За синим перевалом
Приключенческий роман
Избранные главы
ПРОЛОГ
Такой грозы давно не видывал стольный Град. Мириады вспышек освещали притихшие ночные улицы, бельведеры старинных зданий, ослепляли величественные постройки. Могучие деревья, подхваченные жестоким штормом, подгибались и падали как подкошенные.Широкие разлетающиеся трассы на этот раз учредились почти пустыми - немного находилось смельчаков, кто в такую сутотень стал бы наматывать прогонные метры по ночной Москве! Рекламные щиты сгребались со своих возвышений, точно невидимым массивным ковшом и швырялись с такой силой и рвением, что позавидовал бы любой пятиборец. Что там берёзки - они просто ломались как спички!Горе было застигнутому дикой, свистопляшущей стихией той июньской ночью на изломе столетий. Говорят, правечная Кремлёвская стена и та зубчиков своих не досчиталась после той бури. А в Стольной и её окрестностях впору было снимать ленты Апокалипсиса.
Тяжёлой глыбой сползал ХХ век в пропасть времён. Точно лопасти, перемоловшие столько судеб и событий в жерновах мира, не отпускали теперь
ими уловленное, не хотели отпускать.Точно знал кто-то: в грядущем веке обновления бытия через изощрённейшие муки имать свершатися.
И всё же - въехало, вмчалось, вреактивилось, вэлектронилось, ввизжало столетие ХХ!.
А вокруг... просыпался люд под взрывы домов и магазинов, вокзалов и электричек. И дежурил у подъездов перепуганный народ, и страх сковывал людей при виде мешков с сахаром, или с каким либо сыпучим веществом. И страх жил в людях, вынужденных каждодневно нырять в бездонные колодцы метро...А в горах чеченских в тот же час погибали элитные русские спецназы; там, в глубинах адовых, казнили-распинали на крестах под пьяные вопли "аллах акбар!".А единая некогда Югославия стенала от американского миротворческого меча.ООН же решала вполне мирные себе вопросы: как помочь беженцам в африканских странах.Естественно, сводки того времени говорят о гуманитарной помощи беднейшим африканским регионам.Однако беженцы вскоре будут по-своему решать эту больную проблему...и потиху запрудят всю Европу.
А Россия-Русь, раскроенная-распроданная, на конец века всё ещё умела выплывать из дефолтов, банкротов и различных варварских реформ гайдаровского покроя. Умела, как и в прежние века, за счёт труда простого, незаметного человека. Только человек стал никому не нужен!
Давно не видывал такой грозы стольный Град! Смыла бы она хоть малую часть грехов наших!
ЧАСТЬI
ГЛАВА
КЛЮЧ ПАМЯТИ
Скорый поезд «Москва-Сухуми» набирал ход. За окном мелькали знакомые названия станций. За Краснодаром после роскошных равнин картина в скором времени начала меняться; окна вагонов то и дело распанахивали могучие зелёные тени: всё ближе горы.
Горячая струйка воспоминаний ударила Нике в висок, к горлу подступил комок, защекотал в гортани, девушка ощутила жажду… Жажда повторить этот путь, пройти снова, чего бы не стоило. Хотя, как там, у древних эллинов «два раза в одну реку не войдёшь!»
Войдёшь, войдёшь, если сильно того желаешь. И если воля у тебя крепкая.
Эх, Ключик, Ключик, да к тому же Горячий, сколько дверей ты открываешь, подчас
людям одним лишь поворотом…
Ника вспомнила, как семь лет назад она впервые мчалась по этой дороге, мчалась к
вершинам науки и всепознания. Но тыщу раз правы были греки, некогда рекшие, что настоящее познание с себя начинать должно. Вот Промысел-то и обратил взор её, тщеславной вчерашней студентки, от дольменов да сталагмитов-сталактитов, к которым так льнула душа её, к насущному, к тому, что на поверхности…
Тогда-то и готовилась промыслительно встреча с дивной странницей, чтобы оказаться ей, Нике, словно в сказке, в дивном царстве. Небом готовилась – это Ника поймёт на земле древнего Апсны.
«Будут ещё и дольмены, и сталагмиты – непременно будут – словно так сказало ей Провидение тогда, семь лет назад. А сейчас не время!»
Эх, Горячий Ключ, какие дивные небесные дела ты вершишь!
Дорога устремилась к морю, и бриз воспоминаний окатил Нику Миролюбову с головы до ног. Семь лет – значительный срок для жизни и достаточный для осознания прежних путей. Девушка пролистала страницы в обратном порядке. Она повзрослела и укрепилась духом, а истоки этого воодушевления всё там же – на древнехристианской абхазской пажити, на конец веков так щедро напитанной кровью братских усобиц.
… Она помнила эту встречу, не могла не помнить. Надо же было Провидению «высадить» её именно в Горячем Ключе, предварительно устроив «беспорядок» в природе – наводнение, круговорот воды в природе и такое прочее… Беспорядок, который упорядочивает.
А дальше как в фильме… Странница в длинных чёрных одеждах. На далёкой южной станции появившаяся внезапно, чтобы сказать Нике пару слов… Чтобы дать ей направление: «В Лыхны тебе надо, там храм древний, там серцевина истории христианской, туда направляйся, дочь моя! И на Новый Афон, и в Команы, к святыням вселенским. С молитвой. С Крестом! С древними святыми! Не бойся, дочь! Там разбито войной всё, что можно, но Бог поможет тебе!»
Тогда, при встрече, Ника не осознала, зачем она туда поедет, там ведь всё разбито, по словам той же матушки, но каким-то внутренним глубинным чутьём поняла, что именно там и ждут её самые великие и неожиданные открытия.
ГЛАВА
КРАСНОЕ И ЧЁРНОЕ
Народ, достигший сочинско-адлерских пределов, как правило, уже имел заботу только в том, чтобы приземлить своё тело после изнуряющих дорог, скинуть груз саквояжей, и как можно быстрее оказаться в морских объятиях. Не так у Миролюбовой.
Она заведомо знала, куда направить свой дальнейший путь. Страна Души неотвратимо манила её, влекла её душу.
Ника не стала дожидаться каких-то там маршруток в сторону Псоу - и реки, и поста, отделяющего её от мечты: весь этот путь проделала пешком. В этих краях она оказалась впервые, и ей было до кончиков ногтей интересно вбирать каждый штрих черноморской здешней неповторимости, вобравшей в себя краски древних культур и цивилизаций. Да, она же прибыла как историк, археолог, исследователь. Значит, всё должна фиксировать собственным научным взглядом! Потом, скорее всего, родится диссертация! Но Апсны – это её цель! Поэтому – вперёд! А Пшиш – подождёт! И дольмены, и менгиры, может, осуществится, на обратном пути… или, как там, уже карта ляжет…
Размышляя о дальнейшей исследовательской деятельности, Ника всё-таки начала замечать, что дорога, по которой она упрямо следует к той черте, за которой её ждут неведомые открытия, эта дорога уже мало походила на городскую, настолько она была разбита. Наконец, девушка пересекла вертлявую и неспокойную Мзымту, и вскоре перед ней предстала картина, непривычная для взора человека, живущего обычной мирной жизнью. Целые вереницы фур с красными крестами на бортах. Огромные толпы людей, преимущественно, женщин разного возраста… Из мужчин - одни старики да отроки.Ничего не оставалось, как только влиться в этот кипящий людской поток под палящим южным солнцем. Люди стояли в молчаливом ожидании, не жалуясь, не ропща, покорные своей судьбе. Ника застыла в размышлениях о пределах человеческого терпения, вспоминая наставления таинственной старицы из того-таки Горячего Ключа, и не заметила, как, чуть не споткнувшись, не налетела на какое-то препятствие на колёсах. То была тележка с хлебом и продуктами, доверху гружёная, которую абхазская женщина предупредительно толкала впереди себя, но послушный механизм в какой-то момент был выбит из рук наседавшей сзади толпой. Тут только Миролюбова увидела, что абхазка, кроме чёрного платка, была одета в шифоновую блузку, такого же цвета, такую же однотонную юбку, такие же босоножки полузакрытого типа; ноги женщины были сокрыты под чёрным капроном. И вокруг - куда ни кинь взгляд: тьма-тьмущая женщин в чёрном! «Как же я раньше не заметила-то – возмущалась сама в себе Ника…Жарит-то как, - сочувственно вздохнула девушка». И снова размышляла долго о границах терпения человеча. «Полезно размышлять о подвиге, если самому не дотянуться» - где-то у старцев об этом написано. Может быть, в «Цветнике духовном» - сейчас и не вспомнить…
Несколько постов. Мост. Внизу шумит Псоу, шумит, точно играет на струнах целых эпох А за рекой – вожделенная Апсны. Вот и всё – здравствуй древняя земля! Ты для меня, точно раритетная книга!
А красное и чёрное, казалось, заполонило всё вокруг. Как будто, не было уже других красок на земле. Потому что и зелень, и лазурь, и злато – всё поглотила в мятежном двадцатом веке лютая война; всё растворило страданье, и кровь, и смерть.
Но осияла всё, испепелённое безумием, Любовь, воззвала к жизни гласом нетленным, гласом Вечности.
И красный цвет Милосердия заиграл в душах, исковерканных войной. Красный Крест! Спасающий!
ГЛАВА
ДИОСКУРИАДА, ВОСПЛАЧЬ
Наконец, тепловоз, тяжело пыхтя и дымя, достиг Сухума. Было примерно четыре часа пополудни, и солнце не спешило ещё за лазурный горизонт. В свете щедрых золотистых черноморско-кавказских лучей дневного светила перед Никой предстал южный город, некогда красивый донельзя и богатый. Но теперь город обнажал следы недавних жестоких сражений. Ника оглянулась вокруг себя и пыталась понять, где она очутилась и насколько реально зримое. С первых минут зде-нахождения ей начало казаться, что она точно прибыла на съёмки какого-небудь фантастического фильма явно апокалиптической окраски. И, непременно, голливудских мастеров. Даже самый «крутой» сценарий не вместил бы узренного. «Вот эти перекорёженные остовы с обрывками-обрезками полуупавших колонн, точно неприступные скалы, обрывающиеся в море, - это, что, и есть красавец сухумский жэ-дэ вокзал?» - чуть не завопила в отчаянии девушка. Ей-то он представлялся шедевральным великолепием с репродукций, иллюстраций, даже с зарисовок на почтовых конвертах мирного, ещё советского, времени… Даже лавочки традиционной не сыскалось; пришлось на полуразбитом парапетике приземлиться, дабы пофилософствовать и наметить план дальнейших действий. А плана, собственно, никакого не было, но для Ники было ясно одно: ежели Промыслу было угодно каким-то образом переместить её в эту древнюю землю, именно в это время, то цель предуказана свыше и вскоре откроется. Ждать надо, ждать. И слушать. И слышать.
«О, Плутарх, о Страбон, о древние гиганты мысли, что бы вы сейчас
изрекли, стоило бы очутиться вам в этом, изуродованном войной городе, жемчужине древней Диоскуриады, - размышляла Ника, проходя мимо отмеченных недавними событиями домов, кое-где опутанных инжирным дикорослием по самое некуда. Окна многоэтажек либо светились пустотами насквозь, либо были затыканы разноцветными одеялами да старыми шторами. Когда же Нике пришлось проходить мимо здания Госсовета, война воочию предстала перед её глазами во всей страшной бесстыдной неприкрытости. Все до одного окна некогда прекрасного архитектурного сооружения были безжалостно выжжены рукой ненастья и пагубы. Можно только представить, какая же там была адская круговерть!
Ника ступала по обочине дороги в своих парусиновых туфлях на хорошей, прочной подошве, и благо, что не в каких-либо столичных босоножках… иначе многокилометровое шествие по сухумским улицам было бы невозможным. Они были
всклень разбиты танками и бронетранспортёрами
Она уже знала, куда направить свой путь. С незапамятных времён храмы и монастыри были хранителями исторической памяти. А во времена потрясений зачастую единственными свидетелями героического пути своего народа оставались. Так-то заповедано этим очагам духовным свыше.
Добралась до храма пешком: местные показали дорогу, хотя в спокойные времена обязательно воспользовалась бы троллейбусом. Но даже через несколько лет после грузино-абхазского конфликта городской транспорт всё ещё не был в ходу: так усердно «поработала» над сухумскими дорогами война.
Возвышающийся над невысоким, но прочным, из серого камня, зданием, крест, указал Нике на то, что она искала. Ряд гладкоствольных огромного роста эвкалиптов да кусты гранат, увешанных круглыми плодами неправильной формы в пору их созревания, обнимали могучее древнее сооружение и придавали уверенности и величественности, поистине граничащей с неземными реалиями. Хотя северная стена храма как раз и могла безмолвно поведать о лютейшем противостоянии Света и Тьмы всем векам и народам.
ГЛАВА
ИХАКУЮТУ ХАРИЦ
ХАШЬЯ*
Через минуту Ника Миролюбова очутилась за оградой и нырнула под могучие и прохладные своды древнего сухумского храма.
«Чисто византийская культура» - отметила про себя Ника, окинув наспех взором строгие лики фресок, выполненных довольно тёмными красками и поистёршихся от времени. Из глубины храма, где-то из левого придела, доносилось сладкозвучное пение. Хотя день был будничный и служба в этот день не намечалась, кто-то из местных наслаждался воззваниями ко Господу. «Их-акуюту хариц хашья» - сердечное прошение-придыхание наполняло простор.
Ника с благоговением поклонилась древним святыням, зажгла свечи перед образами Богородицы и Иоанна Крестителя. Где-то в этих горах была некогда спрятана Честная Предтечева Глава. Ангелами спрятана – не человеками. А ещё источник мученика Василиска. Там, говорят, такие чудеса происходят! От седых времён! Это ей ещё бабушка одна в юности рассказывала.
Мало-помалу Ника убеждалась, что единственно возможным решением её вопросов может быть только одно - либо навсегда остаться в этой многострадальной дивной стране, либо каждодневно ожидать откровений, не торопя события.
Возле храма толпилась небольшая кучка людей. Даже по одежде заметно было, что люди бедствуют, а по их измождённому виду можно было заключить, что недоедают.
- Кормим в храме, по возможности, народ - заметила Надежда, старшая по послушанию. И всю войну кормили. Как только обстрелы утихали, люди шли в храм обедать.
-Мать Надежда, а я ведь приехала диссертацию писать… по культуре Кавказа, ну, по культуре Апсны, наверное, - запнулась Ника на полуслове, ибо под пристальным духовным взглядом служительницы сухумского храма пропало всякое красноречие.
-Ты садись, поешь, да пойдёшь к матушке Ольге да отцу Григорию – ночлег они в бывшем грузинском домике паломникам дают- а потом рассуждать будешь. Только говорю: зря ты эту писанину в такое время затеяла. Тут земля не остыла от пепла. Тут кровь не засохла. Культура, культура-то ранами изрыта вдоль и впоперёк.
*Господи помилуй(абхазск.)
ГЛАВА
ДОМ МИЛОСТИ
«Вот так да, я уже и паломницей стала в этих страдальческих краях, - про себя размышляла Ника. Выехала вроде историком, исследователем. Значит, так тому быть»
Она не заметила, как блуждая по полупустым, разбитым, скорёженным улицам дошла-добрела до того самого дома, который возвышался на пригорке, и на удивление сущим созерцателям бытия, учинился цел и невредим. Едва ли не единственный уцелевший на всей длинной улице с мелодичным названием Казбекская. Что это тот самый дом, Ника поняла издалека... Умиленные звуки церковных песнопений наполняли воздух, дрожащий от дыма недавних чвар; иногда вплеталось так называемое народное церковное пение – псалмы, распеваемые странниками и юродивыми.
На каменистый порожек ко всем прибывшим выходила сама матушка Ольга, женщина довольно преклонного возраста,чуть округлая, но не полная,с строгим, но внутренне глубоко добрым лицом.Она была супругой отца протодиакона, с которым уже много лет пребывала в состоянии плотской чистоты. Жили они по обоюдному согласию яко монахи во имя Господа. Рассказывали, такое решение приняли горячо любящие друг друга муж и жена после трагической гибели единственной дочери в пору цветущей юности.
Всех приезжих, или паломников, откуда бы кто ни прибыл, эта добродетельная матушка кормила своим вкуснейшим борщом, а поскольку она была украинкой происхождением, то получалось это у неё отменно. Нике, однако, запомнился не только
борщ, наваристый, фасолевый,- настоящий украинский, - но и превосходнейшая аджика из горных кавказских трав. Эта симфония вкусов несколько приглушила уже начавшую глубоко въедаться в ткани сердца мелодию страдания. Но ненадолго.
Вскоре она зазвучит с новой силой.
Насытившись смачным борщом да лобио с ароматной абхазской аджикой, что её дух пикантно щекотал ноздри даже во сне, Ника ещё целый вечер просидела в виноградной беседке на широкой деревянной лавке. Во дворе у добродетельной странноприимной Ольги в тот день народ случился редкий да необыкновенный. Нике повезло впервые лицом к лицу увидеть настоящих подвижников. В тот августовский вечер она впервые услышала из уст пришедших сюда о норовистом высокогорном Амткельском озере, и монашеских скитах далеко-далеко в горах, куда, по Божьей милости, не докатился вихрь войны; здесь же ей довелось услышать и о тех мужественных бесстрашных людях, которые всю войну, презрев опасности, возили, а где-то и носили на своих двух, да на рамех своих собственных, продовольствие старцам в самые глухие закутки горного Кавказа.
Потом, когда они втроём выйдут за Сухум и там около крохотной церквушки во имя Михаила Архангела обретут целое монашеское кладбище, Ника Миролюбова, ещё раз в памяти оживит услышанное в тот тёплый летний вечер. Приснопамятный инок Досифей, вот могилка его… О нём сказывали: шёл батюшка однажды туда, далеко-далеко, где старцы высоко в горах аки птицы пребывают. А путь туда лежит через опасные бурные реки. На одном из мостов через такую вот кипень не удержался, поскользнулся монах… и понесла вода могучая!.. Вечная память подвижнику!
…Внезапно раздалось стрекотанье, и мощный всплеск огненных брызг окатил видимый горизонт. Ника задрожала.
-Трассирующие – объяснил сидящий неподалёку бородатый плотник Василий, из местных. – Вот так каждый вечер, - продолжила уже вышедшая на крыльцо своего дома в несменном сером рабочем халате матушка Ольга. Поставила на стол квашеную капусту, помидоры, огурцы и целую миску переспелого инжира.
- Молитесь и ешьте! – обратилась к присутствующим. Там ещё картошка в «мундирах». Господь милостив – сохранит! В войну сохранил, в самое пекло! И сейчас сохранит – верьте! – вдохновляла всех молитвенная женщина.
-И после ужина не задерживайтесь – в грузинский домик! Молиться и спать! Светить особо не полагается, а то как пальнут, потехи ради. - Павел Вас проведёт. -А Вас, отцы, размещу у нас в доме – перевела взгляд на монахов, принимавших пищу.
-Слышишь, паломница, будущее науки, или как там тебя, - обратилась матушка к Нике. Ты в домике-то, к окнам не подходи – опасно!..
ГЛАВА
В ГРУЗИНСКОМ ДОМИКЕ
Скромный, уютный двухэтажный домик, в котором размещали паломников и который находился в ведении матушки Ольги, называли грузинским лишь по той причине, что первоначально его хозяевами были именно грузины. Надо думать, это
были вполне достойные люди, по словам добродетельнейшей Ольги и отца Георгия,
к тому же, предусмотрительны.. Сказывали, незадолго до событий, они собрали
всё, что можно было с собой увезти, да и подались, от греха подальше, в Тбилиси.
Дом же не стали продавать; уезжая, поручили присматривать матушке Ольге да отцу
диакону за всем их хозяйством, с надеждой когда-нибудь вернуться к родным очагам.
Ника вошла в дом. В веранде на стульчике стояло ведро с чистой питьевой водой. На туалетном столике обрелась майонезная баночка с аджикой. На столе в проходной маленькой комнатке зазвенели железные кружки. Посуды во всём доме больше не нашлось.Да и не нужна она была.
В комнатах из интерьера осталась старая–престарая кровать, да подобие шкафа; едва отыскался недоламанный стул; в другой комнате – пустой книжный шкаф явился единственным украшением помещения. Скучновато. Но что поделаешь? Выбора у забрёвших сюда в этот исторический край, в такое остро историческое время просто не было. Павел-армянин, добровольный послушник отца диакона и честной его супруги, быстро дал распоряжение Нике насчёт ночлега, традиционно распрощался по православному обычаю, и вскоре Миролюбова осталась одна в новой, не совсем привычной для неё обстановке, в стране, полной опасностей и приключений.
Вскоре молодой учёной пришлось убедиться, что вовсе не напрасно и не с поддевкой произносила матушка Ольга слова об опасностях, могущих постигнуть и застигнуть в жилище. Невооружённым глазом можно было видеть везде в комнатах отметины войны. По мебели, по стенах, по наличниках окон, да по дверных косяках, видимо, неплохо погуляло дуло автомата.
«Воротитесь, как же, вы, хозяева, вас тут как раз и ждут! – подумала Ника, засыпая тревожно. Свет она в тот долгий летний вечер так и не включала
ОПАЛЁННЫЕ ВОЙНОЙ
Ранним августовским утром конца вихреносного двадцатого века, когда солнце едва лизнуло кипарисовые зелёные террасы, из приюта матушки Ольги вышло трое.
Направились они не к центру города, но дворовыми задами подошли к очень крутому спуску и вскоре вышли на ту самую горную трассу, по которой в начале мятежных девяностых фронт из Сухума двинулся прямо к ущелью, к великолепнейшей реке Гумиста. Проводник-армянин, отлично знавший местность, указал паломникам самую удобную и краткую дорогу и возвратился в хозяйский дом, пожелав путникам достигнуть желаемого, с Господним благословением и всех святых, когда-либо оставивших свой след в великом и дивном Апсны.
Путь этой троицы лежал в Команы. В благополучное время, конечно же, по этому маршруту следовал пассажирский автобус, иначе и быть не могло, ведь расстояние - около двадцати километров по горной дороге. По пути следования – сёла… Некогда изобилием пышущая земля…
Едва вышли за город, дорога стала устремляться вверх. Под ногами скользил гравий, и Ника уже даже внутри не ворчала на заставивших её одеть старые, «не имущие вида», но очень прочные туфли. Одета была Ника, как и все путники, в брезентовую куртку, крепкие холщовые штаны. Без такого обмундирования нечего делать в кавказских горах: хитросплетения ежевики да привередницы – кавказской колючки быстро вышибут из тебя модную дурь, ежели ты ею одержим.
Вдруг словно из ниоткуда перед идущими предстал человек и неожиданно стал следовать вместе с ними. Человеку было на вид от сорока до пятидесяти лет, он был в лиловой тканой рубашке, серых, простого пошива, брюках, скромно, но чисто, одет, опрятен. Человек был взволнован, точно нёс в своей груди очень важную весть своей жизни, которую никак не мог не рассказать, словно от этого зависела чья-то судьба. Внезапно человек нарушил зыбкость границы мыслей незнакомых ему людей и быстро, и отрывисто заговорил, указывая куда-то вверх, где ещё можно было угадать остатки людских жилищ: «Смотрите, смотрите, вон там, видите, там был мой дом… и нет ничего… Понимаете? Тут везде были люди, - продолжал он: и там, и там, и там… и никого…»
Ника на какое-то время застыла, вспоминая слова добродетельной Надежды, от которой получила наставление там, у стен Сухумского храма. Да, вот она культура, по которой прошлась война… Хотя Апсны – это же древнее, это же перлы, так профессор им когда-то говорил… Да, не время!
Она не успела поразмыслить о предмете своего обожания – странный человек, соделавшийся за несколько минут их собеседником и со – путником, яко Луке и Клеопе во Еммаус шедшим Иисус, вдруг указал жестом на противоположную сторону дороги и быстро, со свойственной ему манерой говорить, выпалил: «Видите, вот здесь…Он остановился, сделал вдох, точно перед погружением. Здесь в одной могиле сто двадцать ребят…»
«Это и есть перлы культуры Апсны, они самые, - подумала Ника. Только войной прожжённые насквозь...»
ГЛАВА
РАЗВИЛКА СУДЕБ
Шли и шли по дороге, которая становилась всё круче и извилистее как судьбы человечи. По горной кавказской дороге, по которой так недавно страшным смертоносным перекати-полем прошвырнулась война.
Достигли развилки. Странный спутник здесь неожиданно куда-то свернул и больше его не видели. Как его звали? Зураб? Гия? А, может быть, Анвар? Он исчез, как и появился, унося с собой страшную память кровавых дней.
Сказывали местные: на этой-то самой развилке в далёком уже теперь1992-ом жестокие, лютые бои шли. Тогда абхазы дрались не на жизнь, а на смерть. И драться им-то особо нечем было: стрелковое оружие да пулемёты против брони. Минами опоясывались – и под танк! Зубами вгрызались в родную землю! Развилка – это же поляна Героев! С той поры только с заглавной – иначе нельзя!
Путники шли почти молча, изредка перекидываясь парой фраз о том, какая чудесная природа и какой прекрасный нынче день, и как несмотря на то, что люди творят столько зла, земля не обезображивает свой лик. Двое из отправившихся в путешествие были людьми вполне духовными, поэтому предпочитали пустословию произнесение молитв «про себя». Ника же себя к таковым не особо причисляла, хотя немало основных молитв знала с детства; она всё больше предавалась размышлениям, как бы вдруг, невзначай, найти исторический артефакт, и, время от времени, выражала свои мысли об этом вслух.. Не прошли и полкилометра от Развилки, как наткнулись взглядом на странный металлический предмет.
- Фугас! – крикнул кто-то из троицы. –Держись подальше от такого "сюрприза", вдруг, чего доброго…
Вот тебе и артефакт!..
Уже едва улавливался взглядом горизонт и горы едва хранили свои очертания, когда измождённые путники, наконец, добрались, до тех самых, исторических Коман. Добрались – так и не скажешь! Добраться можно до дома, до селения, где тебя ждёт чай и пироги… Команы же, внезапно вынырнув из-за поворота, встретили паломников грудой битых камней да одичалыми донельзя зарослями орешника с инжирно-виноградным сплетением вкупе, вокруг того, что звалось раньше людскими усадьбами.
Воздух, чистейший горный воздух, напитанный древностью, вековыми молитвами и недавней кровавицей, будоражил сердечные клапаны, и они спонтанно настраивались на Камертон Вечности. Каждый внимал своему сердцу, точно музыкант взмаху палочки
Великого Диригента.
Шаг за шагом приближал встречу. Инжирно-ежевичные заросли всё больше расступались, уступая дорогу новооткрытиям эпох и времён. Страшным, кровавым новооткрытиям сердца… Вот уже и мост через Гумисту. У обочины что-то
заблестело, и Ника в сереющем предвечернем свете разглядела выбитое на обелиске имя двадцатилетнего солдата-абхаза; по другую сторону моста – обелиск вояке-грузину, примерно того же возраста… Нике вспомнился грузинский домик и фотоальбом, который она с интересом разглядывала, радуясь. «Ведь жили же когда-то вместе эти ребята, - подумала Ника. В школу ходили, дружили, и в голову, наверное,
никому не приходило, что пойдут друг друга убивать»
- Осторожно, ноги не выломайте! Отцы честные, Бог Вас храни! – послышался вдруг женский голос, и все увидели стройную средневысокую женщину в длинной юбке из простой ткани.
–Тут воронка со времён войны… бомбой вырвало. Так и зияет до сих
пор как открытая рана.
ГЛАВА
ВСТРЕЧА У ДРЕВНИХ ИСТОКОВ
Мать Дарья, так в монашестве именовали странницу, внезапно представшую ночью в разбитых войной постперестроечных усобиц Команах, вызвалась быть проводницей путникам в этих диких и опасных горах. Она, было, уже начала собирать команду, дабы вести в своё потаённое место, как обнаружилось отсутствие одного из пришедших. Отец Илларион, инок, прибывший откуда-то из древних южных краёв, постриженик древней обители, отлучился на самое мгновение и исчез… Дарья же призвала всех не волноваться, но творить молитву священномученику Александру Команскому, затем мученику Василиску, наконец, и великому светилу и учителю Церкви Иоанну Златоустому. Творить молитву и следовать за ней. И не шуметь. В смысле, окликать громко пропавшего было нельзя. Горы только с виду казались пустынными.
Опасностей на каждом шагу – хоть отбавляй! Действительно, матушке, пережившей войну в этих местах, стоило доверять.
Ника много для себя в тот день открыла. И уже не чувствовала себя больше историком как раньше. «Историю, чтобы начать постигать, надо почерпать с самых истоков её» - где это она читала? силилась и не могла вспомнить. В самом деле, ну почему до сих пор она, считавшая себя почти учёной, не знает о славных страницах
жития мученика Василиска. Того самого, которого в узах долго гнали воины через пустынные, дикие места, через горы; той самой дорогой, которой ныне пришлось шагать и ей, жительнице новой эры. Прошагать, с той лишь разницей, что на ногах у
Ники и прочих паломников были кроссовки и туфли, а ноги святого мученика были обуты в железные сапоги с вбитыми гвоздями…
Открылось Миролюбовой и то, что её учёность ничего не значит. «Как я, аспирантка кафедры, кандидат наук, как, как, могу не знать того, что знают простые, неучёные люди?» - чуть ли не вслух завопила Ника. Как же можно было не знать, что великий оратор, церковный и общественный деятель Иоанн Златоуст, известный на всём Востоке, путь свой земной окончил именно здесь в, Команах?» - недоумевала сама в себе девушка.
«Как только выберусь отсюда, займусь церковной историей, как полагается!»
Она не успела собраться с мыслями. Из огустевшей от темноты зелени послышался шорох и вскоре раздался приглушённый радостный возглас: «Отец Илларион нашёлся!Здесь, у танка!.. И Фамарь нашлась!» И потом ещё тише: «К источнику Василиска проведу! Поблагодарим!»
Внезапно нагрянувшая темнота окутала горы так, что едва угадывались остроконечные вершины гор, подсвечиваемые слабым отблеском далёких звёзд.
Месяц в тот вечер не благоволил посетить небосвод, предпочитая скользить где-то меж всклокоченных туч. Только настырное журчанье горной речки, доносившееся откуда-то снизу, шевелило застывшую тьму и бодрило простор.
Без маломальского освещения затруднительно стало двигаться с самых первых шагов, то и дело спотыкаясь о камни, больно сбивая кончики пальцев о твёрдую поверхность. Но фонарём освещать себе путь ночью в этих горах – довольно опасное предприятие.
- Выключи свет! – властно сказал священник. - Сейчас же выключи, если не хочешь в этих горах остаться навсегда.! И без комментариев!
- А в чём дело, отче? – полушёпотом спросила Ника. – Тут же упасть не штука! -Присветить бы! – почти завизжала от внезапности нахлынувших препятствий.
- Посох в руках есть, ну и вперёд, а свет – молитва тебе да будет! – подтвердил и другой, впереди идущий священник.
- Доберёмся сейчас до реки, а там – без матушки ни шагу; она знает брод, - быстро проговорила Фамарь, из местных, та, что по пути присоединилась к идущим.
Фамарь эта была настоящей сванкой, а после известных событий ей жизненно необходимо стало «прикидываться» абхазкой. В силу обстоятельств, то ли из-за боязни плохо исполнить навязанную жизнью новую роль, то ли, в целом, из-за общей неясности ситуации, она предпочитала больше молчать и вела беседу, да и то изредка, только в кругу «своих» людей. Говорят, всю войну она пребывала деннонощно в храме.
«Свои» для неё были исключительно православные.
Паломники дошли до края селения; под ногами шебуршало битое стекло и шифер; пахло спелым виноградом и корольками, которых росло здесь такое множество, что, казалось, оранжевые их плоды вот-вот засветятся-заиграют в этом беспросветном ночном мраке.
-А вот, наконец, и матушка, - радостно воскликнул отец Илларион. –Ведите нас, ради Христа, через реку, мы уж Вас заждались.
- Надо было посёлок обойти крестным ходом, да и к храму Златоуста наведаться, да к источнику святому – обязанность имею перед Богом, и перед людьми, да и перед святыми древними,- отчиталась мать Дарья.
-Вы тут точно на боевом дежурстве, - с восхищением и недоумением одновременно заметила Ника.
- Да так оно и есть!
ГЛАВА
КОСНУТЬСЯ ТАЙНАМ
Где-то вдалеке послышался вой, на волчий похожий. Приостановилась, вздохнула Дарья тяжело, точно вспоминая что-то. Ника вздрогнула.
- Шакал - уточнила матушка. – Было бы столько беды – махнула рукой. – Тут шакалы двуногие… этих бойся, моя дочь.
- Приходили трое… однажды летом – продолжала нехотя через мгновение. --Выскочила я на улицу кочанов к ужину наломать. Ночь тихая, звёздная была. Они ко мне… приступом… В засаде, что ли, сидели, окаянные… Я как взмолилась: «О, Матерь Божия! Защити меня! Кроме Тебя, некому!» И к ним:
«Я ведь монахиня! Вы хотя и мусульмане, Вы Закон чтите! А Коран не велит бесчестить женщин. Тем более, давших обет служения Богу!» - так вразумляла нечестивцев, сколько могла. Сама же молюсь, молюсь, да не вслух, чтобы не раздражать иноверцев.Тогда их что-то как дёрнуло. Отошли в сторону. Посовещались. Постояли, потоптались. Да и ушли. Фонариками только долго светили. Что искали, до сих пор в толк не возьму.
- А теперь не боитесь, что придут, что со свету изживут – повис в воздухе свинцом налитый вопрос.
- А чего бояться, коли с Богом?Врагу неймётся выкурить нас отсюда… Не дождётся!
-Фронт тут у нас, запомни, фронт. И духовный наипаче - мать Дарья говорила с такой твёрдостью в голосе, что Ника поневоле начинала осознавать в самой себе дотоле неведомые чувства внутренней перемены, может быть, слабые начатки, эмбрионы, но они уже властно овладевали её естеством.
-Тут святыни, древние, исконные,- умиленно продолжала Дарья. -От седых веков дышет святость, мученический подвиг.Поэтому здесь, на чудной реке Гумиста, и обламало зло свои зубы, клыки свои огнедышущие сточило до основания.Хотя ратных тут легло - не счесть!Но они до конца стояли за землю Родную, да за святыни древние,христианские.И к небесам взошли, ангелами возносимы к Горнему Пиру сладкому Всеблагого Господа!И шакальи наветы - в преисподнюю низверглись!
-Много я тебе желаю, дитя моё, поведать и показать,и святыньки чудные этого края, апостольского издревле, и местные чудеса природные, что и в фильмах никаких не увидишь, и о своей духовной брани, войне сродни, рассказать, да только не вместить тебе всё сразу, по неопытности духовной твоей.Вижу: приведёт тебя Господь в сокровищницу сию для укрепления духа твоего стезями, Ему одному ведомыми.И не раз ещё приведёт. А сейчас полезно будет тебе окунуться в атмосферу древней святости, от века зде пребывающей.
Через древнее и настоящее узрится.
ДЕБРИ БОРНЕО В КАВКАЗСКИХ ГОРАХ
…Нике пришлось задержаться в иноческой деревне на целых три дня: горный ливень всего лишь за ночь соделал Гумисту непроходимой и отрезал и путников, и жильцов от противоположного скалистого берега. Стоя на плато, на коем удобно сокрывалось обиталище инокинь от всяких внезапных сюрпризов природы, можно было слышать, как неистовствовала река, сметая на своём пути и старые деревья, и коряги, и молодую поросль, грозно ворочая могучие камни. Благо, сюда вода добраться не могла, как бы не тужилась. Слишком высоко. Аки птицы, вогнездились, любительницы безмолвия и душевного покоя. «А вот война добралась, ещё как!» - помыслила Миролюбова, когда они с матушкой выбрались на широкую поляну; точно внезапно расступились великаны деревья, уступая место ароматным просторам, сплошь из душицы , иван-чая да альпийского многообразия. Взгляд девушки упал на неизвестный стальной предмет, смахивающий на огромную тарель, беззастенчиво кроивший своим угрожающим видом ту самую цветастую поляну. Стоп! Она самая, противотанковая, та, что Нике приходилось видеть в крупных музеях Великой Вселенской Войны. Явилась во всей красе на исходе двадцатого века…Блестящий слиток смерти на фоне роскошной южной природы!
А новоявленная паломница с матушкой Дарьей, или «матушкой гор», как заслуженно нарекут её зде, продолжили шествие к намеченной цели – к источнику Илии Пророка. И вскоре молодая учёная убедится, что Кавказ – это нечто более загадочное, чем то, что представлялось ей в тиши пыльных столичных аудиторий и библиотек.
- Ну и как мы пробьёмся через эту густотень – чуть не взвыла Ника, когда они приблизились к зарослям ежевики, на добрую голову скрывавшую путников.
-Бери-ка палку, читай Иисусову молитву и вперёд! – подбодрила матушка.
-В нашу и Вашу комсомольскую бытность говорили: «Вперёд – и с песней! Разве не так! – пробовала робко возразить Ника. – Вы ведь были комсомолкой? – продолжила.
- Бог избавил, а вот пионеркой была, грешная … каялась, отмаливала по всех монастырях; на всех нас тот грех лежит, служили красному дракону, песни ему пели, за то испытания нам даны огнем и железом.
- И этой ежевикой, матушка, и колючкой, – добавила Ника, воздыхая.
- Кавказской колючкой, грехи она наши все повыколет, да уж повыколет. – Ты поосторожней, а то без обуви, того гляди, останешься – сочувственно предупредила матушка.
А работа по прокладыванию стези – не сказать дороги - между тем шла бойко. Ибо выбора у забредших сюда, в эти нетри, уже не было. Пришедшие намеревались двигаться только вперёд.И для этого потребовались значительные усилия. Живительный источник запрятан был так глубоко, что это можно было лишь выразить словами божественного апостола: «в расселинах каменных, в пропастях земных». А двигаться к цели, к сему целебному роднику тут со всех сторон мешала стена ежевичного леса, точно сплетённые причудливо мангровые деревья где-нибудь в далёких тропиках. Огромными и крепкими бамбуковыми палками, ибо на земле Апсны экзотика дальних стран имеет место, одолевали постепенно шаг за шагом, дабы приблизиться, нет, не к тропинке, но к грандиозному следующему препятствию, возникшему тотчас пред лицем путников, на превеликую силу выбравшихся из ежевично-колючковой чащи… Это был природой созданный навес, или лучше сказать, беседка из переплетений веток и деревьев. Миролюбовой начало казаться, что она попала в дебри Борнео, так красочно живописуемые Майн Ридом. И непременно под кровом роскошного тропического баниана. Она не стала бы соваться в эти таинственные хащи, если бы рядом не было матушки. Подобно как в команде капитана Редвуда, малаец Сэлу, на которого можно было положиться в любых непредсказуемых и опасных обстоятельствах, Дарья для Ники была тем маяком, которого полагалось держаться, чтобы не погибнуть в бурном море.
Даже тогда, когда под этим нерукотворенным сооружением стало невозможно идти, но лишь ползти по-пластунски. Девушке казалось, что под нею что-то копошится, что над нею вот-вот что-то рухнет… Это природное жилище огромных размеров мало внушало, однако, надежды в своей прочности, но что-то глубоко внутреннее вселяло уверенность в правильности действий человека, впередиидущего, обладающим поистине какой-то древней притягательной силой. Светилось в ней, в Дарье, какое-то поистине, старческое величие, и высшая, непостижимая энергия била ключом, что позволяло цепляться другой душе за эту цельную душу, как за спасательный круг.
Сколько времени продолжалось это испытание, когда человеку необходимо было стать на время пресмыкающимся, Ника не помнила. Помнила только, что очутилась внезапно на дне какого-то ущелья после того, как наконец выползли на свет, где из-под груды каменьев вытекал тонкой, но настойчивой струйкой целебный ток воды.
-Пойди, умойся, испей от источника Илии Огневидца, вода сия исцелит тебя от всякой хвори и на добрый путь наставит.
На розложистом кустике жимолости Ника вдруг заметила бусинки и крестик вязью из чёрного сутажа. То были чётки, забытые кем-то из паломников. Кто же мог добраться до сего таинственного места. В воздухе повис вопрос. Решили не касаться чужой собственности. Тот, кто здесь оставил священный предмет, обязательно вернётся сюда снова.
Пропели тропарь, кондак, величание Колесничнику Илие. Ущелье, мрачное и удалённое от мира, наполнилось светом и музыкой молитвы, и стало уютно, тепло яко в храме.Но война очень постаралась заглянуть во все щели бытия, никак не могла она миновать даже сие потаённое ущелье. Отступив несколько шагов вниз по покатому склону, Ника едва не наткнулась стопами на неизвестный металлический предмет, который оказался, на этот раз, на редкость новеньким и выблёскивал и лоснился в зелени деревьев, точно спина акулы в прибрежных тихоокеанских водах.
-Не узнаёшь сего произведения искусства, историк, -а?- спробовала осторожно поддеть аспирантку Миролюбову матушка Дарья . – Противотанковый снаряд, он самый. Новенький, может быть, и с зарядом. Лучше отойди-ка, в сторонку.
«Дебри Борнео в горах Кавказа скрывали смерть, или таили смерть, вот так лучше», - записала Ника в тот вечер в своём дневнике. «Почтенный мыслитель Майн Рид, уж я думаю, Вы не сочтёте мне эту фразу за плагиат!» Проходя мимо той самой поляны, где такой страшный и кровавый обед так недавно готовила война, Ника вспомнила в который раз и гавиала, и гориллу, и питона, и прочих ужасных персонажей далёких сказочных стран, готовых пожрать, сокрушить, уничтожить без следа.
ПОДВИЖНИЦЫ ГОРНИХ ПЕЩЕР
-Мядку, мядку - сестра Фаина накладывала из банки в глиняную неглубокую миску янтарно-коричневую густую жидкость, и скромное горное жилище наполнилось сладким фимиамом.
-Нонче люди от отца Самсона приходили, принясли каштанового, свеженького, отведай, паломница наша, чай не едала такого-то, - с теплом обратилась уже сестра Серафима к Миролюбовой.
-Матушки (Ника всех несменно называла матушками; раз уж подвергли себя такой умонепостижной жизни, значит, стопроцентно - матушки!), объясните, что за каштановый мёд: никогда не то, что не пробовала, но и не слыхала о таком продукте, да и в книгах научных не встречалось... Каштанов у нас растут целые аллеи, в наших краях, но никому в голову бы не пришло, чтобы из них произвести что-нибудь съедобное.
-Так откуда ты забилась к нам, с дальних краёв, чай? - добросердечные матушки чуть не хором выдохнули.
-Происхождением издалека. Края наши богаты, как и здешние: и черешен, и абрикос, и яблок, - всего полно. Вот только мандарин, инжира, мушмулы, королька и прочей экзотики, - это можно только в волшебно-сладком сне вкушать. Это не благоволило произрастать на наших землях. Но учусь я в столице, и уже душою срослась с ней. И не думаю даже о далёком моём изобильном крае.
-Как можно дом родной забыть?
На этот вопрос никто не ответил; он так и остался висеть в воздухе, подобно утренней росе в изумрудных блёстках. Конечно, в это мгновение каждый подумал, о том экзистенциальном начале, которое, несмотря на все перипетии судьбы, остаётся с нами, в нашем сердце до конца дней - порог родного дома, тепло родного очага.
-Каштаны-то здесь растут особенные, не те, что в городах; эти каштаны мы собираем, жарим, лепёшки пекём. Бог Всеблагий дал инокам харч в этих горах, не забыл нас, абы мы Его не забыли...
И сестра Фаина, и сестра Серафима были уроженками где-то из северных русских пределов. На их лицах, изборождённых годами, точно отобразились колебания и коллизии текущих эпох. Но в глубоко посаженных глазах читалась умудрённость опытом в сочетании с некой простотой и лёгким юродством. Мягкий, добрый взгляд в сочетании с ненапускной религиозностью располагал к общению и собеседованию. При всём том, что пережили эти люди, их взоры ничем не выказывали страха перед испытаниями.
-Кочанов наломала к столу.-Фаина, вскипяти воды, кукуруза сочная, сахарная, лето благодатное - скороговоркой зашлась вошедшая в избушку мать Дарья. Гости наших даров отведают, не наших, - земли нашей благословенной. Белок незаменимый для тех, кто мяс не вкушает.
- И давно Вы, матушка, без животной пищи? - как-то особенно сочувственно спросила девушка.
- Да уж лет двадцать пять скоро как, - с тех пор как кровное моё оставила, - на этих словах матушка переменилась в лице, к горлу у неё подступил точно ком; на иссиня- чёрных ресницах готовы были скатиться первые ручейки слёз, но каким-то внутренним усилием воли удержались в своих пределах.
- Обещала, расскажу, потом, сейчас время трапезы. - Садись ешь со всеми зде присутствующими, что Господь послал. А у меня сейчас своя забота - спуститься в посёлок надо да к источнику, да к храму Златоустого. Свечечек передали. Вот поставить надо. Да лампадки зажечь. Вода вроде ушла уже. Пустит Гумиста меня на
тот берег...пустит, раз мне к святым надо…
- Ой, матушка Дарья! Вы же возвращайтесь!
- Ты думаешь не страшно! Да там на бережке - шаг в сторону: мины! Запросто можно напороться! идёшь - Иисусову молитву читаешь! А бандитов тут в горах...даром, что война кончилась !ходят, до зубов вооружённые, с кинжалами за поясом! Это тебе не страшно, ты ведь ничего не знаешь!
- Вы ведь с Богом, матушка, не так ли? - резюмировала Ника
-Да, конечно, правильно мыслишь, дивчинко, но ведь и я человек немощный, и смерти боюсь, ой как боюсь!
-Пора мне! через мгновение "матушка гор" скрылась в густой зелени роскошных дерев.
Сестрички переглянулись: и чего это Дарья подняла тревогу - всё ведь как обычно. Видимо, чувствовала, дано было ей чувствовать: земля эта, которой она отдала столько лучших тайных сокровищ души, посылала ей какие-то знаки в час неблагополучия.
Фаина и Серафима были теми яркими представителями той прекрасной половины человечества, о которых с таким торжеством произнёс некогда поэт: "есть женщины в русских селеньях". Так уж получилось, что, довольно набродившись по свету, а точнее, светам, в поисках смысла жизни, ко времени испытаний, они, эти искательницы, и сошлись в одной точке Вселенной - в многострадальных вековых Команах, на высокогорном плато, под бездонным небом Кавказа.
Миролюбовой этот день сулил новые открытия в области духа. Непринуждённым тоном, обычной деревенской беседой высветили сии подвижницы новые. дотоле неведомые грани своего бытия на пределе возможного.
В самый разгар боевых действий, когда фронт наступил на горло древним Команам, точно восставшее из ада многоглавое огнедышное чудовище, матушка Дарья ушла, по послушанию, вглубь горного хребта помогать местным старцам. Сестёр же оставила присматривать за немощными Евдокией и Евфросиньей, достигших уже лет закатных. Серафима же тайными горными тропами да ущельями ушла в город за продовольствием.
В это самое время одной из старушек случилось преставиться.
-Ух, как вспомню, как тащила-то, дух забивает, - быстро заговорила Фаина, точно заново прокручивая ленту тех многотрудных дней.
Всех находящихся в келии в доказательство своих слов Фаина повела за собой во двор, затем в огород, в глубине которого указала на кустарно сооружённый крест из неструганых веток, который подпирала куча небольших булыжников.
- Помяни, Господи, зде лежащия, во Царствии Твоем!
-Вот намаялась-то!За полдня едва управилась; дотащились вместе с покойницей, с Божьей помощью, - продолжала свой экскурс в историю Фаина. - Теперь вон в подсолнухах почивает, Бога славит, как хорошо-то!Ей-то теперь не страшно!
- А вам, что же, матушки, не страшно, - осмелилась спросить Ника, когда пещерница закончила свой оксюморонный рассказ.
-А мы люди земные, хоть и с Богом живём, и забот у нас других нет, только чтоб Богу угодить, но по своей земной природе - беззащитны и беспомощны совершенно. - Тут горы кишат, дочка, нечистью злодейской. А враг, он не спить, он недоброму человеку внушает дурное...
- Однако же не уходите, не ищете другое место...
- Так здесь же место святое, кто же его охранять будеть-то... Никак нам нельзя отсюду уходить-то. - Мы вот с Серафимой, как только обстрелы утихли, так и давай источник Василиска чистить - столько железа повынесли! Не счесть! Снаряды. Фугасы.
А пули - вёдрами в овраг! Что война проклятая натворила! Святое место испоганила, начисто испоганила!..
Сумерки окутывали горы поспешно, точно боялись не поспеть. Наступила ночь, беззвёздная, тревожная и тихая на диво, только внизу звучно гоготала река да ухал где-то в вершинах могучих модрин седой увесистый филин.
-Ну, Фаина, где там у тебя твоё коронное блюдо, ставь-ка на стол. сейчас, за трапезой.расскажу, какое приключение в Команах. Слава Богу, все живы.
На столе золотились лепёшки с ежевикой из кукурузной муки, которую сёстры сами делали из даров местного своего огородика.
- Ныне праздник престольный в нашем селении, Александра угольщика, так что отметим нашей дружной семьёй! Он меня спас, и не впервые спасает, - с улыбкой молвила мать Дарья.
- А что значит - угольщика? - несмело спросила Ника.
- А то и значит, моя дивчинко, кочегаром святой был, если по-нашему, значит, чёрный, измазанный весь, тем более, что в то время о каких-либо технологиях слыхом не слыхивали; знай, кидай уголёк - да и дел всех! Однако же так рассудил Господь, и люди увидели смирение Александра, да в епископы граду Команы избрали.
- Но, матушка, ведь и в древности противоречий много было; были, верно, и такие, кто протестовал против такого выбора...
-Ну и где они, кто их помнит, исчезли яко прах эти возмущающиеся, протестующие, зато святые - сколько веков прошло, какие бури, ураганы, - а они с нами, живые, зде-присутствуют явно.
-И помогают наяву, - добавила непринуждённо сестра Серафима.
Долго ещё те августовские дни не стихали в беседах; то умолкали для сугубой внутренней молитвы, а Ника всё вдыхала эфир духовности такой насыщенности, какой доселе не могла предвкусить даже в сокровенных снах.
ЧАСТЬII
ГЛАВА1
ЖИЗНЬ ЗОВЁТ И БОГ
Лето только начинало наливаться. Колос тяжелел в поле, а вишни
готовы были вот-вот вспыхнуть в изумруде гирлянд и заполнить простор ду-
шистым здоровым ароматом, от которого сладко кружится голова, и хмелеет в садах златострунный соловей.
Вечерело. Пряно пахло мятой и любистком. На землю ложились серо-зелёные тени, потопая в спелых несмятых травах. В летний вечер нескоро в
дом загонишь трудового человека. С работы примчалась Марьяна, с фабрики
своей текстильной, из смены, обедала-не обедала – гай! – за сапку: ранняя картошка перерастает. Лад надо давать в огороде! Да и помидоры полить, и щавель прополоть, и редиску. Хотя и в пригороде живут, так земля же возле дома – рук требует!
И согнуться не успела над кустами десяток раз, услышала скрип калитки и звук дрожанья забора. «Вроде свекровь моя на посиделки пошла,
через пять хат, к Пятничихе, - подумала Марьяна. Мыколе, вроде с работы рано…»
- Марьянко, кынь роботу на хвыльку, та йды сюды, щось маю тоби казаты,*1 - наконец узнала в голосе свою давнюю подругу Зину Павлюк, с ко-
торой вместе училась в профтехучилище, а со времени замужества редко виделась.
- Слухай: бачу ты городньою справою занялась, а я думаю, сестрычко, пора тоби сухари в торбу складаты…
- Та що ты нэсэш?
- Чула, ридни твои хотять тєбє материнства позбавыты…
- Що ты такэ кажэш?
-Всэ взаправду, Марьяш, - на свои вуха чула, хай грим мэнэ поб' є, колы брэшу! - я з роботы йшла; двэри в вэранди видкриты, повз хату вашу
йшла; чую: свекруха твоя до Мыколы твого кажэ: «Трэба з нашою богомолкою щось робиты, а то вона и дитей твоих в болото затягнэ».
-А вин що, Зино, чоловик мий?
- Мовчав вин, Марьяно, як в рот воды набрав. Правду тоби кажу як є.
- Та вжэ бачу що правда. Щось замыслылы воны проты мэнэ. В дом умомлишенных хочуть мэнэ здаты. Антонина Митрофановна проговорылась була
якось…
-Зиночко, подруженько, якщо що…нэ шукай мэнэ…
-Ой, що ты, Бог з тобою!
- Нэ шукай, нэ пытай, помолысь, може, колы, в цэркви, як ужэ выйдэ!
Не помнила, как вбежала в дом, как встречала в тот вечер мужа, как на кухне суетилась допоздна. Всё обычным порядком. Затем – пришла ночь, долгая звёздная ночь. Стрекотали кузнечики, выбивали стаккато лягушки, соловей отзывался где-то в глубинах сада заливисто. А сквозь тонкие фибры сознания пробивалась одна мысль: «бежать!»
Пора! Солнце с раннего утра ударило таким мощным потоком света и разбрызгало столько лучистых искр, что, казалось, в них можно было умыться-искупаться, как в утренней жемчужной росе. Недаром вчера небо багрецом украшалось к закату. День нынешний обещал быть жарким.
Марьяна проворно оделась, сотворила утреннее молитвенное правило, про себя, чтобы не разбудить детей, ещё крепко спавших в соседней комнате и, по обычаю, направилась на кухню.Мыкола, похоже, давно отправился на "постийну":
ему к семи.
Ей было едва за тридцать, и она была уже доброй хозяйкой. Постирать, накрахмалить, пирогов напечь – всё спорилось, всё в руках горело. И на работе на хорошем счету была, в передовиках.
Солнце роскошествовало в небесах, восседая на белоснежном троне легковесных пушистых тучек. Марьяна открыла комод, взяла бабушкин терновый платок, чёрный с цветами, пару-тройку ситцевых, белых в цветочек, платков, Достала сатиновую длинную юбку, на смену, рубашек пару длинных женских из простой ткани. Оделась во всё простое, чистое. Юбку длинную чёрную расклешённую, по обычаю, да блузочку в горошек чернёнький по белому, с кружевными рукавчиками, да с плечиками-воланчиками. «Куда положить вещи? – размышляла. Чемодан не возьмёшь – заметно. Рюкзак, что с турпоходов её юности. Где-то в чулане, подойдёт…» Подумала, постояла…«Да, нет, не то…Рюкзак – милиции в глаза сразу кинется». Она была рассудительной и умела просчитывать свои шаги.
-Дети, Коля, Вася, вы уже умылись? – момент истины всё ближе.
-Мальчики, там борщ на плите, вареники. Папу слушайте. Маме надо отъехать.
-Вы дети мои, гуляйте, катайтесь, только, прошу вас: от дома далеко не уходите. Мама вас просит!. Только сначала кроликам дайте, потом гулять идите!
-Хлопчики мои! – еле удержалась, чтоб не разрыдаться. – Идите сюда, родные мои,благословлю вас! – и с этими словами перекрестила младшего, затем и старшего, Василия.
Дети через мгновение весело выбежали во двор, влекомые дохновением тёплого летнего ветерка, словно подхваченные всерадостным течением солнечной реки, брызжущей светом и россыпью красок. Они ещё не знали, что этот чудесный день скроет лик самого дорогого им человека на целые годы.
Через полчаса городская электричка, дребезжа, визжа и деренча, на поворотах сугубо, уносила её, Марьяну Мариненко, всё дальше и дальше от того бытия, которое вчера было ещё таким привычным, будничным, и которое уже сегодня ставало недосягаемым, даже в мыслях.
*1Автор в диалогах и монологах героев пытается сохранить разговорный стиль, характерный для местности проживания героев, без изменений(прим.авт.)
ГЛАВА2
ПРИЮТ ДУХА
От древних времён, на высокой горе, продуваемой всеми встречными ветрами, издревле возвышается обитель Богородицы. Стоит та обитель, точно влитая веками в земную твердь. Колико раз покушалась сдвинуть ея вражья рука, в панцирь, в броню одетая, стрелы огненные мечущая, смолой напитанные, - да хоть сам ад! – стоит обитель! – и стоять ей века! Приходили половцы – бежали посрамленные. Приходили татары – удалились в страхе от стен святых. Стрелы же, погаными метаемые в монахов, устремлялись в метаемых и поражали их. Сама бо Божья Матерь со Иовом преподобным сей обители Заступница!
Сюда-то, в твердыню земную, а паче, небесную, и направила свои стопы беглянка Марьяна во дни красного застоя советского неблагоустроя, разрушавшего и личность,и судьбы человеческие. Ему же самому, этому мнимому устройству мира, уже был подписан приговор, ибо дом, построенный на песке, недолговечен.
Бежала, ища покоя душевного, искала и не находила; обретала и вновь, как птица, подлетев высоко, на лету роняла искомое, и вновь опускалась до самых низин; и вновь парила, и вновь подымалась…Духовный бо поиск непрестан и безконеч, и неизмерим.
Ночью, звёздной малоросской ночью, такой звёздной да тихой, когда слышно, как перешёптываются травы, да сыч выводит ноктюрны, да кузнечики выплясывают свой неповторимый гопак – гой! – до самого Белостока слышны те звуки! Такой чудной июньской ночью до слуха надвратника древней богородичной обители донёсся слабый, но настойчивый стук по ту сторону монастырских ворот.
- И кого цэ там прынэсло, Господы просты, в такую искушённую пору? – прогундосил густым басом бородатый инок-сторож над самым ухом у вздремнувшего было молоденького послушника. Тот соскочил с лавки от неожиданности и
спросонья потирал рукавом глаза, не понимая, что происходит.
- Пустить, отче, здалэка я, - в проём ворот монах Венедикт узрел
женскую фигуру в длинной одежде, в ситцевом светлом платочке, завязанном назад, подобно, как в те времена повязывались женщины в сельской местности, помоложе возрастом.
- Паломныця, чы що? – в ночной тишине повис тяжестью вопрос.
-Хай будэ так, мабуть, що паломныця, - проговорила неожиданно для себя самой Марьяна.
- У нас всё по благословэнию - у благочинного надлежит мне спросить разрешения переночевать для тебя. Причина должна быть веская. Иначе – за ворота тут же выдворят! У нас тут не пансионат, а мужской монастырь!
-Отче, так куды ж я проты ночи?- кротким гласом воззвала молодица.
– Я... нэ хотила так зразу, болыть воно мэни, та вжэ нэхай… Слухайтэ, як воно вжэ є: чоловик з його мамою в цэркву нэ пускалы, от я и втикла…
-Он воно що! А диты? – точно кувалдой по наковальне.
- Добре!нэ хочеш – не говори!Подожди тут, у часовенки, я сей час! – бородатый монах в потёртом подряснике поднялся куда-то наверх по крутым ступеням и скрылся за тяжёлой кованой дверью.
«А д-и-и-ты?» – вопрошали её, Марьяну, волынские буйноглавые ветра, -ух, и задорные и задиристые, до печёнок, до самых достают те ветра, на площадке перед Успенским собором величавым. Знал,Поцей, униатское отродье,*2 где ставить тот собор. Постой здесь в зимнюю годину прочанин в ожидании,
пока отворят храмовую дверь, пять хвылын постой – душу с тебя вытряхнет!
Для искуса, для испытания духа тот собор на горе, ея же, гору ту высокую,
за сотни вёрст видать!
«А диты?» – сверлило мозг, кажется даже сквозь сон, впивалось в неё сотнями щупалец, жгло, точило изнутри. Все четыре года её послушнического жития. Пока не увлекут её подлинные горы – не одинокая-высокая гора, но
горы, им же края не видать, горы, что небо свивают, увлекут-утащат за края подрясника, взметнут к вершинам самым. Будут ещё и спуски, и восхождения. Только это жгучее «а диты?» с ней уже до конца зиждания земнаго.
*2Знал,Поцей, униатское отродье - в XYI-XYIIвв. после заключения Брестской унии на Правобережной Украине ряд значительных церковных памятников архитектуры были построены униатами.Многие обители оставались под властью унии, иногда, целые столетия, но лишь по форме, не по духу.Сопротивление латинству внутри монастырей при поддержке православных братств продолжалось все годы польско-униатской интервенции в Юго-Западной Руси(прим.авт.)
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ