Подняв меховой воротник шубы, я стоял возле окна учительской и слушал, как за стеной гудит метель. Ее сменил буран. Младший ее брат стал завывать, а временами даже свистел не хуже Соловья-разбойника.
Это была разгульная песня зимы, которая белым зверем бешено неслась по широкой степи. Деревенскую улочку, что притулилась на южном берегу озера, закрыло мутной пеленой.
От штакетника в школьном саду виднелись лишь чёрные точки наконечников. Буран стих к вечеру, и по всей ширине бескрайних полей, до самого горизонта, открылись волнообразно застывшие снежные заструги.
Перестала куриться позёмка, а у прибрежных камышей, ненадолго легло пятно сияющего света. Это низкое, почти бессильное солнце, скупо осветило мертвенную синь сугробов и напомнило всему сущему, что всему свое время. Что однажды наступит и время весны.
Рабочий день тянулся то в утомительном выслушивании женских пересудов, то на уроках, с их запахами химических опытов, то в играх с ребятнёй в шахматы; но лучшим часом дня был тот, когда уже дома читал рассказ Ивана Бунина о радуге, росах, мглистых горных туманах и короткой, как молния любви, освещающей всю жизнь человека.
Понял: чтобы писать о чём- то добром, то для этого потребуется собственная душевная гармония, а она случается не всегда. Для нее нужны определенные условия и в первую очередь согласие с самим собой, и возможно, что придётся даже бороться за эти условия с кем - то или с чем - то.
Ведь любовь это когда хочется того, чего нет, и не бывает в природе, ее можно увидеть только как солнце, поднявшись на вершину высокой горы.
Думал, каждый человек – галактика, но, сколько звёзд у каждого из нас может погаснуть, сколько надежд не сбыться! Зато всегда остаётся возможность просто жить, чтоб продолжить себя в детях, подобно той былинке, что проросла у дороги, шелестит и гнётся под ветром, мокнет под дождём, а на исходе лета сорит вокруг себя семена вечности.