На телеге трясло сильнее, чем на железнодорожных перегонах, но путешественники, уставшие от сутолоки и копоти, не могли надышаться свежестью разнотравья. С особым удовольствием подставляли лица лёгкому ветерку. Всё здесь не так, как мечталось, но тоже красиво. Они любовались тайгой с широкими долами. Деревня Шиткино расположилась в живописном месте на берегу реки Бирюса. Подъехали к небольшому, но ладному дому. Космодемьянский перенёс во двор чемоданы, рассчитался с возницей, и взял Сашу на руки. Зоя первая вбежала на крыльцо и поинтересовалась у замешкавшихся родителей:
– Папа, это и есть Сибирь?
– Да.
– Значит здесь мы будем жить?
Отец кивнул в ответ.
– Ура! Шурка пойдём, посмотрим, что там.
Анатолий Петрович поставил сына на землю, и тихо выдохнул: «Господи, благослови!». Любовь Тимофеевна с усталой укоризной взглянула на мужа, но промолчала. В глубине её глаз навсегда поселилось выражение тревожного ожидания чего-то неизвестного и страшного. И всё же дорожные мытарства остались позади, и это вселяло зыбкую надежду. Вынужденные переселенцы обрели почву под ногами. Надолго это или нет, об этом взрослые старались не думать. Зое не терпелось осмотреться на новом месте, и она тянула за собой упирающегося брата:
– Смотри, Шурка, какая красота. Как далеко всё видно.
Переезд в Сибирь не принёс Космодемьянским желаемого успокоения, местное население не слишком жаловало в своих краях пришлых. Время было тревожное. Обживались с большим трудом. Огромная страна, а человеку и голову приклонить негде. Космодемьянский работал в избе-читальне, жена в школе. За ежедневными хлопотами перелистнули шесть календарных месяцев.
Рабочий день закончился и Анатолий Петрович собрался домой, когда в помещение вошёл председатель сельского совета. Окутанный клубами морозного воздуха, он шумно потопал ногами, затем принялся сметать снег с валенок парой рукавиц. Свободной рукой прижимал к груди свёрток из ткани красного цвета:
– Здорово были!
– Здравствуйте, Антон Иванович!
– Ты мне не выкай, я этого не люблю. Давай агитку вешать, вот привёз из района. Бросил свёрток на стол. У тебя молоток есть?
– Найдётся.
– Уполномоченный завтра к нам приедет, – посмотрел в упор на Космодемьянского, и с лёгким прищуром продолжил – Вот что, Анатолий, ты у нас человек новый, но образованный по-городскому, выступишь на собрании. Заодно покажешь себя людям.
– Вот именно, что новый. О чём говорить не знаю.
– Ты это брось. День Красной Армии – дело политическое.
– Я не отказываюсь. Могу, конечно, но в общих чертах, – Космодемьянский выдержал ещё один прямой взгляд председателя и добавил. – В русле линии партии.
– Вот, а говоришь, не знаю. Само собой, что в русле. И никак иначе.
– Хорошо. Скажу, как надо, не беспокойтесь-ся, Антон Иванович!
– А мне чего беспокоиться, это ты переживать должен. Говорю же, уполномоченный будет.
– Родственница в Наркомпросе работает, письма пишет, последние новости от неё узнаём. И газеты читаем регулярно. Найду, что сказать.
– Родня в Москве, – удивился председатель сельского совета. – А что же ты тогда здесь забыл, дорогой товарищ!? Понимаю! Сознательность свою демонстрируете. Анкетные данные вырабатываете. Так, так! При случае и козырнуть можно, помогал советскую власть в сибирской глуши устанавливать.
– Ну, за чем …ты так, Антон Иванович!
– Ладно, знаем мы вас залётных, и до тебя их здесь немало перебывало. Только и мы не лыком шиты.
Космодемьянский промолчал, усердно забивая гвозди в потемневшие от времени и табачного дыма брёвна. Запрет на курение парни и мужики игнорировали, отчего в помещении никогда не выветривался кислый запах. Анатолий развернул последний кусок ткани. Расписанный корявыми буквами кумач закончился быстро. В стране, победившей буржуев и прочих узурпаторов, экономили на всём. Многочисленные заседания и демонстрации отнимали немало сил у пролетариата, а станки сами работать не умели. Как не крути, мировая Революция – это хорошо, но и о хлебе насущном кто-то думать должен. Анатолий бойко спрыгнул со стола, который использовал вместо стремянки. Бросил молоток на столешницу и, потирая руки, так же нарочито бодро похвалил работу: «По-моему неплохо получилось!». Антон Иванович только крякнул и, не прощаясь, вышел.
Любовь Тимофеевна уже час выглядывала мужа в окно. С облегчением выдохнула, когда хлопнула калитка. Очень не любила она такие задержки:
– Где был так долго?
– Избу-читальню украшали. С председателем сельсовета лозунги развешивали. Всё меня прощупывает. Задание дал речь подготовить к завтрашнему дню.
– Ой, ни к чему бы это.
– Пытался отказаться. Куда там. Скользкий тип, умеет тумана напустить. Всё время крутит вокруг да около. Пришлось сказать, что родственница в Наркомпросе работает. Произвело впечатление. Пытался, конечно, меня подковырнуть, но я виду не подал.
– А может уже знает, что письмо от сестры пришло. Зовёт в Москву. Поехали Толя.
– Письмо от Ольги? Может и знает, такому типу, и чужие письма прочитать ничего не стоит. Сам из района их привозит. А дети где?
– Саша уснул, жар вроде спадать начал, мокрый весь. Зоя с ребятами на горке. Сходи за ней, будем ужинать.
– Хорошо. А сама как?
– Ой, лучше не спрашивай. Сложно всё. Сплетни, как сорока на хвосте, не приношу, плохая собеседница для коллег. Уедем, Толя. Неуютно мне здесь.
– Понятно. Пойду за Зоей, потом поговорим.
Соседский мальчик уступил Зое на время свою доску. Она научилась ловко управлять ею, дёргая за привязанные концы верёвки. И лихо слетала с горки намного дальше всех. На этот раз Зоя не успела скатиться вниз, Анатолий Петрович поймал дочь за воротник пальто:
– Что это такое?
Вырванная из весёлой детской круговерти, девочка смотрела широко раскрытыми глазами и продолжала улыбаться, не понимая вопроса. Только побелевшее от крайнего волнения лицо отца заставило смутиться, и улыбка слетела с губ. Анатолий Петрович осипшим голосом переспросил:
– Что это? Я тебя спрашиваю? Что…– от возмущения поперхнулся и закашлялся.
В суматохе игры девочка не придала значения, тому обстоятельству, что на обратной стороне доски, было едва различимое изображение какой-то женщины в странном наряде.
Отец демонстративно развернулся и направился к дому, Зоя всё так же ничего не понимая, едва поспевала за ним. После ужина Анатолий Петрович окончательно успокоился и вернулся к разговору:
– Прошу тебя, никогда больше так не делай. Это не какая-то доска, а икона святой мученицы Татианы.
– А кто эта Татьяна?
– В римской империи в конце второго века жила-была девочка, такая же, как ты. Она очень верила в Бога – доброго и всемогущего. И Бог помогал ей во всём. Татиана была красивой и умной девочкой, и больше всего на свете любила Бога. Когда она стала взрослой, то решила служить ему верой и правдой. Помогая другим уверовать так же твёрдо, чтобы все вокруг стали счастливее и добрее. Когда враги схватили её и приказали отречься от Христа, она отказалась. Варвары жестоко пытали и жгли железом бедную девушку, только ничего этим не добились. Однажды даже бросили в клетку со львом, но она покорила хищника силой своей веры, и он лёг у её ног, как котёнок. Истинная вера способна творить настоящие чудеса.
Любовь Тимофеевна прислушалась к беседе и бросила убирать со стола:
– Толя, подожди, давай я сама поговорю с ней. Послушай меня, заинька. Папа рассказал тебе поучительную историю. Так люди думали в древние века.
– Они неправильно думали?
– Правильно. Но на дворе двадцатый век и наукой доказано, что Бога нет. Теперь у нас в стране произошла революция, и, если тебя спросят, всегда отвечай, что Бога нет. Поняла. Обещаешь?
– Обещаю. А что с ней стало?
– С кем?
– С Татьяной?
– Ничего. Всё хорошо.
– Её отпустили?
Мать грустно посмотрела в глаза дочери, глубоко вздохнул, понимая, что никак нельзя рассказать всю правду и солгала:
– Конечно. Пойдём спать милая. Саша уже пятый сон видит. А на доске всё же не катайся. Нехорошо это. Папа тебе настоящие саночки сделает.
В доме Космодемьянских иконы не выставлялись, но Зоя не раз видела, как отец тайком осенял себя крестным знамением и что-то шептал про себя. Любовь Тимофеевна строго наказала мужу молитвам детей не учить. Нательные крестики снять не решались, но старательно прятали под одеждой.
Письмо от сестры Ольги с предложением переехать в Москву обрадовало Космодемьянскую, и она надеялась уговорить мужа. Когда дети уснули, супруги продолжили разговор на кухне:
– Толя, сам видишь, везде теперь такая жизнь. В каждом селе свой Венька Петров найдётся. Местные мужики таёжными промыслами спасаются, а какой из тебя охотник. Не знаю, что и делать даже! Тупик. Очень прошу, поедем, в столице с работой легче и дети смогут получить образование.
Анатолий Петрович не стал спорить с женой. Земля сибирская не оправдала его надежд. Вольная жизнь и здесь закончилась. Надо было думать о детях.
– Хорошо, дорогая, как скажешь. Закончится учебный год, и поедем. Наивно было ждать перемен к лучшему. Ты, как всегда, права. Катастрофа, Люба, дети на иконах с горки катаются. Неужели всё это нам не снится? Что это? Зачем!? Бесовщина какая-то.
– Не хочу об этом думать, с ума сойти можно. Ты бы лучше детям санки смастерил.
– Санки. Хорошо. Куда всё делось? Раньше на любом базаре санки рядами стояли, на разный вкус и кошелёк. Или в советской стране думают, что дети с горок не катаются.
– Толя!
– Молчу. Плетью обуха не перешибёшь. Всё верно.
Прежняя жизнь ушла безвозвратно, как-то надо приспосабливаться и жить дальше. Переломить себя Космодемьянскому было непросто, но он очень старался. Выступил с правильной речью на собрании, а куда деваться. Зоя с радостью носила октябрятскую звёздочку и мечтала стать пионеркой. Не лежала душа у Анатолия к новой власти, но ради детей он готов был согласиться на многое.