День угасал. Очередной бесконечный и пустой день, один из тех, которые в последнее время что-то зачастили к Правителю. Он много работал, но сам себе напоминал машину на холостом ходу, ибо результат его активности был нулевой. Ему казалось, что он в лепешку расшибается для фронта, для строительства туннеля, для сбора налогов с внезапно оборзевшего населения, но после всех телодвижений руки его оставались пустыми. Фронт переместился на запад, но так и не продвинулся к конечной цели, что происходило со строительством тоннеля, он и сам не понимал, потому что отчеты профессора Астреро не понимал и сам профессор. Собираемость налогов била все рекорды – население просто разбегалось, не желая платить, мелкий бизнес умирал, крупный хирел, перемещаясь под гостеприимное крыло старухи Вильгельмины Ландрской, будь она неладна!
И даже в таком простом деле как поимка мелкой самозванки Орландо раз за разом делал промахи. Ну чего проще: схватить тонкошеюю глупую девчонку, которая сама постоянно ищет себе проблем – так нет! Прижали к болотам – ушла, загнали в лес – ушла, ничего удивительного, если она и из бани испарится. Тузендорф поклялся, что на сей раз ее не упустит, только грош цена его клятвам. Стареет он, что ли? Или просто расслабился? Надо устроить ему встряску…
В бывшей королевской трапезной работали обойщики, стук их молоточков еще утром радовал Правителя, как признак жизни, но теперь он вызывал только головную боль и раздражение. Напряженные нервы натянулись струной, готовой лопнуть и устроить настоящую встряску немногим приближенным.
По проекту, который Петров делал с огромным напряжением, трапезная должна была быть белой с голубым – причем не просто голубым, а ярким, сочным лазоревым, как небо в ясный день. И по этой красоте – золотая роспись, чтоб горела! Красота! Орландо был очень вдохновлен, он представлял, как будет обедать там вместе с Лией, и белоснежные занавески будут парусами взлетать под ветром. Они будут вдвоем, за длинным столом, и вышколенные лакеи будут им прислуживать, ничем не обозначая своего присутствия. Не то, что сейчас – он ест в кабинете за своим письменным столом и изредка – на балконе. Да, для Лии стоит завести роскошь. Столько лет он жил скромно, но теперь намерен наслаждаться жизнью, брать от нее все, без остатка. Вот только эту долбежку лучше бы прекратить!
Нервный и расстроенный, он попытался вникнуть в доклад профессора Астеро, но тот был настолько перегружен профессиональными терминами, что Орландо снова споткнулся на первых же расчетах. Похоже, ему придется нанять переводчика для общения с профессором. Тогда он посмотрел пачку сводок Швихтенберга, накопившуюся за несколько дней – и это снова были дурные вести. Став Правителем, Орландо впервые за много лет снова оказался в той ситуации, когда он пытался свести концы с концами и как-то заткнуть дыры в государственном бюджете. Ненавистное слово «дефицит» преследовало его днем и мешало заснуть ночью, стоило ему смежить веки, как чернильные колонки цифр, написанные убористым почерком министра, растекались и начинали самопроизвольно меняться как в калейдоскопе. Он вставал измученный и невыспавшийся, а потом срывал зло на подчиненных.
Тук-тук-тук! Звенели молотки обойщиков. Тук-тук-тук! Стучало в висках Правителя. Тук-тук-тук! Прозвенели подковы по мостовой и замерли у служебного входа. Потом раздались привычные тяжелые шаги, и знакомое сопение за дверью возвестило, что министру внутренних дел что-то потребовалось от Правителя. Странно, «обстановочка» еще только через два часа…
- Доброго дня, Ваше Высокопревосходительство!
Улыбается, гад, тапком бы его!
– Позвольте доложить, что некая особа, выдающая себя за… некую особу, прибыла в ваше распоряжение и дожидается ваших приказаний.
Хорошо, что Орландо не стал вставать. Его словно стукнуло в голову, а потом волной прокатилось к ногам, оставив их тяжелыми и ватными, совершенно неспособными к хождению.
- В смысле, моих приказаний? – тупо спросил он. – Подождите, вы что, хотите сказать, что самозванка здесь? Во дворце?
В лице Тузендорфа мелькнуло беспокойство:
- Простите мою глупость, Ваша Милость, конечно же я велю сопроводить ее в тюрьму. Я подумал, что вы, может быть, захотите на нее взглянуть…
Орландо никогда не думал, что ладони могут так потеть – буквально за секунду они стали мокрыми и похолодели. Он постарался тихонько вытереть их о полу камзола, но влажный след, оставшийся на черном сукне, ясно говорил, что кто-то волнуется.
- Я… это… Вы с ума сошли? Какая тюрьма?! Разместите ее в покоях королевы Мередит, которые для нее приготовлены!
- Ааааа… - протянул министр, слишком догадливо опуская глаза. Орландо понял, что прокололся, но какое это теперь имело значение? Главное, что ОНА здесь, она наконец в его руках, и больше никуда не убежит. – Как прикажете, Ваша Милость. Девушка больна, ей требуется медицинская помощь, мне послать за лекарем? Или?
- Никаких или! Лекаря! Самого лучшего! – Правитель то краснел, то бледнел, то художественно шел пятнами, покрываясь испариной. Тузендорф прямо залюбовался! – Что вы на меня вылупились? Идите!
- Да-да-да… Уже иду… - барон выскользнул за дверь, оставив Его Высокопревосходительство задыхаться наедине с самим собой.
Долгая дорога тяжело далась принцессе, несмотря на то, что кучер свое дело знал и был предельно аккуратен, и рессоры у казенной кареты были отличные. Она было прилегла на сиденье, но ноги быстро затекли и стали болеть от неудобной позы, тогда она попробовала смотреть в окно, в крохотную щелочку между черных занавесок. Серость, бесконечная серость мелькала мимо – как будто мир потерял краски. Так оно и было: все, что она узнала о Змее, рухнуло на нее камнем, придавило и размазало. Не осталось сил на чувства, да оно и к лучшему, а то сердце бы разорвалось от досады и горя.
Не успели, они не успели. Опоздали. И теперь Лия осталась одна и мир стал серым. Прислушиваясь к цокоту копыт, Лия закрыла глаза и попыталась представить, что Мими здесь, сидит на соседней скамейке – как бы было хорошо! Рядом с ней Лия ничего не боялась, была сильной и умной. А теперь она просто больная кукла, которая трясется в чужой карете по дороге к неприятностям.
К счастью, она действительно была тяжело больна, и физические страдания не давали душевным развернуться на полную мощность. Температура, сбитая усилиями Мими, снова поднялась, и бедную принцессу трясло в лихорадке, она не знала, куда пристроить свою несчастную голову, горевшую адским пламенем. Легкое покачивание экипажа только добавляло мучений, и когда карета наконец остановилась на Дворцовой площади, Лия готова была выплюнуть свои внутренности.
Черная занавеска отъехала в сторону, и карету хлынул поток света. Жаркий золотистый луч упал на Лиино лицо, погладил по щеке, жалеючи, и скользнул вниз, на бархатную подушку с государственным гербом. Сделав усилие, принцесса оторвала голову от сидения и постаралась привести себя в вертикальное положение – ее сразу же стало мутить. Посидев минутку, она привела дыхание в порядок, сглотнула слюну, заполнившую ее рот, и качнулась вправо, в сторону луча: за окнами кареты был солнечный день, и приехали они в красивое место. Насколько Лия могла видеть, ее экипаж остановился у большого нарядного подъезда, изукрашенного резьбой и лепниной.
Она попробовала открыть дверцу, но, то ли сил у нее было маловато, то ли замок был закрыт, но ничего не вышло. Интересно, это конечный пункт их путешествия, или солдатики в гости заскочили? Хотелось бы выйти, почувствовать ногами твердую землю и глотнуть воздуха, потому что в карете было душновато, но никто не подходил к ней, не тревожил и не подавал признаков жизни. Где-то с полчаса вообще ничего не происходило.
А потом началось: люди забегали, затопали, загалдели. Она не могла их видеть, но ей казалось, что вокруг кареты носятся человек сто, не меньше. Дверца внезапно распахнулась, впуская потрясающий холодный воздух, и Лия, неуверенно двигаясь, потянулась наружу. Ее подхватили чьи-то руки, не давая и шагу ступить, она только мотала головой из стороны в сторону, щурясь от ослепительно яркого света, и едва успевая понять, что происходит. Перед ней как в тумане мелькнул резной плафон знаменитого фонаря, и чиркнул фиолетовым мрамор площади. «Так вот где я!» - и ажурный балкончик заплясал на фоне синего неба, знакомое лицо мелькнуло среди солдат и снова растворилось. Дубовая дверь распахнулась и поглотила Лию вместе с шумной свитой, несущей ее на руках. После шестнадцатилетнего отсутствия королева прибыла в свой дворец.
Резиденция Сигизмундовичей встретила Лию стерильной прохладой и безмятежным покоем. Сначала ее принесли в ванную комнату, где две расторопные служанки мигом раздели ее, несмотря на слабые протесты, и положили в огромную ванную, наполненную душистой пеной. Измученному, уставшему телу доставило истинное наслаждение тихо лежать, ощущая кожей гладкий мрамор, чувствовать пощипывание горячих водяных пузырьков. Солнечный свет тихо струился сквозь шелковые занавески, рассыпаясь мелкой золотистой пылью по наборному полу.
Лие хотелось рассмотреть ванную получше, но голова удобно лежала на валике из полотенца, и шевелиться не хотелось. В конце концов, отсюда тоже неплохо видно: стены комнаты выложены желтым камнем, словно присыпанным золотым песком, как же он называется? Потолок расписан сценами из «Купания Нимфы», а гигантский фарфоровый плафон вмещает, наверное, сто свечей.
Служанки ушли, стало совсем тихо, только пузырьки пены лопались с едва слышным шипением: пшшшш… Вопреки страху, усталости и тревоге, в душу Лии спускался покой, заполнял собой тишину, успокаивал, шептал на ухо, что все будет хорошо. Легкий аромат пены витал в воздухе, напоминая, что она находится в месте, которое действительно подобает королеве. Боль и головокружение уходили, оставалась только истома и приятная усталость.
Когда пена начала оседать, и Лия совершенно расслабилась и размякла, осторожно ступая войлочными туфлями по полу, вернулись служанки. Они взяли мочалки и аккуратно отмыли многодневную грязь с исхудалого девичьего тела, прополоскали волосы душистой эссенцией, вытерли пушистыми полотенцами и завернули принцессу в мягчайший халат. Следом явились лакеи и отнесли ее в просторную комнату с огромной кроватью, белоснежные простыни на которой хрустели и холодили тело. Погрузившись в толстый подушкин живот, Лия уснула прежде, чем ее голова достигла дна.
Пока она спала, вокруг нее кипела и бурлила жизнь. Пять разных лекарей, считавшихся самыми лучшими, спорили над ее постелью о диагнозе, а пятнистый Правитель сопел и потел в коридоре, не решаясь войти. Барон фон Тузендорф забегал время от времени, проведать, как идут дела, и Орландо с лютой завистью смотрел, как его министр заходит в спальню принцессы, не пролив ни капли пота, и даже не дрожа коленками.
- Спит как сурок, Ваша Милость. Уже второй раз сдает на пожарника. Впрочем, эти господа говорят, что это признак выздоровления – надеюсь, они правы, и принцесса не просто умерла.
Он подмигнул Правителю и ускакал куда-то «по неотложным государственным делам». А вот у Орландо все неотложные дела вдруг сами собой отложились, разбежались как тараканы – уже четвертый час подряд он толкался в коридоре, обтирая косяки, будто ему было нечем заняться.
Вечерело, и из окон, гостеприимно распахнутых настежь, потянуло холодом. Орландо тормознул лакея, куда-то спешившего со щеткой в руке, и велел закрыть окна в спальне юной леди, дабы она не замерзла. Лакей дико посмотрел на него, отложил щетку, вытер руки о камзол и вошел в комнату. Правитель дернул шеей, но дверь хлопнула, и он ничего толком не увидел, кроме золотистого света, пробивающегося сквозь оконные проемы. Неприлично подглядывать за спящими девушками, но ведь лакеи подглядывают и ничего. А горничные так даже раздевают и моют их, видят их наготу… Еще никогда Правитель Орландо так страстно не желал вернуться к своей прежней профессии.
Усилием воли он заставил себя покинуть покои королевы Мередит и вернуться в кабинет, но работать все равно было невозможно. Кровь стучала у него в висках, от переживаний он почти ничего не видел. Словно в дыму плавали перед Орландо привычные вещи, которые он не узнавал: книжные шкафы, набитые рабочими документами, бронзовые каминные часы работы Камиллы, его родной стол, за которым он проводил большую часть жизни, портрет Брижитт в рамочке – все это было каким-то новым и непривычным, он сам был себе незнаком.
Взяв со стола горящую свечу, он прошел в ванную, наполненную мраком и прохладой. В суете сегодняшнего вечера лакеи начисто забыли приготовить ванну Правителю, но он совсем не рассердился, казалось, что он вообще позабыл как это делается. Позвонив в серебряный колокольчик, Орландо внимательно вслушался в его чистый звук – да, и звуки тоже изменились, стали ярче и красочней. Даже недоловленная мышь скреблась в углу с некоторым изяществом.
Прибежал потный и перепуганный лакей, но, вопреки ожиданиям, Правитель всего лишь милостиво напомнил ему, что пора бы и ванну подготовить. Началась беготня, а Орландо сидел на кушеточке и терпеливо ждал, когда же они наконец закончат и уберутся отсюда. Ему хотелось побыть одному. Когда ванна была готова, он отказался от услуг купальщика и отослал слуг, чтобы не действовали на нервы сопением за дверью, сейчас он с трудом мог выносить людей. Других людей.
Большое зеркало показало ему какого-то незнакомого человека: кто этот бледный, худосочный тип с редеющей рыжей шевелюрой? Он долго рассматривал себя и не понимал, почему он так выглядит? В своем представлении Орландо был мужчиной хоть куда, но зеркало упрямо подсовывало ему какого-то чахлого упыря, способного соблазнить разве что слепую. Неуверенность тихонько толкнулась изнутри, как маятник, запуская страхи и сомнения. А полюбит ли она его? Глупо, конечно, но Правителя действительно интересовала такая мелочь.
У страха глаза велики, и Орландо, мягко говоря, преувеличивал собственную непривлекательность в женских глазах. Да, красавцем он никогда не был, но и уродом тоже – внешность у него была заурядная, с отпечатком сидячего образа жизни в виде бледности и слабо развитой мускулатуры. Но в целом все было нормально, обычный мужчина под сорок, а ввиду того, что человека делает совсем не внешность, так даже интересный. Его внутренняя сила, решимость и ум были видны невооруженным глазом и делали его очень значительным человеком в глазах окружающих, замечательно ретушируя внешность. Тот самый портрет, на который Орландо жаловался Петрову, получился непохожим не потому, что художник был плох, а потому что он тоже находился под гипнозом значительности Правителя, и видел его куда более внушительным, чем тот был на самом деле.
Но какое это имело значение, если ему нужно было понравиться одной-единственной женщине, совсем молоденькой, еще не умеющей ценить людей за их внутреннее содержание – ну, так он думал. В семнадцать лет девочки увлекаются рослыми кавалеристами, хорошо владеющими шпагой, а вовсе не изворотливыми политиками, и это очень беспокоило Орландо. Он бы сильно удивился, узнав, что Лию пока что не интересовали ни рослые кавалеристы, ни худосочные политики.
Столько разных, волнующих и тревожных мыслей клокотало в его голове, что даже ванна не помогла ему расслабиться. Вытираясь пушистым полотенцем, он все так же чувствовал дрожь в ногах и напряженное покалывание в шее. Уже в постели он почувствовал себя нехорошо – его затрясло, многодневное нервное напряжение выходило наружу, заставляя его мышцы сокращаться помимо воли. Орландо лежал, трясся и радовался, что никто не видит его сейчас, и надеялся что утром все пройдет.
Бессонная ночь измотала его вконец, каждую минуту он вскакивал и хватал карманные часы, но стрелки были неумолимы, и небо за окном тоже не собиралось облегчать ему жизнь – было темно, как в могиле, а утро, казалось, никогда не наступит. Знакомые до тошноты ночные шорохи выводили Орландо из себя, он готов был выскочить на крышу и собственными руками тянуть солнце на небо, если бы только знал, где его достать.
Едва лишь забрезжило утро, Правитель был уже на ногах. Еще даже дворник не начал шкрябать метлой по площади, а Его Высокопревосходительство уже ставил на лопатки свой шкаф в поисках чего-нибудь модного. Редкая дебютантка так крутилась перед зеркалом, как Орландо. Когда он наконец оделся, уселся за свой стол и позвонил в колокольчик, то вошедший гвардеец от удивления вытаращил глаза настолько откровенно, что Правитель почувствовал себя смущенным.
- Доброе утро. Будьте так добры, навестите нашу гостью, и, если она уже проснулась, передайте ей мою просьбу о личной встрече. И не надо так таращиться, глаза выпадут… - прошипел он довольно желчно, так, что гвардейца смыло в одну секунду.
Но не успел Орландо надеть свое рабочее лицо, как дверь снова отворилась:
- Доброе утро, Ваше Высокопревосходительство, обстановочка-с… - министр внутренних дел тоже запнулся, увидев своего господина в белом камзоле, расшитом золотом.
- Что?! – Правитель развел руками, - что вы все на меня таращитесь, как будто я голый? Разве я не могу сменить камзол?
- Разумеется можете. - Примирительным тоном сказал Тузендорф, исподтишка все-таки разглядывавший жениховское одеяние Орландо, - вы даже можете и голым сидеть, вы же Правитель. Симпатичный камзол, вам идет.
- В самом деле? – Орландо недоверчиво покосился на свое отражение в стеклянной дверце шкафа.
- Да, очень освежает. Молодит. – И, немного подумав, добавил: - девочки такое любят.
Если честно, Тузендорф был последним человеком, у которого Орландо стал бы спрашивать совета в отношении девочек, но было одно обстоятельство, которое ставило мнение барона на голову выше – он был женат. Каким бы толстым и нелепым увальнем он ни был, но у него уже подрастали дети, а Орландо так и ходил в холостяках. Поэтому он почел за благо принять слова министра за чистую монету и принялся выслушивать доклад, пусть и вполуха.
Тузендорф тоже понял, что Правитель его не слушает, но у него на такой случай имелось проверенное средство – краткий конспект, который он всегда оставлял Орландо на тот случай, если он захочет освежить в памяти «обстановочку». Вот и сегодня он понял, что зря разглагольствовал о том, что генерал Непразит провел успешную операцию и вывел Девятнадцатый полк в район Ливницы, а значит, пришло время для решительных действий – надо давить Драгомила пока запал не иссяк. К компетенции Тузендорфа тут относилось следующее: Лиеррский полк следовало как можно скорее перебросить на фронт, а это значило, что с самозванкой и ее отрядом пора кончать. Поймали птичку – вот и ладно, теперь нужно быстренько раскатать оставшихся и спешить на помощь Непразиту.
- Ваше Высокопревосходительство, так я начинаю операцию?
Орландо вздрогнул, как от удара, но взгляд его не стал осмысленнее – мыслями он сейчас был в другом крыле дворца.
- Что? Начинайте. Какую операцию?
- По зачистке.
- А-аа… Начинайте, начинайте. – Понимающе кивнул Орландо, но у Тузендорфа почему-то осталось гадкое подозрение, что Правитель не до конца понял, о чем идет речь. Он вздохнул и перевернул бумагу, решив пока доложить о базарных ценах.
В дверь постучали. Орландо весь выпрямился, как струнка и побледнел, а потом так же быстро покраснел. Пора было уже идти пятнами, но тут он подскочил к министру, обхватил его за плечи и развернул к двери.
- Знаете что, барон, у меня тут дела срочные, потом по ценам договорим. Вы далеко не уходите, будьте где-нибудь поблизости… - и вытолкал его из кабинета, на пороге которого уже нарисовался вернувшийся гвардеец.
- Совсем рехнулся, старый дурак… – проворчал себе под нос министр внутренних дел, прекрасно понимая, что никто про него не вспомнит до завтрашнего утра, а значит, он может отправляться хоть на курорт. - Жениться вам, барин, надо!
Дверь со стуком захлопнулась.
- Ну? – только и выдохнул Орландо, пока посыльный становился по стойке смирно.
- Барышня велела передать, что она, дескать, теперь пленница, и не распоряжается больше своим временем.
- Ишь ты… - Орландо ухмыльнулся, - и что дальше?
- Да ничего… Сказала, что ежели Вашему Высокопревосходительству угодно будет дать ей время отдохнуть там, привести себя в порядок, то…
- Что?
- … то она примет вас сегодня вечером.
- Ну да, да, конечно… - он забегал по кабинету, начисто забыв, что перед ним всего лишь караульный солдат, а не сама принцесса, - …разумеется, как будет угодно… привести себя в порядок… безусловно… А еще что она сказала?
- Э-э-э-ээээ… ничего.
- Совсем ничего?
- Ничего. Что ей говорить-то, лежит себе и лежит.
- Как она себя чувствует? Как она выглядит? Что вы стоите, как болван, говорите что-нибудь!
Гвардеец слегка подрастерялся.
- Да что там говорить… Выглядит нормально, бледненькая. Чувствует… не знаю, Ваша Милость, не спросил. Изволите спросить?
- Болван! Ничего нельзя поручить! – Орландо в сердцах топнул ногой по пушистому ковру, - идите и займитесь делом, не беспокойте меня больше!
Солдат вышел очень озадаченный.
Вот так, легко и просто решилась для Орландо задача, казавшаяся невыполнимой: всего лишь несколько часов и он увидит ту, которая перевернула его жизнь с ног на голову. Он добивался и более впечатляющих успехов, но волновался так, словно ему предстояла коронация. Впрочем, в его планах так оно и было, оставалось только объяснить это принцессе.
Стены кабинета давно выучили наизусть его пламенную речь – Орландо тренировал ее перед зеркалом в перерывах между работой, сном и отдыхом. Он говорил сам с собой, так, что лакеи пугались, бормотал за обедом с набитым ртом, и даже во сне его губы шевелились, не желая прекращать этот внутренний диалог. Казалось, каждое слово навечно впечаталось в его мозг, но, услышав от караульного приглашение на встречу, Орландо понял, что вмиг забыл все свои тезисы.
Сейчас его волновало, как он выглядит: несмотря на слова Тузендорфа, он все-таки сомневался в выборе камзола. И правильно, ибо выглядел он как куст сирени, да и пах соответствующе – как-то не нашлось подходящего одеколона. Если бы ему еще недавно кто-нибудь сказал, что он проведет за переодеванием и укладкой волос целый день, он бы не поверил, но теперь все обстояло именно так. Часы пробили шесть, а он все еще перекладывал свои волосинки со стороны на сторону.
- Ваше Высокопревосходительство, - в дверь просунулась довольная морда караульного, - барышня велела передать вам, что ожидает.
Как? Уже? Целый день прошел? Он ужаснулся и мгновенно вспотел от волнения, свежая рубашка сразу стала мокрой.
- Я сейчас. Иду! – Правитель заметался по спальне, разбрасывая вещи, схватил в конце концов свой парадный красный камзол и выскочил в коридор, застегиваясь на бегу.
Лия здорово удивилась, увидев Правителя страны в красном зипуне, криво застегнутом через пуговицу, и к тому же сзади заправленном в брюки.
Она чувствовала себя намного лучше, долгий сон пошел ей на пользу. Ощущая в себе достаточно сил, чтобы встать с постели, Лия решила, что примет Правителя сидя в кресле. Горничные принесли ей на выбор несколько нарядов – один красивее другого, она никогда не видела такой красоты, у Мими и то были платья поскромнее.
- Но это не моя одежда.
- Его Высокопревосходительство прислал их специально для вас, он надеялся, что платья вам понравятся.
- Конечно понравятся, как такое может не понравиться! – интересно почему Правитель вдруг стал так обходителен? Рад, что получилось сэкономить на награде за ее голову? Но каждое из этих платьев стоит вдесятеро дороже. Рассчитывает подкупить ее? Неискренность наполняла роскошные стены дворца, рассыпалась самоцветным блеском по расшитым подолам, светилась в улыбках горничных. – Принесите мне мою одежду, ту, в которой я приехала.
- Но, сударыня, ее больше нет.
- Что значит больше нет? Это была МОЯ одежда, как вы посмели ее выкинуть??!!! – железные нотки снова прорезались в голосе принцессы, нагнав страху на девиц, не вполне понимавших, кто она и чего от нее ожидать.
- Простите, госпожа, но такова была воля Его Высокопревосходительства.
- Ах, вот как. Тогда принесите мне простое платье, любое, лишь бы дешевое.
- Это невозможно, Его Высокопревосходительство прислал вам платья, извольте выбрать из них. Во дворце нет другой одежды.
- Значит, нет? Что ж, тем хуже. Раздевайся! – Лия кивнула на младшую из горничных. – Я кому сказала?!
Испуганная девочка сняла фартучек, платье, и собралась было избавляться от рубашки, но тут принцесса смилостивилась и предпочла-таки шелковое белье, присланное Правителем. Фартук она тоже надевать не стала. В общем и целом они с Орландо стоили друг друга, когда в пять минут седьмого он появился на пороге королевской спальни.
- Добрый вечер, сударыня… - он запнулся, увидев Лию в синем форменном платье с дворцовым вензелем, вышитым на груди.
- Добрый вечер, господин Андерс. Или все-таки Орландо?
- Орландо, позвольте представиться, - он неловко поклонился и с ужасом понял, что вместе с рубашкой заправил в штаны и полу камзола.
- А что же Андерс? Ваша девичья фамилия? – не удержалась Лия, чтобы не съязвить. Вид у Правителя Страны Вечной Осени был комичный, и чем больше он старался выправить ситуацию, тем более нелепой она становилась.
- Это была необходимая предосторожность, прошу простить мне маленькую ложь. Но почему вы так одеты? Это же униформа дворцовых служащих! Разве вы не получили платья, которые я прислал для вас?
- Почему же, получила. Только я не поняла, чем заслужила такую щедрость – я же государственная преступница, самозванка, или как вы там меня называли в ваших манифестах?
Орландо покраснел, хотя после пиджака, заправленного в трусы, трудно было покраснеть еще больше.
- Не стоит принимать все близко к сердцу, политика диктует свои условия, но я прошу вас поверить, что мое личное отношение к вам может быть только почтительным и уважительным. Я просил вас о встрече, потому что мне нужно многое вам объяснить и многое рассказать. Позвольте мне принести свои извинения за причиненные неудобства, но, честное слово, вас было очень нелегко поймать.
Лия невесело ухмыльнулась, но почувствовала себя польщенной.
- И все же вы поймали меня. Зачем? Чтобы подарить десять платьев? Это вряд ли. Что ж, давайте присядем, и вы расскажете мне то многое, что мне следует знать.
Принцесса опустилась в кресло с некоторым облегчением, все-таки долго стоять ей пока еще было трудно, и это не ускользнуло от внимания Орландо. Несмотря на нелепое платье, мешком висевшее на худеньком теле, он нашел, что с момента их последней встречи она стала еще красивее. Ее лицо принадлежало к тому типу, который страдание делает еще краше, одухотвореннее, и две вертикальные черты, прорезавшиеся между бровями, красили ее не меньше, чем огромные черные глаза, светившиеся жизнью.
Как могла природа сотворить такое чудо? Сколько ни повидал на своем веку Орландо, но принцесса поразила его до глубины души. Он рассматривал ее как картину, находя все новые и новые оттенки, восхищавшие его. Черные тени под глазами и заострившийся нос казались ему яркими, характерными штрихами, выделявшими принцессу из тысячи самых красивых женщин королевства. Она была красивее их всех, красивее любой из виденных им женщин, самой лучшей, самой притягательной. И дело было даже не в чертах лица - каждая клеточка ее тела излучала страсть, жажду жизни. Лия сама бы удивилась тому впечатлению, которое она производила на окружающих, но тот огонь, который всегда горел у нее внутри, отражался в каждом жесте.
Пережив страх, отчаяние и разочарование, она повзрослела. Теперь перед Орландо сидел совсем другой человек, несущий на себе печать затаенного горя, человек споткнувшийся, но по-прежнему достаточно сильный, чтобы подняться. Принцесса становилась королевой.
Правитель сел в кресло напротив Лии и замолчал – так много он хотел сказать ей, что слова просто потерялись друг в друге. Он не знал с чего начать: с предложения руки и сердца или с того, что его дворняга в «Можжевельнике» выучилась подавать лапу и подвывать в такт музыке, чем изрядно веселила посетителей. Большие и малые впечатления толкались в его голове как невоспитанные посетители, перебивая друг друга. Он хотел рассказать ей всю свою жизнь, наконец поделиться ею с кем-то, кто несомненно все поймет и примет, кто подарит ему покой и счастье.
Лия тоже молчала, пристально глядя на Орландо. Она видела его впервые при дневном свете и теперь рассматривала человека, совершившего невозможное. Именно его имя проклинали на кухнях и базарах, его называли упырем и кровопийцей, а он сидел перед ней и совершенно не выглядел монстром. Мало того, впечатление от напористости господина Андерса таяло на глазах при виде красных пятен на щеках правителя и его пальцев, нервно пляшущих по ручке кресла.
Перед ней был вовсе не упырь, а сорокалетний человек уставшего и задерганного вида, нелепо одетый и растрепанный, но даже в таком состоянии от него исходила сила и энергия, замеченная ею еще тогда, в горах Нарамана. Да, это несомненно Правитель, и Лия воистину была глупа и наивна, что еще тогда этого не поняла.
- Я надеюсь, вам удобно здесь? Мы старались, чтобы вам понравилось.
- Спасибо, но я бы предпочла свой матрас в лагере. Свобода, знаете ли, дороже. Но здесь все великолепно, как в музее – я никогда и не видела ничего подобного.
- Кстати, о лагере… - Орландо наконец нащупал твердую почву под ногами, - у меня к вам деловой разговор. Сейчас, когда ваши путешествия окончены, мне предстоит разобраться с вашими бандитами, и только от вас зависит, насколько тяжела будет их участь.
- И что же вы собираетесь сделать со свободными людьми?
- Как что? За измену родине вообще-то полагается смерть на эшафоте. Это правильно, но непрактично – поэтому они примут смерть в действующей армии, и только самые отъявленные из них будут повешены. Я предоставлю им шанс искупить свою вину.
- Они ни в чем не виноваты, сударь. Они поддержали свою законную королеву, то есть меня, и в данном случае узурпатором являетесь вы, и эшафот плачет именно по вам.
Орландо улыбнулся.
- Эшафот по мне не просто плачет – у него затяжная истерика. Знаете, сколько раз я слышал эти слова? Но даже если я услышу их еще тысячу раз, я не стану ближе к плахе. Истина состоит в том, что я на сегодняшний день – реальная власть в стране, а вы моя пленница, и только от меня зависит, будете вы королевой или самозванкой.
Лия прищурилась и внимательно впилась в него глазами.
- Но я-то знаю, что я не самозванка. И вы знаете. – Черные глаза с чертовщинкой затягивали, словно в омут. – Не признавая меня сейчас, вы совершаете государственную измену.
- Я не знаю. Передо мной сидит прекрасная девушка, которая настаивает на том, что она принцесса. Кроме ее слов, иных доказательств нет. Простите, сударыня, но я уже объяснял свою позицию по этому вопросу, не будем спорить. У меня к вам серьезный разговор, от которого зависит судьба страны, поэтому я попрошу вас отбросить эмоции и отнестись к моим словам максимально серьезно.
Сейчас Орландо говорил спокойно, в своей обычной манере, потому что за деловым тоном сумел абстрагироваться от себя и своих чувств, и это здорово помогало.
- Тогда, в горах, я сделал вам предложение от имени Правителя, то есть себя, и сейчас я хочу его повторить. – Лия хотела что-то сказать, но Орландо остановил ее жестом. – Я понимаю, как это звучало, и понимаю причины, по которым вы отказали. Теперь мы поговорим подробнее, и я хочу, чтобы вы меня тоже поняли. Согласен, в жизни мужчина редко делает предложение женщине, увидев ее в первый раз, но мы с вами не просто мужчина и женщина, мы – политики. Впрочем, дело не в этом. Когда я узнал о вашем существовании, я некоторое время наблюдал за вами, и сделал вывод о том, что вы умны и энергичны, а когда я познакомился с вами лично, то понял, что вы еще и очаровательны. То, что мы оказались по разные стороны баррикад, меня всегда огорчало – я предпочел бы находиться с вами в одной команде, но обстоятельства делали это невозможным. Однако я нашел выход, который позволит мирно решить все существующие противоречия и уберечь страну от гражданской войны. Мы должны пожениться и продолжить таким образом прерванную династию Сигизмундовичей, остановить мятеж и бросить все силы на фронт, там сейчас как раз назревает перелом. Страна обретет покой, вы взойдете на трон, а я продолжу трудиться для всеобщего блага.
- Красота, да и только! – Лия сцепила пальцы в замок и положила на них подбородок. – Но это не единственный выход, сударь, есть и другой вариант развития событий: вы признаете меня законной королевой, слагаете свои полномочия, и дальше все тоже идет хорошо – я прекращаю войну, страна обретает покой и все счастливы.
- Вы когда-нибудь видели Правителя, который добровольно ушел бы в отставку? К сожалению, ваш вариант мне не подходит.
- А мне ваш.
- Возможно. Но вы еще слишком молоды, чтобы судить о некоторых государственных делах, и мой опыт был бы для вас весьма полезен.
- Я не говорила, что им не воспользуюсь. Но я не собираюсь идти за вас замуж для того, чтобы научиться судить о государственных делах.
Эти слова, произнесенные к тому же резковатым тоном, болью отозвались в сердце Орландо, сбивая его с нужного настроя. Проклятая девчонка могла вышибить его из седла одним взглядом, и он был совершенно бессилен против нее. Боль и злоба захлестнули Правителя, он стиснул зубы и побледнел.
- Я же просил вас отставить эмоции в сторону. У нас мало времени на раздумья, и решать надо умом, а не чувствами. – Неприкрытое раздражение сквозило теперь в его голосе, и Лия поняла, что чем-то серьезно задела этого человека. – Вы уже взрослая и должны понимать, что благо страны имеет приоритет над вашим личным благом, коль скоро вы решили стать королевой. Высокое положение подразумевает и высокую ответственность.
- Вот именно: «благо страны выше вашего собственного»! Почему же вы тогда так цепляетесь за власть?
- Потому что без меня тут все покатится к чертям собачьим! Вы понятия не имеете, во что я пришел, и что мне пришлось сделать для того, чтобы страна поднялась из болота, в котором находилась при вашем папочке.
- Если это болото, в котором нет войны, то лучше оставаться в болоте!
- Что вы знаете о войне?! Вы, должно быть, думаете, что я затеял ее ради развлечения или личной славы! – Орландо резко взмахнул рукой, уже не заботясь о галантности беседы. – Раз я ввязался в это дело, значит, вижу в том необходимость и большое благо для страны. Лучше молчите, если не понимаете!
- Большое благо?! Вы хоть раз видели собственными глазами, как выглядит несвежий труп молодого парня, которому бы жить да жить? Или слышали, как кричит мать, потерявшая сына? У вас, что, печные заслонки на глазах? Посмотрите вокруг: народ нищает, налоги непосильны, мужчины гибнут на войне…
- У нас тут не институт благородных девиц, а правительство! Вы сейчас рассуждаете как сентиментальная девчонка, а должны мыслить, как королева, и понимать, что иногда приходится идти на жертвы, чтобы достичь результата. Политика бескровной не бывает. Какая с вас, к черту, королева, раз вы над тушкой младенца сопли распускаете? Напридумывали себе розовых слонов и ходите вся в белом… Но вам придется закатать рукава и испачкать руки – да, вам придется и казнить, и сажать в тюрьму, и отнимать честно заработанное. Я вам предлагаю свою помощь – я буду пачкать руки и делать грязную работу, а вы можете сидеть на облаке, сколько влезет. Именно вам нужно открыть глаза и посмотреть вокруг: сказка кончилась, начинается реальная жизнь!
Он уже давно не сидел в кресле, а возбужденно бегал по комнате взад-вперед, сопровождая свою пламенную речь отчаянной жестикуляцией. Лия молча следила за ним со своего места, не меняя позы. Казалось, она была спокойна и холодна, как лед, но на самом деле, в душе ее клокотали страсти: сейчас ей хотелось задушить этого типа, но сил совсем не было, поэтому ей хотелось его хотя бы унизить.
- Не знала, что вы у нас санитар леса. И, ну совершенно не подозревала о том, что обязанности королевы бывают порой тяжелы и неприятны! Да вы мне просто глаза открыли!
- Хватит! – Орландо хлопнул ладонью по прикроватному столику. – Хватит. У меня нет времени препираться с глупыми девчонками. Слушайте меня внимательно: времени действительно мало, завтра-послезавтра факт вашего пребывания здесь станет общеизвестным, и я не смогу долее хранить молчание. У меня есть два варианта: я объявляю о триумфальном возвращении законной принцессы Страны Вечной Осени и последующей ее помолвке с правителем Орландо, либо я объявляю о поимке беглой преступницы, самозванки, которую ждет эшафот. Выбирайте.
Момент, наверное, был не очень удачно выбран, но как-то не получалось у Орландо разговаривать с Лией. Он раскраснелся, разозлился и чувствовал, что взлелеянный план летит кубарем под гору, но ничего не мог поделать. Лия зло сощурилась:
- Так и не тратьте время на глупых девчонок – у вас, видать, умные в очередь стоят.
- Послушайте, я не хотел вас обидеть. Поймите же, наконец…
- Нет, это вы поймите! – Лия впервые повысила голос, и прозвучало это весьма значительно, даже Орландо осекся. – Я никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах не приму ваше предложение. Королевы не выходят замуж за лакеев.
Рассчитанный удар достиг своей цели – Орландо сжал кулаки и заскрежетал зубами. Принцесса поняла, что нащупала действительно больное место и почувствовала удовлетворение от своего пинка. Сжавшись в комок, как стальная пружина, Правитель покачнулся, словно хотел броситься на нее, а затем стремительно покинул спальню, хлопнув дверью.
В бешенстве он влетел в свой кабинет и швырнул в угол ненавистный красный камзол.
- Казнить! Казнить к чертовой матери!
Его трясло от злости, никогда в жизни он не чувствовал себя настолько униженным. Но при всем при этом влечение его никуда не делось, и худенькая, бледненькая девочка притягивала его к себе еще сильнее, чем прежде, ибо теперь он страстно хотел одержать над ней верх, показать, кто здесь главный.
Первые полчаса он метался между желанием упасть перед Лией на колени и бросить ее в тюрьму, но постепенно разум стал возвращаться к Правителю, и он смог немного отдышаться. Дрожащие руки отказывались служить ему, поэтому он просто сел в кресло и закрыл глаза, чтобы успокоиться. Перед его мысленным взором тут же возникла головка принцессы с небрежно заплетенной косой – даже в нелепом наряде горничной она была хороша. Она была прекрасна и в несвежей солдатской рубашке, и он с тоской подумал, как же далеки были его слова от истинных чувств.
Может, стоило сказать ей, что он почувствовал, когда она наклонилась над мешком и ее худые лопатки проступили сквозь рубашку? Или когда она наклонила голову, чтобы снять с шеи голубя… Орландо покрылся испариной при одной мысли, что кто-то, даже она может узнать об этом – слишком мягкое, слишком нежное и важное место. Когда-то он мечтал о том, что встретит самую лучшую женщину, и надо же быть таким везучим, но он действительно ее встретил. Как бы он ни злился, но понимал, что лучше Лии нет никого на свете, что она появилась в его жизни не случайно. Подарок судьбы, но такой трудный!
Чем больше шло время, тем больше он успокаивался. Теперь, когда Орландо мог взглянуть на ситуацию более объективно, он сразу же понял, что напортачил везде, где только мог. К сожалению, просить руки женщины оказалось куда сложнее, чем вести политические переговоры, и он был совершенно не готов. А время тикало…
Ночь прошла в беспрестанных раздумьях: Орландо думал о том, как объяснить принцессе необходимость их брака, а принцесса думала о том, как удрать из дворца. Она уже давно попробовала на прочность все решетки на окнах и убедилась, что пока они ей не по зубам. Когда-то давно она читала, что под городом есть подземные ходы, и некоторые из них ведут в Королевский дворец. Значит, дело за малым – найти такой ход и сделать ноги. С упорством маньяка она обшарила всю спальню, к удивлению горничной, наблюдавшей за ней из соседней комнаты через специальные отверстия в стене, Лия крутила, вертела и трогала абсолютно все, что находилось в пределах досягаемости. В конце концов, она даже влезла на спинку кресла, чтобы попробовать покрутить люстру, но ничего не произошло – стены не торопились отъезжать в сторону, чтобы открыть ей тайный ход на свободу.
Устав от своих метаний, Лия залезла под одеяло и задумалась: сегодняшний разговор дал ей большую пищу для размышлений. Хоть она и припечатала Орландо лакеем, но отметила про себя, что ее взгляды и правда отличаются наивностью. Многое из того, что в сердцах высказал Правитель, было правдой – она и сама понимала, что мало смыслит в государственных делах. Глупая девчонка, не более того. Досадуя на себя, Лия упустила из виду, что в семнадцать лет она и не могла все знать, сам Орландо в ее возрасте был не более чем глупым мальчишкой. Но юность нетерпелива и страдает максимализмом, принцесса лежала, свернувшись калачиком, и занималась самоедством: я действительно ничего не понимаю, и я попалась в ловушку, как муха в паутину.
Но очень скоро ее мысли свелись к одному направлению: может ли быть так, что война имеет какое-то оправдание? Как сказал Орландо, он затеял ее ради какого-то умопомрачительного блага, и он не похож на сумасшедшего. Но какое же благо может оправдать то, что она видела: мертвого Адольфа Киршнера, женские крики в сумерках, горящую «Муськину радость»? Нет, что-то тут не так. Ей даже захотелось позвать Орландо, чтобы расспросить его об этом, но было уже поздно, и Лия решила, что он лег спать.
Но Орландо спать даже и не думал, он тоже предавался радостям самоедства, утюжил себя за глупость и грубость, сокрушался, что так и не нашел времени научиться обращаться с женщинами, переживал, что не сумеет исправить ситуацию. На его столе, поверх остальных бумаг, лежал проект манифеста, составленного Тузендорфом, о поимке самозванки – и Орландо знал, что его придется подписать, если не выйдет договориться с принцессой полюбовно. Может, конечно, небольшое пребывание в камере строгого режима пойдет ей на пользу в плане отрезвления, но ему не хотелось быть с ней грубым, напротив, он был бы счастлив исполнить любое ее желание, порадовать ее, побаловать, заставить ее смеяться. Обидно, что она не захотела надеть платье – если бы Лия знала, сколько чувства было вложено во все, что ее теперь окружало, она бы наверняка изменила свое отношение.
Свежая обида кровоточила – он так ждал принцессу, так хотел открыть ей душу, а теперь он чувствует себя дураком, которого толкнули в лужу и надсмеялись. Зачем он придумал себе идеальный образ, который придет к нему, поймет и полюбит? Действительность щелкнула ему по носу – и поделом! Дураков учат.
А раз дураков учат, то и ей надо поучиться кой-чему. Тюрьма и не таким мозги продувает, но есть одна проблема – потом уже не повернешь назад. Если сейчас он может объявить Лию королевой, то потом уже она навсегда превратится в самозванку и преступницу. Орландо взял манифест и перечитал его еще раз, хотя давно уже выучил наизусть – сердце неприятно сжалось. Когда-то давно он полностью доверял своим ощущениям, и они его не подводили: если бы он был на двадцать лет моложе, он бы ни за что не подписал эту бумагу, ибо чувствовал, что это неверное решение. Но все изменилось, с годами Орландо все реже прислушивался к голосу сердца – ему не оставалось места в мире, где нужно думать на два шага вперед и быстро принимать решения.
- Однако, если бы я так себя чувствовал тогда, то ни за что не пошел бы к Змею, - со вздохом признался он себе и бросил лист на стол. Действительно, не стоит его подписывать, надо как-то уговорить Лию, надо попробовать еще раз.
Утром пришел министр и очень удивился, найдя проект не подписанным.
- Ваше Высокопревосходительство, по городу уже гуляют слухи, вам лучше что-то предпринять.
- Это вам лучше что-то предпринять, чтобы наши люди не болтали языками! Почему дворцовые служащие брешут по трактирам о том, что их не касается? – Такой выпад озадачил Тузендорфа, но не смутил.
- Суть от этого не поменяется, Ваша Милость, манифест надо подписать.
- Я подпишу. Позже. Сейчас я занят. – Орландо нахмурился и зарылся в кипу бумаг, симулируя крайнюю занятость, и в течение всего дня Тузендорф не мог добиться от него внятного ответа по поводу манифеста. Он подозревал, что у Правителя не все ладно с принцессой, и, расспросив персонал, убедился в своих подозрениях. Тем более, раз девчонка упорствует, не нужно медлить, ибо она рассчитывает на что-то, и время играет на ее стороне.
Но Орландо протянул до вечернего доклада, после которого опять отказался подписать, заявив, что еще ночь подумает и наутро примет окончательное решение.
- Какое решение, Ваша Милость?!!! Слухи ширятся, народ начинает волноваться, в Касабласе уже парочку крикунов отловили. Да как только им станет доподлинно известно, что принцесса во дворце – нас затопчут и голыми руками освежуют. Пусть уж лучше она в крепости посидит, тюрьма куда лучше приспособлена к обороне, чем дворец, который развалится от первого же чиха.
- Я сказал утром.
- Утром здесь уже соберется толпа! А наша принцесса – девушка шустрая, ей только покажи из-за угла полшанса… Ваше Высокопревосходительство, прислушайтесь к голосу разума, подумайте о себе!
- Утром. Все будет утром. Ступайте.
Лицо Орландо было каменным, и барон понял, что зря теряет время. Он поспешил в министерство, отдать распоряжения об усиленной охране дворца и удвоении патрулей на улицах с целью недопущения уличных беспорядков. Когда он выходил из кареты на Ратушной площади, пущенная кем-то каменюка больно стукнула его между лопаток. Не то, чтобы Тузендорф обиделся, но страх перед чем-то неуправляемым в его душе только усилился. Доживет ли нынешняя власть до завтра?
Тузендорф зря беспокоился – Орландо все прекрасно понимал, и он давно уже распорядился вывести дворцовый гарнизон на улицы, чтобы предотвратить скопление людей. Однако манифест оставался неподписанным. Удивительно но Орландо, лгавший много и профессионально, теперь чувствовал отвращение при мысли о том, что подпишет очевидную ложь. Он действительно верил, что принцесса настоящая, вернее, он знал это и ни секунды не сомневался. Получалось, что он, в целях наведения порядка, должен будет объявить самозванкой истинную королеву и казнить ее за измену, если она вдруг не согласится стать его женой.
- Она права: какая же она королева, коли выйдет за меня… - Если бы фигуральные выражения исполнялись буквально, от Правителя бы уже остались обглоданные косточки, настолько он сам себя замучил. – А что мне остается? У меня нет другого выхода.
Времени оставалось совсем мало. Тузендорф свое дело знает, и, раз он тревожится, значит, для этого есть основания. Одно дело иметь самозванку где-то в Ферсанге, другое дело – получить народное ополчение прямо в своем дворце. Орландо сидел в кабинете и прислушивался к вечерним шорохам – ему казалось, что топот тысяч ног приближается к его двери. И как она смогла заварить такую кашу? Какие бы невероятные дела ни творил Орландо, они всегда совершались в темноте, в подковерщине, он никогда не вел за собой людей, не мог их заставить, а Лия смогла. Она не была дальновидным и опытным политиком, но она могла посмотреть в глаза людям, и они шли за ней.
- Нет, мы непременно, непременно должны работать вместе! Мы сможем многого добиться. – Он скомкал манифест и выкинул его в корзину.
Уже стемнело, часы на каминной полке пробили десять. Прилично ли навещать девушку в такой час? Разумеется, нет, но к черту приличия – перед ним стоит еще одна трудная задача, и он обязан ее решить. Другого выхода нет.
Лия уже дремала, когда в дверь постучали. Узнав, что Правитель желает ее видеть, она не удивилась – их прошлый разговор остался неоконченным, и она была уверена, что Орландо еще непременно явится. Вот только худа или добра ждать от их разговора – кто ведает?
- Простите, что так поздно, Ваше Высочество, но дела меня задержали…
- Ого! Вы назвали меня «Ваше Высочество»?
Орландо вздохнул и развел руками.
- Должен сказать, что лично я никогда не сомневался в подлинности вашего происхождения. И сейчас не сомневаюсь. Я должен просить у вас прощения за свое поведение – вчера я был чудовищно груб. Не знаю, сможете ли вы понять и простить меня, но наш разговор касался очень важных для меня тем, а когда человек говорит о чем-то животрепещущем, то часто теряет самообладание. Но меня это не оправдывает…
Сейчас он был одет как обычно, в свой черный костюм, выглядел уставшим и грустным. Лия подумала, что так он выглядит гораздо лучше. Она поплотнее завернулась в халат, забралась с ногами на кресло и сделала Орландо знак садиться.
- Да ладно, я тоже отличилась. Простите и вы меня. Давайте поговорим спокойно.
Свечи розового воска мерцали, освещая спальню ровным, мягким светом. Голова принцессы была наклонена, и Орландо видел тень от длинных ресниц на ее щеках, кудрявые волосы были как всегда спутаны где-то на затылке. В огромном антикварном кресле она казалась такой маленькой и хрупкой, что хотелось взять ее на руки, обнять и защитить от всех напастей. Но ее хрупкость была обманчивой, Орландо ощущал ее как каменный утес, о который он может разбиться, как корабль в бурю.
- Скажите мне, - Лия не смотрела на него, внимательно разглядывая узор на ковре, - какое благо может случиться от войны?
Значит, она думала над его словами – ветер надежд повеял для Орландо. Он наклонился вперед и стал объяснять ей про договор, побережье и пошлины. Говорил он горячо, с такой силой убеждения, что даже сам себе верил, хотя в последнее время здорово разочаровался в своих начинаниях. Лия слушала его молча, время от времени вскидывая на него пронзительные глаза.
- Я поняла вас. Но боюсь, что все равно не смогу с вами согласиться, бывают очень выгодные сделки, которые лучше никогда не заключать. Вы слышали про Бледную Птицу?
- Кажется, слышал, но какое отношение это имеет к войне?
- Война – она как Бледная Птица, посулившая исполнение желаний. Что бы она ни дала, это окажется ничтожным по сравнению с тем, что заберет. Вы можете считать меня сентиментальной и глупой девчонкой, возможно, вы в чем-то правы, но я еще и ведьма. И как ведьма я могу сказать, что от этой сделки воняет, невыносимо смердит – откажитесь от нее. Вы сможете договориться с Драгомилом, чтобы снизить пошлины, я уверена.
- Это совсем разные вещи: снизить и отменить.
- Да, но иногда не стоит жадничать, не стоит пытаться получить все. У нас есть достаточно для того, чтобы нормально жить, даже лучше, чем многие. А у Драгомила только один источник дохода…
- Я должен думать не о Тридесятом царстве, а о Стране Вечной Осени. Драгомил о нас не думает. И все же я готов подумать над вашими словами, если вы подумаете над моими. Будьте моей женой, и вы станете величайшей королевой в истории, я обещаю. Я в лепешку разобьюсь ради вас, вы станете даже значительнее, чем Брижитт! – Это было сказано с большим чувством, и Лия это заметила.
- Не нужно разбиваться в лепешку, никто не в состоянии сделать меня лучше или хуже, чем я есть. Когда я умру, меня вряд ли заинтересует мое место в рейтинге королей Страны Вечной Осени…
- Послушайте, - Орландо даже рискнул перебить ее, но он чувствовал, что у него появился шанс, и спешил додавить. – Мы с вами прекрасно дополняем друг друга: я умею планировать и принимать решения, вы можете вести людей за собой. Вместе мы сможем совершить великие дела, преобразить страну! Только подумайте – как много полезного мы сможем сделать для своего народа, как много новых и необычных идей я смогу реализовать с вашей помощью!
Орландо щелкнул себя по лбу:
- Если бы вы только знали, как много всего лежит вот здесь, в этой голове! Мне всегда говорили, что время не пришло, что люди не поймут и не примут, но я делал – однако еще больше я не смог сделать, потому что я один, потому что для многих я всего лишь выскочка. Но если вы будете со мной, я смогу воплотить в жизнь свои идеи, мы продвинемся далеко вперед, все остальные будут удивляться и завидовать нам.
Глаза его горели, он говорил ярко и страстно.
- Пусть мы едва знаем друг друга, но это поправимо. Я клянусь вам, что буду вас очень любить, я буду вам лучшим другом, верным и заботливым мужем. Вы никогда не пожалеете о своем решении! Дайте мне шанс, и я его не упущу!
Лия задумалась, покусывая указательный палец. Орландо замер, ему казалось, что стук его сердца слышен даже в Сейморе – тяжелые удары раздавались в висках, едва не разбивая голову на части. Несколько долгих секунд, решавших все, но Лия думала совсем не о нем. Перед ее глазами стояли мирные вечера в Касабласе, живой Адольф Киршнер, Ирья, Змей и Мими. Одуревший от страха и неуверенности, он вспыхнул факелом, стоило принцессе улыбнуться, и подался вперед, совершенно не владея собой. Лия вздрогнула, вдруг увидев перед собой его лицо.
- Ой, простите, я задумалась. – Ее взгляд отбросил его обратно в кресло. Как бы Орландо ни пытался держаться отстраненно, Лия чувствовала его сердечную тоску, и это ее смущало. Наверное, это лестно, когда самый могущественный человек в королевстве краснеет и бледнеет перед тобой, но это еще и ответственность за его чувства, которая ей была совершенно не нужна. Не нужна, и все. Она понимала, что Орландо редкий человек, он по-настоящему велик, и все, что он говорил про их совместный труд – правда, но в душе при этом поднималась только неловкость.
- Вы знаете, мне кажется, что мы действительно могли бы работать вместе. Но нам необязательно жениться. – Прибавила она поспешно, глядя, как Орландо снова поднимается из кресла. – Мне очень жаль, но я не могу выйти за вас замуж. Совсем не потому, что мы разного происхождения, даже не думайте об этом – я сморозила глупость от злости. Просто… для брака нужны чувства, а у меня их нет. Нельзя связывать другого человека клятвой, не имея к нему любви.
- Любовь приходит не сразу, ей тоже нужно время. Дайте мне шанс, и вы меня полюбите.
Лия отрицательно покачала головой.
- Нет, я не смогу. Правда, я чувствую, что нельзя этого делать – мы оба будем несчастны.
Боль и горечь снова затопили душу Правителя. Казалось, что все, наконец, получилось, но за словами принцессы стояла каменная решимость, которую он был бессилен поколебать. Воистину, как он где-то вычитал – если женщина не любит, это приговор.
- Пусть мы будем несчастны, но зато живы, а иначе вы будете мертвы. Не уверен, что это сделает вас счастливее, да и меня тоже. Поймите – время на исходе, я должен утром подписать манифест и предать вас суду! Вы хоть представляете, что вас ждет?
- Вы так говорите, будто над вами кто-то стоит с дубиной и принуждает вас меня убить…
- Черт! Как же вам объяснить-то? Есть объективные обстоятельства, которые принуждают лучше любой дубины, вы, видимо, не привыкли их учитывать, но все равно придется. Не все всегда складывается так, как мы хотим.
- Гм, я всегда думала, что человек сам принимает решение, а потом уже подтасовывает обстоятельства, чтобы оправдать себя. Будьте честны: вы действительно можете меня просто отпустить, но не хотите, потому что вам это невыгодно. Выгода – вот ваша дубина.
Когда Орландо разжал кулаки, его ногти оставили кровавые лунки на ладонях, но он даже не заметил боли. Сердце его болело в тысячу раз сильнее.
- Да уж, если мне приходится выбирать межу вашей и моей жизнью, я выберу свою, уж не обессудьте. И не пытайтесь меня убедить, что вы поступили бы иначе. Подумайте, я умоляю вас – подумайте! Иначе утром вас ждет тюрьма, а потом позорная смерть. Вам кажется, что это все игрушки? Нет, это жизнь, и вы тоже сами принимаете свое решение. Вам кажется унизительным выйти замуж за человека низкого происхождения… - Лия сделала протестующее движение, но Орландо отмахнулся. – Не врите, я все равно это вижу. Да еще под принуждением, но знаете ли вы, сколько раз в жизни я был унижен? Я и сейчас унижен вами, вы меня просто оплевали, но я все равно умоляю вас не губить себя!
- Послушайте, сударь, о каком унижении вы говорите? Я извинилась перед вами за свои слова, и я была вполне искренна. Но я не обязана любить каждого, кто этого пожелает, и мой отказ вам – не унижение, а просто отказ. Я вас не люблю, и это достаточное основание для отказа, плохо, если вы видите в этом унижение. А теперь достаточно, я устала и хочу спать. Буду вам очень благодарна, если вы меня оставите.
Орландо вышел, пошатываясь, хватая губами воздух, словно его душили. Впервые в жизни он столкнулся с чем-то, что не поддавалось воздействию. Он мог умолять, кричать, убеждать, приказывать, пугать – все напрасно. Даже если бы он умер на глазах этой девушки, она не смилостивилась бы над ним. Каменная скала.
Часы пробили полночь – все, наступило завтра, которое положит конец его надеждам. Через несколько часов он подпишет манифест о поимке самозванки, а пока… Пока он просто предавался отчаянию в полном одиночестве.
Ночь, густая как сливовое варенье, стояла и над Ферсангом, мелкие и холодные звезды-щелочки скупо цедили голубоватый свет, норовя утонуть в погаснуть в невидных глазу облаках. Эрикур вышел из палатки и посмотрел наверх – ничего. Ни одной весточки, ни словечка, ни знака. Целыми днями он всматривался в горизонт до рези в глазах, а теперь еще и ночью не спалось.
Принцесса обещала вернуться через сутки, но прошла уже неделя, а она как в воду канула. Он отправил разведчиков по ее следам, но они вернулись и сказали, что не могут отыскать их, потому что кто-то там уже побывал. Кто это мог быть? Последние данные говорили, что люди Орландо околачиваются неподалеку – не солдаты, нет, а сыщики, профессиональные и опытные ищейки, которые, возможно, и уничтожили следы принцессы.
Очень плохая новость. Первым побуждением Эрикура было поднять лагерь и броситься на выручку. Но куда? Все, что могли сказать разведчики, это направление – северо-восток. Эрикур мог предположить, куда ведет ее путь, но следовать за ней он бы не решился. Впрочем, через пару дней он уже был готов и Дремучий Лес посетить, но люди в лагере его настроений не разделяли.
Два дня он сохранял спокойствие, но потом отсутствие принцессы стало бросаться в глаза и вызывать вопросы. Надев на лицо непроницаемую маску спокойствия, он отвечал, что Ее Высочество отбыла на пару дней по личным делам и скоро будет на месте, но сердце его почему-то тревожилось.
Что-то случилось в тот день, когда Лия решила ехать, достаточно было увидеть ее лицо. И даже Мими ее отговаривала, а это уже совсем пиши пропало, ибо баронесса была безмозглой и авантюрной – если уж она не хотела этой поездки, то что же можно подумать?! В сотый раз Эрикур припоминал все мельчайшие подробности того дня: с утра все было хорошо, они позавтракали и собирались осматривать лагерь, ибо планировался отход на новые позиции, поближе к Серану, чтобы на месте решить, как прорваться в Арпентер. Потом Лия, кажется, ушла гулять, потом он был занят и увидел ее только спустя несколько часов, с перевернутым лицом и маниакальным желанием куда-то ехать. Что произошло в промежутке между завтраком и обедом?
Он тщательно опросил всех, кто мог видеть принцессу, но так не узнал ничего серьезного: некоторые люди видели ее в лагере и все. Проводить тщательное расследование он опасался, чтобы не поднимать панику, но и без того к концу недели люди начали беспокоиться. Сначала каждый день, а потом и каждый час к нему стали подходить с вопросами относительно принцессы, а он только загадочно отвечал, что все в порядке. Но если бы это было так! Раз она не появилась в положенный срок, значит, что-то случилось, и он даже не знал, не мог предположить, что именно.
Лия поехала в Дремучий лес, где любого человека ждет ужасная и неминучая смерть, но она ведь там выросла, и Змей – ее приемный отец. Что могло случиться там с принцессой, которой подвластны даже мертвые? И тем не менее, она не вернулась. Тревога Эрикура, тщательно скрываемая, расползалась по лагерю ядовитым облаком, без Лии все словно замерло и лишилось души. Стоя ночью в одиночестве среди спящих палаток, он ощущал пустоту. Еще ничего не было известно, но он точно чувствовал, что их общее сердце больше не билось.
Тревожные колокольчики зазвенели громче, когда в назначенный для отхода срок никто не тронулся с места. Запланированный большой переход, к которому тщательно готовились, так и остался планом. Эрикур не знал, что ему предпринять – двигаться к Серану, как они собирались, или оставаться на месте ждать Лию. Вроде бы надо было идти, но какой смысл идти без нее? Да и если она появится, то где будет их искать? Парализованный и растерянный, он медлил, а время шло.
Каждый вечер в лагере раздавались пьяные песни – людям было нечем заняться, они просто сидели и дурели со скуки. Некому было и радеть за дисциплину – баронесса Ферро больше не совершала ночные вылазки на предмет выявления пьянства. Не один Эрикур чувствовал покинутость – все медленно, но верно разваливалось изнутри.
Результат не заставил себя ждать, на шестой день в лагерь пришла делегация крестьян из Елабера с жалобой на повстанцев – дескать, те воруют и озорничают по огородам и сараям. Эрикур выслушал их, чернея лицом.
- Вы можете указать конкретно, кто это был?
- Как же мы укажем, господин, они ведь ночью пакостят и подписей не оставляют.
- Почему же тогда вы пришли ко мне? Как я могу быть уверен, что это сделали мои люди?
- Так больше некому, господин, кроме вас тут все свои.
Это была чистая правда, и Эрикур знал, что это натворили его молодцы, но вычислить конкретного виновника не мог. Пока не мог. Плохо было то, что в толпе своих солдат он почувствовал плохо скрываемое злорадство по отношению к крестьянам, и понял, что воров ему никто не выдаст.
Крестьяне ушли несолоно хлебавши, и это серьезно осложнило жизнь Эрикуру, потому что снабжение отряда напрямую зависело от их доброго расположения. Не станешь же отнимать добро силой и воевать со своим народом, раз уж ты назвался освободителем. Но это понимал только Эрикур, потому что очень скоро он узнал, что жители Елабера устроили засаду и схватили ночных воришек. Троих забили до смерти, одному удалось убежать.
Рано утром, окровавленный солдат появился в лагере и поднял тревогу. Разбуженные повстанцы выскакивали из палаток, что-то крича спросонья и собираясь в кучки.
- Наших бьют!
- Идем разберемся!
- Им конец!
- Смерть крысам! Смерть!
Эрикур выхватил палочки из рук барабанщика и сломал их об колено.
- ТИХО!!! Первого, кто дернется, я зарублю! Что здесь происходит?!!
В наступившей тишине вперед выступил тот самый солдатик и начал красочно расписывать, как его и его товарищей схватили ненавистные крысы, как они навалились десятеро на одного и убили храбрых парней, как паршивых собак. Толпа яростно загудела.
- Как паршивых собак, говоришь? А кто такой вор, если не паршивая собака? Собаке – собачья смерть. – Эрикур обнажил свой топор и обвел толпу тяжелым взглядом. – Взять его.
Люди ахнули и подались вперед, но каменщик вдруг сделал несколько быстрых шагов и схватил за плечо избитого воришку. Затем он повернулся к Стефану, бывшему торговцу, а теперь полевому командиру – и тот, словно очнувшись от гипноза, взмахнул палашом, приказывая арестовать негодяя.
- Итак: ты разбойничал, презрев звание свободного человека и воина, ты крал у бедных людей, ради которых мы и воюем. Ты поступил как предатель, а предательство карается смертью. Повесить его!
- Повесить?! Да меня чуть не убили крысы, а теперь свои хотят повесить! Братцы, не выдавайте! – истошно завопил солдатик. Эрикур ткнул его легонько кулаком, и тот рухнул, обливаясь кровью, но орать не перестал. – Произвол! Кто он такой, чтобы нас вешать?! Где принцесса?! Куда он ее дел? Только принцесса может нам приказывать, а не этот жлоб!!!
- Да, все верно: где принцесса? Говори правду, ты ее убил, а труп спрятал?
- Как же он ее убьет, она и так мертвая. Ее нельзя убить!
- Так значит, она давно сбежала и бросила нас тут! Вы знаете, почему мы стоим тут и не идем к Серану – потому что там нас уже ждут, острые пики и тяжелые булавы! А она смылась, тю-тю!!! Поминай, как звали!
- А НУ МОЛЧАТЬ!!! – Со всей дури Эрикур шваркнул топором по деревянной чурке, служившей походным столом. Чурка разлетелась, как фарфоровая, щепки брызнули в разные стороны, впиваясь в лбы и щеки. Толпа немного подалась назад, а Эрикур схватил крикуна и подтащил его к старому тополю, у которого была хорошая крепкая ветка невысоко от земли.
Даже Стефан явно трусил, прилаживая веревку к дереву, потому что возмущенный ропот даже и не думал затихать – людям пришлось не по вкусу такое решение. Вроде и открыто выступить не решались, но и подчиняться не хотели. Злоба, горевшая в глазах каменщика, и его двуручный топор удерживали их от активных действий, но ярость, поднявшаяся в их душах, требовала выхода.
Вора повесили быстро – на счет три он уже болтался на толстой ветке, смешно дергая ногами, потом затих. Люди постояли еще немного и разошлись, но в глазах их горела злоба и упрямство. Все эти люди были по сути сбродом, которого война и жесткий режим Орландо согнал в одно место. В отношении уголовщины Правитель был крут, и человеку, преступившему закон, приходилось несладко. Сейчас, ввиду военного положения, не всегда хватало людей для поддержания правопорядка, поэтому джентльмены удачи получили возможность кучковаться по лесам и заброшенным деревням, откуда они и шли стройными рядами под флаг принцессы.
Все надеялись, что с воцарением королевы вернутся вольные времена ее отца, когда можно было срезать кошелек и не поплатиться за это головой, хотя сама Лия никогда не делала подобных заявлений. Напротив, она полностью поддерживала Мими, которая на корню пресекала любые шалости. Принцессу любили и побаивались, поэтому слушались, но, надо признать, дисциплина сильно тяготила вольных стрелков, и они мечтали от нее избавиться. Теперь, когда принцесса исчезла, они тем более не собирались вести себя хорошо.
Эрикур был силен, но он был всего лишь человек, на которого можно кинуться вдесятером и перерезать глотку, а значит, он имел не больше прав на верховенство, чем любой из них. Только принцесса, которую нельзя убить, и которая ходит рука об руку с мертвецами, могла им приказывать. Все это очень ясно читалось на лицах повстанцев, когда они молча расходились по своим палаткам после казни.
Зарядил дождь-сеянец, противный и бесконечный. Эрикур сидел в Лииной палатке и думал. Почва уходила у него из-под ног, он понимал, что сегодня пружина сжалась до предела, и дальше будет взрыв, но был бессилен что-то предпринять. По хорошему надо было бы поднять людей и вести их в бой, выплеснуть дурную энергию, но куда он мог идти один и для чего? Вместе с принцессой их покинула единая воля, объединяющая и зовущая к великой цели.
Полог дрогнул – вместе с порывом холодного ветра в палатку вошел Стефан.
- Хреновые наши дела. Я бы на твоем месте сегодня не ночевал здесь.
Эрикур махнул рукой.
- Мне все равно. Какой теперь смысл себя беречь?
- Скажи мне, что происходит? Где принцесса? Версию про личные дела можешь не повторять, я ее уже слышал. Меня интересует, где она на самом деле, потому что если она не появится до завтра, этот лагерь просто развалится. И будут жертвы. – Стефан со значением покосился на Эрикура.
- Я не знаю. Я правда не знаю: она уехала вместе с баронессой в очень расстроенном состоянии. Баронесса отговаривала ее ехать и даже просила меня повлиять на нее. Ну где там, ты же знаешь Ее Высочество! Она предположительно поехала в Дремучий лес…
Стефан присвистнул.
- Но меня пугает не это, а то, что она была очень расстроена, прямо даже не в себе, как будто горе какое-то случилось. И еще – то, что девица Ферро отговаривала ее от поездки. Они обещали вернуться через сутки, максимум двое, и вот…
- Знаешь, что я тебе скажу, - бывший торговец дровами хлопнул широкой ладонью по плечу Эрикура, - собирай свои вещи и уходи отсюда. Да побыстрее, чтобы свои не догнали, они очень на тебя злы. Возвращайся в Энкрет, тебя там никто не помнит, садись на корабль и – здравствуй тетушка Вильгельмина! Наша принцесса, если она еще жива, наверняка уже там.
- Нет, - Эрикур покачал головой, - я поклялся ей служить и я ее дождусь. Я понимаю, что с ней что-то случилось, иначе она бы вернулась, но кто ей поможет, если не я?
- На месте принцессы я бы тобой гордился, но предпочел бы видеть тебя живым, а если ты останешься здесь, то завтра будешь трупом. Хотя… Ее Высочеству, наверное, большой разницы нет. Вот, смотри, пока мы тут ковырялись, Правитель времени не терял. – на колени каменщика лег свежеотпечатанный листок с призывом сдаться, ибо самозванка схвачена.
- Они схватили ее… - простонал сквозь зубы Эрикур.
- Не факт, но суть от этого не меняется. Мы окружены с трех сторон, ибо Лиеррский полк переправился через Серан вместо нас, и теперь нашим доблестным воровоинам предстоит нелегкий выбор: смерть или бесчестие. Как ты думаешь, что они выберут?
Стефан поднялся и протянул руку своему товарищу:
- Я ухожу. Не обессудь, но моя жизнь на этом не закончена, и я планирую все-таки увидеть однажды лучшие деньки. Я пойду к Дремучему лесу – раз принцесса там прошла, то и я пройду, все-таки она наша повелительница и всегда указывает нам путь. Очень советую тебе идти со мной, ибо пока ты жив, надежда есть. Только мертвым не на что надеяться.
Эрикур выглянул наружу – лагерь выглядел подозрительно тихим, как будто все спали. За пеленой дождя видимость заканчивалась на дальних палатках, а за ними стояла сплошная серая стена.
- Ну так что, ты идешь?
- Нет. Я дал клятву ждать, и я сдержу ее. Моя принцесса всегда найдет меня здесь, живого или мертвого. Прощай, Стефан.
- Прощай, чудак-человек. Да хранит тебя судьба и твоя принцесса.
Утром тучи развеялись. Вопреки предостережению Стефана, Эрикур спокойно провел ночь в своей палатке, никто не пытался его убить. Но, выйдя наружу на рассвете, он понял причину: с трех сторон вокруг лагеря вздымались к еще темному небу костры армейских бивуаков. Лиеррский полк занял позицию и теперь они окончательно попали в капкан – позади оставался только Дремучий лес, но с ними больше не было принцессы, чтобы провести их по тонкой грани между жизнью и смертью.
Стефан ушел вовремя, вернее, он ушел в последний миг, и Эрикур мысленно пожелал ему, чтобы он прошел невредимым через жуткое преддверье Дремучего леса. Барабаны грохотали в отдалении, и звон железа добавлял решимости пока невидимым малиновым мундирам, пришедшим довершить гибель его надежд.
Укромное положение лагеря теперь превратилось из преимущества в западню – даже птица не смогла бы незаметно покинуть его. Эрикуру следовало уже давно сняться с места и увести людей, но он все ждал принцессу, а теперь было слишком поздно. Да, вон та тропка к Каменной бабе еще вчера могла бы спасти их жизни, а теперь на ней мелькали малиновые пятна. Все было кончено. Эрикур положил топор на землю, присел на чурбачок и стал ждать.
Около полудня в лагере уже вовсю хозяйничали малиновые: повстанцы, поникнув головой, шли сдаваться на милость победителя, не пролившего ни капли крови. Злосчастные листовки, теперь никому не нужные, весело горели в большом костре, словно издеваясь над поверившими им: вместо обещанной свободы на повстанцев одевали серые штрафные шинели и отправляли на фронт в качестве пушечного мяса. Только немногих особо избранных отсеивали в сторонку, чтобы распределить между тюрьмой, виселицей и каторжными работами.
По Эрикуру даже учинили следствие, потратили время и силы на доказательство его вины. Он не сопротивлялся, безразлично ожидая решения своей участи. Страха не было, его больше мучило разочарование, как будто он говорил себе: «Ну как же мы так? Почему же мы не смогли?» Больше всего на свете он хотел бы знать, что же все-таки случилось с Лией, почему она бросила его и своих людей, почему не пришла тогда, когда была нужна больше всего. Малиновые сказали ему, что принцессу поймали, и она теперь в Амаранте ожидает суда, но он не поверил – мертвая принцесса не могла сдаться живым, он сам видел, как она шла по болоту и разговаривала с мертвыми в Нарамане. Ложь это все, наглая и грязная, Эрикур знал, что Лия обязательно придет, обязательно вернется за ним.
Даже когда ему надели веревку на шею, он не дрогнул, только подивившись про себя, что повесят его на том же самом суку, где он вздернул воришку. Голова его была высоко поднята, а глаза открыты – он все всматривался в горизонт, надеясь до последнего, что там вдали вот-от покажется тонкая фигурка на быстром коне. Оранжевый, тревожный закат веял над холмами Ферсанга, бросая золотую тень на мертвое лицо старшего сына энкретского каменщика.