Жила-была бабушка Тоня! Небольшого роста. Часто смаргивала глазами. Такая отметинка. В лице заметно что-то не чисто русское, азиатское. Говорливая, словно ручеек. И с ней дедушка. Лопоухий, худой и стройный дядя Миша, что любил выпить, как, почитай, большая часть мужичков в России. Но трудяга. Его зелененький дом в порту был одним из самых уютных и ухоженных. Во дворе залиты бетонные отмостки, чтобы пройти к двери не по земле, а в весеннюю распутицу и не по грязи. Внутри домика все блестело, сверкало и сияло! Деревянные широкие половицы окрашены в светло-желтый цвет, отливают лаково на солнце. Рукомойник на кухне сделан так, чтобы вода из белой эмалированной мойки сбегала сразу на двор, в сточную канаву. Эмаль блестит. Печка бела, занавески на широких и светлых окнах красивы и чисты. Кровати в горнице прибраны, комоды, этажерки, столы, стулья, все в порядке! Дядя Миша столяр, на дерево - мастер!
Баба Тоня тоже трудяга. Отмантулив на производстве, по железнодорожной линии, успевала молодая еще обихаживать дом, огород и детей.
-Не привыкла за чужой счет жить,- говаривала мне.
Родили они двух дочек, что, повзрослев, перебрались в город…
Умирал дядя Миша тяжело, болел. Баба Тоня надела ему на грудь крестик. Его в советское время всю жизнь не носил. Сорвал как-то в порыве тяжкого страдания, мучения. А баба Тоня снова надела. Отошел с крестом!
Сама после него прожила еще с десяток лет, сначала одна в байкальском своем домике. А когда стала совсем плохой, немощной, дочки в город забрали. Там с балкона уже наблюдала жизнь людей, выйти с высокого этажа на улицу не было сил. Перед смертью, в канун ее, попросила у дочек помыться. Ванну приняла. Чистой ушла из этого мира!
Лежат поврозь. Дядя Миша на портовском кладбище. Фото на каменном памятнике - изморщиненное лицо, в кепи, из-под которой в разные стороны торчат, словно локаторы, знаменитые уши. Баба Тоня схоронена на городском, по желанию дочек. Они приезжают в отпуск летом в поблекший, но все еще зеленый дом.