Посреди комнаты в наполненном водой тазике плещется голая девочка лет пяти. Солнце, отражаясь от зеркальной глади окна, играет с нежным телом малышки. Толщу мыльных пузырей под ногами протыкает жёлтый клюв резинового утёнка. В зеркале напротив — детское улыбчивое лицо, в руках кусок мыла, мочалка:
— Мама, мамочка! У меня будет такая же грудь, как у тебя?
Душистая пена сползает с рук, переливаясь всеми цветами радуги. Изодранные коленки измазаны зелёнкой.
На кухне гремит посуда, едкий противный дым стелется по полу. В дверях задумчивое лицо отчима, на кончике папиросы вспыхнул огонёк, блеснули глаза…
Она любила бродить по ночному городу босиком. Наблюдая, как в окнах то вспыхивает, то гаснет свет.
Как мягкий асфальт, нежно обнимая, прикасается к изнывающей от усталости стопе. Как пальцы, подрагивая, нащупывают островки прохлады, чтобы окунувшись в оазис, почувствовать долгожданное наслаждение.
Остывающий воздух, окутывая мысли и тело, переносил её в маленькую квартиру.
Она, словно просыпается, но по спине, как в детстве неприятно корябая кожу, всё ниже и ниже опускается шершавая мужская рука.
Она раскачивалась в ночной тиши на ржавых воротах. От гнусной песни не смазанных петель сводило скулы. Грязные руки пахли затхлым чуланом. Память, вцепившись в искалеченную душу, вновь уносила в прошлое.
Скрипучая бабушкина кровать, железные набалдашники, ночной горшок. Она смотрела в замочную скважину на задыхающуюся от счастья мать. В свете луны мужские волосатые руки казались огромными. Мать, утонув в подушках, алыми ногтями раздирала широкую спину отчима. Поцарапанные купола церкви мироточили капельками пота.
Перекошенный женский рот терзал маленькое сердце. Грубый мужской язык — мамино тело.
Запах сочившийся сквозь щели в двери зарождал в паху сладострастную волну неизвестного. Зрительный образ переплетённых тел не мог успокоить бесстыжие ладошки.
Души истерзанных дев, разделённых стеной времени летели ввысь, надеясь соединиться в небесах.
Холод металла снова вселяет уверенность. Влажная трава ласкает ноги. Улыбается луна. Из окна дома напротив, выглядывает собака. Верёвкой болтается язык, дрожит невидимый хвост.
— Джек,— в женском голосе тревожные нотки,— где ты, милый?
От слова «милый» ком подкатывает к горлу. «Надо глубоко вздохнуть и задержать дыхание»,— уверял учитель музыки.
От блеска белых клавиш Красного Октября рябит в глазах. Гладко выбритое интеллигентное лицо открыто, приятная улыбка, изысканный парфюм.
— Что же вы замолчали? — бархатные прохладные пальцы перебирают внутреннюю часть бедра, подбираясь к трусикам. Наполненные огненным жаром руки, парят над клавиатурой. В пыли струн витает Шопен. Чем глубже проникает холодок, тем чётче в голове вырисовывается таз, зеркало и твёрдый намыленный мизинец…
Она любила лес. Насыщенный влагой воздух, аромат душистых елей, грибов и земляники. Птичий гомон ласкал ухо, заставлял улыбаться и провожать пернатых, наслаждаясь синевой неба. Тропинка всегда выводила её на маленькую поляну. Кукушка пела о жизни, дятел стучал о своём. Кроны вековых сосен пронзив толщу душного городского савана, жадно вкушали прохладу облаков. Но всё это в сравнение с ночными бдениями казалось пустым, лишённым смысла.
Когда окна домов томно прикрывались веками штор, рождённая мглой сливалась с сумрачной дымкой окраин.
В заплесневелом углу школьной раздевалки махрится паутина. Недовольно гудят лампы дневного света. В шкафу под стеклом пылятся греческие амфоры. Мерцающий свет выхватывает на символе древней жизни серебряные бока футбольного мяча. Перекошенная вешалка изрезана короткими словами. На шляпках гвоздей женские тряпки.
— Опять этот пидарас колготки нюхал,— дряблое тело одноклассницы покоится на безобразно толстых ногах, С трудом преодолевая тесноту обтянутых лосин, рвётся наружу отвислый зад. Из огромной родинки на ключице выглядывают жесткие обрезанные волосы,— онанист долбанный.
Мелькает шерстяной костюм физрука:
— Вы почему не переоделись? — дрожат крылья носа, в руках классный журнал, на золотой печатке профиль льва.— Шаталова, после урока зайдите ко мне.
Взгляд мужчины замирает на согнутом теле девочки. Тоненькая мокрая полоска на трико сводит с ума.
Ключ судорожно тыкаясь ищет отверстие замка.
— Леночка,— лицо стоящего на коленях преподавателя скрывается под школьным платьем. Дрожит голос, с губ свисает длинная слюна, язык, чмокая и лакая, вылизывает промежность.— Леночка,— в крепких ладонях нежные кругленькие ягодицы. По хрупким ножкам бьётся скользкая горячая плоть…
— Ленусь,— прокуренный голос отчима отдаёт томным намёком,— смотрю, по физре оценку исправила.
Мимо проплывает нефертити. Из синего дырявого платка покрытого тёмными пятнами хны торчат бигуди. Полы грязного халата разлетаются в стороны. Тёмный ореол сосков, отвислый живот, заросший рыжими волосами лобок.
— Садитесь жрать,— голос матери давно стал чужим.
Тоска безысходности толкает к окну. Шуршат отклеенные обои. Между складок тюли красное пятно раздавленной мухи. Четвёртый этаж. «Если только головой вниз, чтоб наверняка».
— Не дури,— тяжёлый запах табака бьёт в шею. Голодная пасть рваного тапка кусает за пятку. Махая плавниками отбитой штукатурки, плывёт загаженный потолок. Грязь под ногтями отражается даже в стекле. Твёрдый член упирается в спину.— Маленькая нежная сучка.
На белом бескрайнем пространстве яркое пятно. Стайка облаков медленно расплывается медицинскими масками на взволнованных лицах. Едкий запах нашатыря возвращает ощущение реальности. У белого халата знакомый голос.
— Леночка, доченька…
Изнывающая жаром щека впитывает капельки прохлады. От материнских слёз оживают губы. Распухший язык бродит по нёбу в поисках ответа, но натыкается лишь на тонкую прочную сталь.
— Не надо,— сухая жилистая рука не даёт дотронуться до торчавших из серых скул спиц,— Вы кто?
— Мать,— булькающий звук раздвигает ярко-красные губы. Одутловатое запущенное лицо искажает короткая улыбка.
Глаза доктора сочувственно оживают и вопросительно смотрят на спутника.
— Это … отец.
Не ускользнувшая от пытливого взгляда пауза тяжело повисает в больничной палате.
— Скажите, Ленок будет ходить? — пространство возле кровати наполняется едким табачным смрадом.
— Не знаю,— на спокойном лице врача дрогнула маска непроницаемости. Предательски шевельнулась синяя ниточка у виска.— Но вставать — нет.