"Она была чиста, как снег зимой..." (В. Высоцкий)
Они переписывались. Их взаимные послания мало отличались от тех писем, что пишут друг другу в восемнадцать-двадцать лет студентка младших курсов и сержант срочной службы, едва знакомые прежде или вообще познакомившиеся заочно с чьей-то помощью. Дух их был несколько высокопарным, манерным и даже порой чуть официальным. Перспектива личной встречи в обозримом будущем серьёзно не рассматривалась. И вдруг такой шанс – всесоюзные соревнования в Ленинграде! Он убедил тренера взять его в команду, а она в последнем письме указала телефон, по которому он мог звонить ей в рабочее время.
Она работала воспитателем в одном из детских садов Ленинграда где-то в районе станции метро «Маяковская», потому что, созвонившись, они договорились, что он подъедет именно на «Маяковскую», а она встретит его на выходе в город.
Узнает? Два года не виделись. В их молодом цветущем возрасте это срок. Фото своими в переписке она его не баловала. Не любит фотографироваться – считает, что всегда плохо получается. Хотя ему так не казалось. А какому влюбленному не нравятся фото любимых? Стоп. А он влюблен?
Тогда ей было 18. Вдвоём с подругой они были пассажирами круизного рейса на т/х «Киргизстан», где он проходил свою плавательскую практику в должности матроса 1 класса. Теплоход набирал туристов в городе Волгограде и спускался к Каспию, совершая заходы с экскурсиями в портовые города Волги и Каспийского моря.
Теперь, стало быть, 20. Не замужем…
«Маяковская». «Чёрт возьми, как барабанит сердце! Вот не предполагал, что так разволнуюсь», – думал он, поднимаясь по эскалатору.
… Они зашли в кафе. Она была не голодна, и сказала, что будет смотреть, как он ест. А он поэтому не мог есть нормально, хотя как раз проголодался. Он ковырял вилкой гуляш и злился непонятно почему. Стеснялся её взгляда, думая, что делает что-нибудь не так, стеснялся посторонних людей, обращавших, как ему казалось, повышенное внимание на его курсантскую форму.
«Заканчивай, и поедем, – тепло улыбнувшись сказала она, пытаясь помочь ему побороть смущение. – Я покажу тебе город Пушкин. Мой город. Как три года назад ты знакомил меня с твоей Астраханью. Помнишь?»
Конечно, он помнил. Но мысли в голове не хотели выстраиваться в нормальный порядок, и его продолжал бить легкий озноб, начавшийся ещё на лестнице эскалатора. Вдруг он понял: ему необходимо было как можно быстрее обнять её, прижать к себе и оставаться в таком положении минут пять, десять… Иначе он так и не придет в себя.
«Поехали, – сказал он решительно и встал. – Только сначала возьмем билеты в Астрахань на всю команду. Иначе бы меня не отпустили», – добавил он и впервые смог улыбнуться.
«Меня отпустили и потому, что свой бой в ринге я сегодня проиграл. Но иначе мы с тобой вряд ли бы скоро встретились. Зато я привез тебе кучу твоего любимого шоколада! Ребята велели передать. Нам его дают безмерно, а никто почти не ест».
Он протянул ей пакет, о котором только теперь вспомнил.
«…И в Царское село!» – улыбнулся он второй раз.
Ещё битых два часа они простояли в Агентстве в очереди за билетами, позволяя себе прилюдно лишь чуть плотнее, чем это можно было объяснить давкой, прижиматься друг к другу – её волосы пахли так пьяняще!
А потом они поехали в её детский сад, забрали коллегу-подругу, которая при них уже раздала родителям последних ребятишек, и поехали, взяв вина и водки, на квартиру к этой подруге. Ладно, Царское село будет завтра!
Зачем он так много пил? Муж подруги, токарь на заводе, несколько раз говорил: «Последнюю. А то я завтра на работу не встану», – и разливал очередную порцию водки в две рюмки. Она снова, как два года назад, просила, и он читал Маяковского. Подруга глядела на них пьяными влюблёнными глазами и тоже наполняла вином два фужера «для дам».
Потом они легли спать. В двадцатиметровой комнате коммунальной квартиры им постелили на полу, прямо под разложенным диваном хозяев. «Не надо», – просила она с истомой в голосе и всё слабее сопротивлялась. Тогда, на теплоходе, опьянев от коварно подсунутого им «ерша», она, обессиленная, просила: «Пожалей меня». И он пожалел. О чём потом (каламбур вылез) жалел. Но теперь…
– Слышь, братан. Ну, не даёт – и хрен на неё! Я ведь не встану завтра…
Она заплакала – тихо, молча – он угадал по легкому вздрагиванию её маленького тёплого тела в своих объятьях.
Захотелось подняться и врезать ему хороший апперкот в нижнюю челюсть.
Утром он уехал в Стрельну, в Ленинградское Арктическое училище, где проходили соревнования и квартировала команда. Вечером они встретились и снова поехали к её друзьям, другим уже. Она явно его демонстрировала. А он уже задыхался от постоянных людей вокруг, невозможности уединиться, остаться, наконец, один на один… – это его злило, выводило из себя, и он снова напился.
В таком состоянии она, разумеется, не могла показать его родителям, и одна уехала в Пушкин. А он среди ночи проснулся в коридоре коммуналки на ложе, составленном из стульев, раздетый, на матрасе с простынёй и укрытый одеялом.
Он всё-таки съездил в Царское село. Они объяснялись на кухне большой квартиры на третьем этаже – молча, улыбками, пряча глаза друг от друга и обещая писать.
– Ты говорил, что мог бы задержаться? – не поднимая глаз, сказала она.
– Мог бы…
На следующий день команда в полном составе отбыла поездом в Астрахань.