Наступит миг, и четверо из нас,
Что назовутся братьями родными.
В густом лесу, в восхода солнца час
Увидят тех существ, каких доныне
В течение уж многих тысяч лет
Не видел ни один пещерный житель.
За нас наш предок дал святой обет
Их провести через священную обитель.
Те существа похожи на людей,
И отличаются одной лишь силой духа.
У них возможности и мудрость змей,
И к магии их тело будет глухо,
Ибо хранители грядущего они…
Первая книга возможностей святейшего магистра,
глава 5 «Хранители», строки 1-13.
Следующую неделю путники прошли без приключений. Зов, звучавший внутри каждого из них, повелевал ими, заставляя двигаться как можно быстрее. Сейчас они могли бы ехать без остановок и сна, не особо обращая на это внимание. Но кони не смогли бы выдержать такого темпа, поэтому в пути безымянные старались придерживать лошадей, чувствуя их усталость, – запасных у них не было, а загнав этих, они бы никак не смогли ускорить свой путь. Больше воины не решались идти на риск и оставлять лагерь без наблюдения, так что спали они поочерёдно, чтобы один из монахов всё время находился в дозоре. Это увеличило время отдыха практически вдвое, но каждый из путников понимал: им просто несказанно повезло, что встреченные на дороге разбойники действовали неторопливо и осторожно. Если бы бандиты поторопились, всё могло бы окончиться не так благополучно. Конечно, смерть от рук довольно неумелых воителей монахам не грозила, но все их члены болели бы не один день от резкого пробуждения, которое могло бы стать обязательным условием сохранения их жизней.
Так медленно проводили день за днём в безмолвном путешествии два молчаливых брата. Каждый из них, с одной стороны, внутри себя переживал боль утраты, но с другой, в душах воинов всё сильнее и сильнее раздавалась музыка, наполнявшая их сердца несказанной радостью ожидания воссоединения с той, чьего рождения многие века ждали в землях хранителей, с той, что была призвана спасти и их мир, и всех тех, кто находился за непроходимой горной грядой, во внешних мирах, по которым сейчас спешили монахи, всё более сокращая расстояние до цели своего путешествия.
Картины, навеянные зовом, преследовали хранителей практически всю дорогу. Перед их мысленным взором снова и снова возникал свет на минуту вспыхнувшей звезды, сопровождающей рождение избранной. Иногда где-то в глубинах их разума возникали видения страшной грозы с молниями, исполосовавшими всё небо. Порой они видели безликую женщину, уносящую младенца от её матери, а потом обезглавленный труп самой королевы и окровавленный меч в руках короля. Иногда перед их глазами возникала ажурная белая ткань. Они словно видели взором принцессы всё – и то, что происходило сейчас с девочкой, и то, что было связанным с ней. И поэтому они, хотя и не точно, но всё же знали, как именно развиваются события возле той, к которой они направлялись, чтобы в свою очередь выкрасть её у людей, отнявших младенца у родной матери.
Тот день начинался так же, как и все предыдущие. Хранители не могли знать, что это был один из тех ключевых этапов, которые должны были произойти с воинами в пути. Даже старые манускрипты не рассказывали ничего о тех, кто повстречается в этот день путешествующим монахам.
Собираясь в путь после очередной стоянки, безымянные, всё так же молча, как было положено той частью пророчества, которая именно сейчас воплощалась в жизнь, аккуратно навешивали мешки с пожитками на крупы лошадей. Все их действия были настолько слажены, что не требовали ни руководства, ни согласия между ними. Монахи как будто были одним целым, руководствуясь едиными стремлениями и побуждениями, абсолютно согласуясь в мыслях и поступках. В головах хранителей в последние дни постоянно возникал вопрос: почему они должны были идти именно молча? Отчего общение их должно было быть ограничено лишь тем, что путь их направлен к единой цели? Возможно, это какой-то ритуал, с помощью которого можно было добиться чего-то, пока неизвестного им? Необходимость безмолвия и отсутствия общения между воинами-жрецами была описана во многих местах пророчеств, но ни в одном из них не называлась причина такого условия их путешествия. Сейчас они чувствовали потребность найти избранную, но потребности в молчании они не ощущали, и зачастую возможность общения намного облегчила бы им путь. Иногда им казалось, что необходимость молчания позволяет им научиться более полно понимать друг друга, ещё сильнее объединяя их души. И тогда приходила мысль о той части пророчества, в которой говорится о том, что вернётся лишь один, но в трёх лицах. Возможно, такое понимание и единение душ – аллегория, означающая науку воспринимать другого как самого себя. Но что же тогда может означать испытанное оставшимися в живых безымянными в горах в момент смерти воспитавшего их брата? Вопросы в головах хранителей возникали один за другим, их количество нарастало, словно снежный ком, рождающий лавину, скатывающуюся с горы.
Внезапно лошади заволновались, начали прядать ушами и рыть копытами землю. Безымянные попытались успокоить животных и начали озираться, ожидая появления чего-то необычного. Они погрузились в себя, спрашивая внутреннее чутьё, что именно происходит вокруг, но ничего, кроме копошащихся невдалеке муравьёв, нескольких бабочек, паучков и мелких мушек, они не ощутили. Тогда монахи стали внимательно оглядывать округу, ожидая появления незримой для их духа опасности.
Они не сразу заметили возникших возле них словно из воздуха людей, что было довольно странно для монахов-хранителей, ещё издали буквально чувствующих приближение всего, что могло бы двигаться. Это было одним из свойств, отличавших хранителей, которые из века в век оттачивали и тренировали те свойства своего духа, которые позволяли видеть незримое и осязать неосязаемое.
Люди шли мимо монахов так, как будто присутствие кого бы то ни было невдалеке от тропы абсолютно их не волновало, словно безымянных и не было здесь вовсе. Прохожих было четверо. Это были высокие и плотные мужчины, с широкими большими носами, напоминающими гладкие картофелины, густыми рыжими волосами, небольшими коротко остриженными густыми бородками, словно слившимися с отвисшими усами, такого же рыжего цвета, как и вся растительность на их головах, бровями и большими, яркими изумрудно-зелёными глазами. Они были настолько похожи друг на друга, что приходила мысль о том, что путники были братьями-близнецами. Хотя четверо братьев-близнецов – это всё же многовато… Одежда на прохожих тоже не отличалась разнообразием. Широкие коричневого цвета штаны были заправлены в алые сапожки с загнутым носком и коричневыми – по цвету шаровар – шнурками. Коричневая же с красными лацканами курточка выглядывала из-за расшитого золотом камзола. Головы прикрывали коричневые шляпы с алыми четырёхконечными звёздами, разбросанными по ним и золотыми перьями, по три пера разного размера на каждую шляпу. Но самым странным в этой процессии было то, что несли они две золотые, искусно сделанные статуи – девушку и юношу в крестьянских одеждах. Обе статуи были величиной в человеческий рост и даже одежды на них словно развевались, повинуясь порыву ветра. На голове девушки красовался венок из крупных цветов. Цветы, очень похожие на эти, монахи видели на диких полях, которые попадались на их пути. Только лепестки тех цветов были не золотыми, а ярко-красными, переходящими в сочный жёлтый цвет на концах. Статуи были настолько хороши, что казалось, два живых человека в одно мгновение замерли, воплотившись в драгоценном металле. Если вспомнить разбойников, встреченных монахами по пути, то было более чем странным, что четверо путников несли такую драгоценную ношу, совершенно не заботясь о том, что встреченные ими на пути люди могли напасть на них. А судя по всему та банда, которую разогнали монахи, именно так бы и поступила.
Безымянных так потрясла увиденная процессия, что они оставили приготовления к дальнейшему пути и внимательно стали осматривать проходящих мимо них людей. Что-то в прохожих привлекало внимание настолько, что воины на миг забыли даже об избранной, следуя зову которой трое монахов-хранителей пересекли Ущелье Миров, принеся в жертву самого мудрого из них. Некоторое время четверо рыжих путников не обращали на них никакого внимания. Но как только те поравнялись с собирающимися в дорогу безымянными, глаза шедшего первым скользнули по монахам. Встретившись взглядом со старшим хранителем, рыжий мужчина внезапно остановился, в глазах его застыло такое удивление, словно он увидел крокодила на Северном Полюсе. Остальные его спутники, не успев замедлить движение, налетели на него, отчего вся четвёрка упала, уронив возле себя драгоценную ношу. Если бы статуи упали кому-либо из них на ногу, травмы было бы не избежать, но к счастью всё обошлось, и тяжёлая ноша не задела ни одного из внезапно выронивших её мужчин. Быстро они вскочили на ноги и широкими глазами уставились на монахов, словно не ожидали встретить кого-либо подобного им на своём пути.
Не скрывая изумления, мужчина, шедший впереди процессии, оглянулся на своих попутчиков и шёпотом произнёс:
— Они смотрят на нас!
Причём произнёс он это именно на том языке, на котором говорили в Долине Хранителей, что сразу же показалось странным воинам-монахам. Ведь никто, живший в этом мире, не мог помнить языка, почившего уже несколько тысяч лет назад, а тем более говорить на нём. Кроме того, стоило учесть и тот факт, что язык этот видоизменялся и в Долине Хранителей. Так, написанное в древних манускриптах отличалось по стилю речи от фраз, употребляемых в разговоре. Но произнесённая путником фраза не давала монахам сведений о том, разговаривал он на старинном наречии или на современном. Та фраза, которая была произнесена, слишком мала и звучала бы одинаково и сегодня, и многие тысячелетия назад.
— Они не просто смотрят на нас, — спокойным голосом дополнил тот из четвёрки, который шёл вторым, не сводя встревоженного взгляда со встреченных на пути монахов. — Они видят нас, и с ними при этом ничего не происходит…
Но за его спокойствием хранители видели какую-то внутреннюю собранность, и это наводило на мысль, что не одно удивление, выраженное на лицах, было в душах встреченных ими людей, было там что-то ещё, словно те очень долго ждали этой встречи, а сейчас никак не могли поверить в то, что она всё-таки произошла.
Подняв с земли золотые изваяния, шедшие последними бородачи поставили их на землю вертикально. Теперь их ноша ещё более напоминала мгновенно застывших живых поселян. Монахи всё ещё неподвижно стояли возле лошадей, ожидая развязки возникшей ситуации. Речи остановившихся возле них путников им были непонятны, хотя говорили те с ними на одном языке, мысли этих существ – а то, что эти существа не являются людьми, хранителям было очевидно, в противном случае монахи смогли бы почувствовать их приближение – были недоступны для разума монахов. Опасности, очевидно, рыжие близнецы не представляли. Во всяком случае, до сего момента враждебности они не выказывали. Но стоило в головах безымянных возникнуть последней мысли, произошло непредвиденное. Внезапно один из странной четвёрки резко шагнул к ним и ухватил их за руки так быстро, что хранители не успели отреагировать на его выпад. Всё ещё не видя необходимости в защите, они подняли глаза от своих кистей, в которые вцепился бородач на его лицо и принялись ожидать, что же произойдёт дальше. Чувствуя хватку, воины точно поняли, что силы схватившего их будет недостаточно, чтобы справиться с обученными воинскому делу жрецами. Им достаточно было мгновения, чтобы оказаться не жертвами, а нападающими. При этом вряд ли хотя бы один из странной четверки остался бы стоять на своих ногах. Хранители внимательно воззрились на мужчину, дерзнувшего дотронуться до них. В Долине Хранителей безымянные монахи занимали настолько высокое положение, что даже сам Верховный Жрец не смел прикасаться к ним. Монахи не отрывали взгляда от лица уцепившегося за их руки бородача. Изумрудные глаза рыжего человека мгновенно застыли, и в них начал медленно разгораться золотой огонь, распространяясь от центра зрачка, пока весь зрачок вместе с радужкой ни заполнился сияющим золотом. В тот же миг ноги монахов начали наливаться тяжестью, хранители быстро взглянули вниз и увидели, как медленно, начиная от подошв их обуви и подолов серых балахонов, их одежда окрашивается в ярко-жёлтый цвет, затем тяжелеет и меняет цвет и структуру, превращаясь в полупрозрачный изумруд, преобразуя все мышцы, все суставы, оставляя лишь тяжесть драгоценного камня на месте когда-то существовавшей плоти. И в тот момент, когда воины-хранители поняли, что их миссия под угрозой, они резко, одним махом стряхнули с себя руки странного человека и сосредоточились, отделяя свой дух от каменеющей плоти. Зеленоглазый мужчина тем временем, не делая никаких попыток вновь схватить за руки своих жертв, отошёл на шаг назад и с интересом наблюдал за действиями тех, против кого он запустил необратимый процесс превращения. Те же, интуитивно поймав суть происходящего с ними, в момент, когда дух ещё не покинул их каменеющие тела, сначала замедлили и остановили превращение, а затем, ощущая, как тяжесть медленно покидает нижнюю часть тела, свели на нет усилия чародея. Едва монахи освободились, они встали спиной к спине в боевую стойку, ожидая нового нападения. В руках у них, словно из воздуха, возникли остро заточенные кинжалы, которые воины-хранители всегда держали при себе в специальных ножнах, расположенных в широких рукавах балахонов. Теперь им было понятно, как избавиться от колдовства, насланного на них, но они не могли знать о том, что ещё могут сделать с ними те странные люди, которые случайно натолкнулись на их лагерь, и главное – для чего тем понадобилось обращать их в камень. Возможно, колдуны были жадны до богатства, но скорее всего, они в любой момент могли превратить в драгоценности кого-то или что-то возникшее на их пути. В природе всех живых существ было безразличие к тому, что так легко даётся. Поэтому мысль о том, что странные существа решили околдовать встреченных ими на дороге путников ради наживы, была сомнительна. Получается, что либо бородачи не хотели, чтобы кто-то знал о том, что они здесь прошли, или вообще об их существовании. Или, что хуже, им известно о миссии встреченных ими под дороге людей, и они во что бы то ни стало хотят остановить жрецов, не дать им возможности осуществить предначертанное. Безымянные, замерев, стояли в боевой стойке, неотрывно следя за рыжей четвёркой и ежесекундно ожидая нападения. Однако те больше не проявляли агрессивности, а просто стояли, в изумлении вперившись взглядами в монахов. Видимо, нечасто они встречали людей, способных противостоять их чарам. На лицах бородачей мелькали невысказанные вопросы, они даже не старались скрывать своих чувств. Изумление сменилось ужасом. Не страхом, нет. Именно ужасом. Как будто то, что случилось сегодня на лесной поляне, было преддверием страшных событий, в которые были вовлечены встреченные безымянными четверо людей. Воины-хранители не смогли припомнить никого, похожего на четвёрку рыжих бородачей, но факт, что эти люди говорили на их языке, наводил на мысль о том, что они каким-то образом имели доступ в Долину Хранителей. Мало того, поскольку они общались на этом языке, как на своём родном, возникало впечатление, что со здешними жителями бородачи либо вообще не общались, либо общались настолько мало, что не было необходимости перенимать их родной язык. Ни на секунду не давая себе расслабиться, безымянные внимательно следили за действиями встреченной ими четвёрки. Монахов не могла обмануть деланная безучастность. Не зная ни силы, ни возможностей чужаков, безымянные ощущали внутреннюю тревогу. Тревожило ещё и то, что те были абсолютно несхожи ни с одной из форм жизни, о которой было известно безымянным. Внешне похожие на людей, они имели силу не подпустить к себе души сильнейших из когда-либо живших в Долине Хранителей. Они были скрыты, незримы. Ужас, на несколько минут застывший на лицах бородачей, медленно сменился восхищением и даже почитанием.
— Хранители! — благоговейным шёпотом произнёс тот из них, что шёл в процессии третьим.
— Предначертанное, да сбудется! — в тон ему прошептал четвёртый.
Все четверо медленно склонили головы, опустившись на правое колено, выражая то ли приветствие, то ли покорность монахам, способным противостоять волшебству, заключённому в рыжеволосых людях с глазами цвета изумрудов. Затем четвёрка поднялась, взяла свои статуи и пошла прочь, оставив в ещё большем недоумении безымянных. Теперь уже не оставалось сомнений в том, что золотые изваяния совсем недавно были людьми, а те высокие похожие друг на друга люди в одинаковых одеяниях несли свою недавно приобретённую драгоценность в неведомые кладовые. Непонятно было, зачем им это, и что означало странное поведение четверых встреченных на поляне людей. И вообще, кто они такие?
Решив, что разрешать странности этого мира не входит в их обязанность в настоящем путешествии, братья-хранители завершили седлать и навьючивать коней и отправились в дальнейший путь. И всё же некоторое время каждый из них строил догадки о том, кем же являются незнакомцы, которые сначала чуть было не заколдовали их, обратив в драгоценные камни, а затем, когда поняли, что у них ничего не выйдет, спокойно направились восвояси, предварительно произнеся странные слова, похожие, скорее, на строки какого-то пророчества, чем на нормальную человеческую речь.
Если в самом начале пути по Внешним Королевствам кроме самих воинов-хранителей лошади ничего не несли, то сейчас на их крупы были привязаны довольно внушительные сумки, которые в местах стоянок пополнялись различными съедобными кореньями, ягодами, фруктами и травами тем из хранителей, который бодрствовал, будучи в этот момент в дозоре. Монахи не были уверены не только в том, смогут ли они пополнить запасы на обратном пути, но и даже в том, будут ли они ещё в то время вдвоём, или один из них погибнет до того, как сможет достигнуть цели их путешествия.
Дорога была широкой и ровной, по обеим её сторонам находился густой лиственный лес, создающий прохладную тень в это знойное лето. Днями почти всё время светило солнце, лишь небольшие полупрозрачные облака изредка появлялись на небосводе, но и они не приносили ни частички прохлады изнурённым жарой путникам. И только ночью, когда яркое солнце оставляло небесный свод, на землю ненадолго спускалась долгожданный холодок. И тогда отдых поистине становился отдыхом для тех, кто весь день проводил под палящим дневным светилом. Каждую ночь монахи рассматривали знакомые созвездия на безоблачном небе, страшась увидеть новый знак, повествующий о близкой кончине второго из них. Но знака не появлялось. Безымянные старались ехать по тенистой стороне дороги, чтобы усталость меньше смаривала их и животных, несших на своих спинах монахов с поклажей. На протяжении всего пути братья-монахи ни разу не видели ни одного дикого зверя. Видимо, здесь – вдоль дороги – была широко распространена охота, и звери просто боялись людей. Но даже следа охотников на своём пути безымянные до сей поры не встречали. Птиц здесь тоже было меньше, чем в Долине Хранителей. Единственное, что нарушало тишину лиственного леса – стрекотание кузнечиков, жужжание ночных комаров да редко доносящиеся откуда-то издали голоса его пернатых обитателей.
Можно было только порадоваться тому, в каком состоянии здесь содержались дороги. Очевидно, при дворе правителя этих земель существовала какая-то служба, ответственная за то, чтобы основные дороги в государстве были аккуратно расчищены и не зарастали бурьяном. По краям дороги кустарник был недавно пострижен, и лишь позади него начинался беспорядочный густой лиственный лес. Причём с дороги нельзя было увидеть не только ни одного больного дерева, но и ни одного опавшего с дерева листа. Скорее всего, больная растительность и мусор удалялись, корни выкорчёвывались, а земля разравнивалась и в скором времени зарастала новой зелёной травой. Странным было также и то, что на протяжении всего пути безымянные не встретили ни одного работника, который бы занимался очисткой дорог или обработкой рассаженных вдоль них деревьев и кустарников. Но ведь кто-то же должен был этим заниматься! Дороги-то были в безупречном состоянии. Из-под копыт коней вылетала земля, и повозки должны бы были оставлять характерную колею. Но дорога была абсолютно ровной, словно по ней никто не проезжал и не проходил.
Ветви деревьев нависали с обеих сторон над путниками, давая необходимую им тень хотя бы с одной стороны дороги и не позволяя перегреться на обжигающем кожу солнце. В основном к дороге примыкали ольха, ива и липа, реже можно было увидеть клёны и тополя. Причём тополиный пух то ли сжигался, то ли подметался с дороги неведомыми уборщиками. Он ещё присутствовал на деревьях, но земля была чиста, а отсутствие какого бы то ни было ветерка не позволяло пуху летать по воздуху, забиваясь проезжающим в нос и глаза. Деревья стояли, словно покрытые только что выпавшим пушистым невесомым снегом, и это создавало ощущение приобщённости к сказочному миру, где летняя зелень сочетается с красотами зимнего пейзажа. Дорога не пересекала ни единой поляны, хотя можно было предположить, что более узкие ответвления от неё вели к населённым пунктам, которые вряд ли находились в лесах. У старшего безымянного мелькнула мысль, что, возможно, эти деревья изначально были здесь высажены специально, а уже потом разрослись в непроходимую чащу. Но если деревья здесь и сажали, то было это очень давно, так как, судя по величине их стволов, некоторым из них была ни одна сотня лет. Старший монах взглянул на своего младшего товарища, тот о чём-то сосредоточенно размышлял, не замечая красот окружающего мира. Скорее всего, мысли его находились далеко от этого места – там, где он вырос, где его научили основам наук, где он обучался чувствовать опасность, находить выход из самых затруднительных ситуаций, сражаться и выживать. Там, в Долине Хранителей не было таких ухоженных дорог между поселениями. В безупречном виде содержался лишь Главный Храм и прилегающие к нему территории. В их родных местах буйствовала живая природа, красоту которой не нарушали люди долины. Небольшое количество полей, на которых выращивались овощи, фрукты и злаки, были разбросаны среди лугов с сочной травой. Нетронутые леса поражали воображение. Великий страж – чёрный дракон – ежедневно облетал свои владения, замечая даже мельчайшее изменение, которое мог внести человек. И если изменение это было во вред лесам и лугам долины, горе было тому человеку. Дракон не трогал ни людей, ни домашних животных, никого, кто не нарушал бы неписаный закон, согласно которому каждый житель Долины Хранителей был обязан хранить первозданную чистоту этих мест. Но стоило только даже в мысли кого-то прокрасться идея, воплощение которой сулило хотя бы ничтожную опасность для природы тех мест, он тут же исчезал. И люди говорили, что погибал он в пасти дракона, хотя даже костей того несчастного не мог найти ни один из живущих. Некоторых искали, но всё было безуспешно. Именно из-за такой сильной защиты испокон веков в долине хранителей сохранился обычай рубить для топки только больные деревья. А если кто-то намеревался построить или починить дом, то древесина для этого специально выращивалась в определённых для таких нужд местах. Охотиться в Долине Хранителей имело право лишь одно существо – чёрный дракон, поэтому животные относились к людям без страха и частенько забредали на пастбища, где пасся домашний скот. И сейчас, глядя на мёртвую красоту, наведённую на той дороге, по которой ехали путники, и к которой не смело приблизиться ни одно дикое животное, старший безымянный чувствовал какую-то пустоту внутри себя, словно в этом мире не хватало чего-то значительного. И это значительное, духовное было заменено внешним блеском, который на самом деле не давал ему ощущения радости от того, что он находится в этом безветренном и безжизненном знойном мире.
Призывная музыка в душах безымянных звучала по мере приближения к цели их путешествия всё громче и возбуждала в монахах странные чувства. Всё более росло понимание важности их миссии, одновременно в сердцах их обострялась ностальгия по дому, по тем временам, когда о них с любовью заботились люди, которые в скором времени должны будут заплатить своей жизнью за возможность продолжения существования их мира. И сейчас миссия безымянных направлена на то, чтобы их цивилизация не канула в небытие, как многие другие миры, о которых повествуют предания их народа.
Младший безымянный бросил взгляд на брата-монаха, стараясь, чтобы тот не заметил выражения его глаз. Сызмальства ему было известно, как легко могли читать братья его мысли, лишь только стоило тем заглянуть в его глаза. А сейчас юноше совсем не хотелось посвящать спутника в свои грустные размышления. Как он сейчас жалел, что невозможно изменить предначертанного! Он прожил всего семнадцать лет, и ему совсем не хотелось покидать этот мир и становиться очередной легендой, воспетой в манускриптах, хранящихся в огромной библиотеке храма хранителей. А оставаться в живых было ещё тяжелее… Он до сих пор помнил то поглощающее его чувство горя и безысходности, которое ощутил после гибели одного из них. Чтобы отвлечься от грустных мыслей, он попытался сосредоточиться на музыке, которая звучала в одном ритме с его сердцебиением. Чем ближе они были к избранной, тем громче, нежнее и желаннее была эта музыка, тем сильнее было стремление найти ту, которая была источником волшебной мелодии. И через некоторое время зов охватил весь его дух, оставив ему лишь всепоглощающее желание найти принцессу, ради которой вновь была открыта тропа, проходящая через Ущелье Миров, и выведшая безымянных в земли, закрытые для жителей Долины Хранителей долгие века.
Примерно в середине дня монахи-хранители повернули на одно из ответвлений главной дороги. Не успели они проехать и ста метров, как кустарник по краям дороги сменился великолепными цветниками. Изящно подобранные цветущие растения, начиная с более мелких и кончая крупными кустами роз самых причудливых оттенков, гармонировали по цвету с гравием, который создавал чёткий геометрический орнамент. Внутренняя часть орнамента была семицветным кругом, разделённым по цветовой гамме от центра до окружности. Широкие золотые лучи, отходящие от окружности, упирались в равносторонние треугольники нежного голубого оттенка. Весь рисунок создавал квадрат, отделенный от следующего такого же квадрата узкой тёмно-зелёной полоской. За розовыми кустами росли ровные ряды каштанов, аккуратно обвитые цветущим вьюном. Цветы вьюна напоминали белую юбку невесты – такие же нежные, в виде колокольчиков, величиной примерно с ладонь. Монахи с удивлением рассматривали внезапно возникшее перед их глазами великолепие. Более всего их поразило то, как аккуратно был уложен гравий. Он был настолько плотен, что не вылетал из-под копыт лошадей. Скорее всего, здесь частенько проезжали и кареты, а возможно и гружёные повозки, но следов их на гравии обнаружить было невозможно, так же, как и на дороге, с которой безымянные только что свернули. Похоже было, что гравий укладывался вручную. Цветы были так ухожены, что ни на земле между ними, ни на гравии не было ни единого опавшего лепестка. Безымянные огляделись и прислушались к своим ощущениям. Рядом не было ни души – никого, кто мог бы следить за всеми этими посадками. Но так же, как и на главной дороге, всё здесь было в таком идеальном порядке, что казалось, должна была быть целая служба, состоящая из множества людей, неусыпно следящая за порядком на проходимых ими землях.
Призывная музыка стала настолько сильной, что монахи были практически уверены в том, что избранная находится не более чем в километре от них, если идти по прямой. Старший из безымянных спешился и повёл лошадь под уздцы, решив дать ей передохнуть. Младший взглянул на своего товарища и последовал его примеру. Как только избранная окажется у них, возможно, им придётся скакать во всю прыть, унося ноги от погони. Не стоит рисковать жизнью той, рождение которой ожидалось в течение семи тысяч лет.
Здесь уже лес не был густым и был настолько ухожен, что напоминал сад, заполненный только цветами и каштанами. То тут, то там среди деревьев виднелись резные деревянные беседки, обвитые лозами дикого винограда. Весело журчали фонтанчики, бьющие из клювов белых каменных лебедей и ниспадающие трёхступенчатым каскадом в небольшие мраморные чаши, поддерживаемые мраморными же атлетическими фигурами людей, стоящими на небольших постаментах. Птицы щебетали здесь веселее, чем на главной дороге. Видимо, здесь их подкармливали. По обеим сторонам от дороги примерно каждые десять метров отходили неширокие тротуары, вымощенные плитами из розового мрамора. Ветер доносил запах воды. Наверное, поблизости находился водоём. Невдалеке от беседок в небольшом количестве были высажены плодовые деревья, скорее всего, для того чтобы гости и хозяева этих мест могли отдохнуть во время прогулок и подкрепиться свежими сочными фруктами, усыпающими ветви.
Любой, кто попал сюда впервые, испытывал бы восторг от сказочной красоты того, что его здесь окружало. Но безымянных это лишь немного заинтересовало. В старинных преданиях говорилось об обманчивости этого места. Согласно ним тот, кто воспользуется кажущимся гостеприимством садов вокруг замка, где будет найдена избранная, будет казнён владельцем садов или вызовет жестокое кровопролитие и будет изгнан навсегда. Кроме того, помимо тех знаний, которые принесли с собой монахи-хранители, от восторженного созерцания дивных садов их отрывала непрерывно звучащая в их сердцах призывная музыка, заставляющая их прибавлять шаг, в конце пути переходя на бег.
Наконец перед их глазами предстал замок хозяина этих мест. Величественное белоснежное строение с уходящими в облака янтарными шпилями башен, отделанными лепниной фасадами, украшенными мраморными скульптурами колоннами и высокими сводами арок, было обнесено каменной стеной настолько широкой, что на ней свободно могли бы разъехаться две кареты. Стена упиралась в почти вертикальный обрыв, заканчивающийся так далеко, что при взгляде с неё вниз кружилась голова. Через обрыв был перекинут широкий подъёмный мост с арочными перилами, украшенными статуями и лепниной, хорошо гармонирующими с самим дворцом, здание которого было настолько огромным, что если бы не внутренний зов, являющийся поводырём безымянных, они вряд ли смогли бы найти избранную даже за неделю.
Монахи-хранители на минуту остановились, чтобы бегло оглядеть стены дворца, на каждой из которых располагались специально обученные воины-лучники, быстро оценили высокое качество охраны и расположение охранников. Защита дворца была настолько надёжна, что лишь чудо позволило бы безымянным уйти отсюда живыми, если что-то пойдёт не так. Оценив обстановку, братья-монахи двинулись по направлению к откидному мосту.
Сам мост был разделён невысокой, примерно до пояса взрослого человека, арочной стенкой из белого мрамора с выточенными в каждой арке сетчатыми узорами, украшенными позолоченными розами в некоторых соединениях линий. Своды арок держали пары статуэток розового мрамора, изображающие мускулистых, красиво сложенных мужчин. Сами своды в своих пересечениях были украшены заключенными в золотую сеть прозрачными шариками примерно с человеческий кулак из неизвестного безымянным камня. Эта стенка служила для разделения потоков людей, идущих в замок и из него. Мост охранялся дюжиной крупных и собранных воинов с каждой стороны, вооружённых мечами, боевыми топорами и несколькими кинжалами. У подъёмного механизма неподвижно стояла ещё дюжина таких же солдат.
Безымянные предполагали, что у охранников моста есть чрезвычайные полномочия по поводу тех, кто показался бы им хоть немного опасным. Накинув капюшоны и низко склонив головы, монахи-хранители ступили на ту сторону моста, по которой поток людей шёл в замок. Видимо, люди в балахонах не вызвали опасения у охраны, так как те, бегло взглянув на них, быстро потеряли к ним всякий интерес. Пройдя охрану с внутренней стороны моста, безымянные оглянулись, запоминая расположение строений и входов. Весь поток людей медленно тёк в сторону широких открытых ворот под острыми взглядами лучников, наблюдающих за происходящим со стен. Монахи направились в замок вместе со всеми остальными, не желая привлекать внимания стражи. И хотя внутренний зов сейчас требовал, чтобы они выбрали не ту дверь, куда направлялись все посетители этого места, братья-монахи решили проявить осторожность, ведь избранную они смогут найти внутри замка. А найти её они смогут лишь в том случае, если останутся живыми.
Увидев, что все, кто приехал верхом, оставляют своих животных в стойлах перед входом во дворец, безымянные тоже привязали лошадей в свободных загонах перед тем, как войти в массивную дверь.