первоклашки, любили из шалости доставать его. Отчего Шурка прослыл задирой и драчуном. Но учёба давалась детям легко. Зоя была прилежной ученицей и требовательной сестрой. В 1933 году произошла катастрофа. Анатолий Петрович долго скрывал недуг, а когда обратился к врачам, операция была уже неизбежна.
Любовь Тимофеевна держалась стойко, хотя видеть мужа таким беспомощным было невыносимо тяжело:
– Толя, как же так?
– Прости, сам не знаю. Надорвался я изнутри. Думал, выдюжу, а нет. Не получилось. Слишком многих предал.
– Не наговаривай на себя. Кого ты предал?
– Нет, Люба, так и есть. Это я не от Бога отказался, а сам от себя отказался. Вот и расплата. Батюшка во сне стал приходить. Когда его из озера доставали, он такой умиротворенный лежал, странно даже. У него лицо чистое было, словно только преставился.
– Толя, не надо об этом. Ты такой сильный, всё будет хорошо.
– Была сила, пока мать носила. Выходит так. Помнишь. Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных и не сидит в собрании развратителей, но в законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь!
Любовь Тимофеевна продолжила:
– И будет он как дерево, посаженное при потоках вод, которое приносит плод свой во время своё… – замолчала и приложила пальцы к губам, смотрела строго, вместе с тем виновато. – Тсс. Тише. Не здесь. Помню я всё. Я тебе кипарисовый крестик принесла. Это я тогда в сердцах сказала, что выкинула, а сама спрятала. Не могу я быть такой бесстрашной, как ты, Толя. Это же всё не со зла, от страха за детей и за тебя.
Он грустно улыбнулся, поцеловал жену и крепко зажал в ладони крестик:
– Я знаю. Иначе я бы на тебе не женился. Спасибо, родная. Ты была самой лучшей женой. Без тебя пропал бы совсем. И за детей спасибо. Позови их.
Зоя с Сашей, как два воробушка, нахохлившись, сидели на лавке у больничной палаты. Они видели, что мать с большим трудом сдерживает слёзы и от этого страдали ещё больше.
– Идите, попрощайтесь с отцом, – женщина содрогнулась, она хотела сказать поговорите, а вырвалось то, о чём не говорила, но чувствовала.
Любовь Тимофеевна отошла в конец коридора и, прислонившись щекой к холодному стеклу оконной рамы, дала волю слезам:
– Господи, что же я буду делать без него. Толя, Толечка мой.
Космодемьянский лежал отрешённый, а лицо его светилось. Дети приблизились к кровати, в казённой обстановке, отец казался каким-то чужим и это пугало. Всегда бойкий Саша жался к сестре, Зое ничего не оставалось, как преодолевая страх идти первой. Анатолий Петрович заговорил с ними неестественно бравурным голосом, который совсем не соответствовал ситуации:
– Всё будет хорошо, дети мои! Главное вы верьте! Долго говорить не будем, лежать скучно, и я настрочил вам целое послание, прочтёте дома. Возьми Зоя, там, в тумбочке под полотенцем. Выше головы, мы же Космодемьянские.
Собрав остаток сил, пожал детские ладошки, стараясь вложить в них всю отцовскую нежность и любовь:
– Ну, бегите. Маму слушайтесь.
Дети поцеловали пылавшие щёки отца и заторопились, им хотелось скорее покинуть больницу. Он знал, что видит их последний раз. Когда все ушли, Анатолий Петрович, отвернулся к стенке не в силах больше сдерживать слёз.