Следователь. Не слишком ли громко сказано? Правовая система наша – это всего лишь одна из многочисленных инкарнаций российской уродливой государственности. И крива она всей нашей родимой кривизной, в которой мы рождаемся, живем и умираем. Почти никто не задумывается о логической противоестественности российской властной организации, считая ее нашей особенностью. Некоторые даже гордятся ею, словно национальная гордость – это некая великая потребность. И на каждый новый идиотизм почему-то принято разводить руками и говорить: «Ну это же Россия, здесь все через это самое». Ну, говорим так чаще, если это нас не касается, в других случаях мы даем себе волю негодовать, кто больше, кто – меньше.
С возрастом, когда сил становится меньше и надежды на то, что справедливость каким-то чудесным образом случится сама собой, уже давно растаяли, у человека появляется брюзгливость. И он изливает свою желчь на все на свете. Разочарование укрепляется в его душе и становится главным мотивом поступков. Он не верит больше никому, теряет широту души и надеется только урвать те мелкие крохи, до которых еще может дотянуться.
Опять отвлекся. Так что следователь? Кто он? Вершитель судеб? Законник, держащий в руке карающий меч? Орудие государственного беспредела? Сыщик, распутывающий преступные хитросплетения? Ни то, ни другое и ни пятое.
Огромное заблуждение обывателя считать следователя злом, равно как и добром. Могу со всей ответственностью заявить, что в нашей милиции, то есть в полиции (а также и в других местах, где они есть) следователь – это пустое место. Ни больше и ни меньше. Седьмая вода на киселе, сектор зеро на рулетке, мелкий винтик правовой машины.
Кто ж спорит, иногда и винтик имеет свою ценность, да и винтики бывают разные. Но суть такова. Я изучал законы пять лет, зубрил их ночами, спорил с преподавателями, писал курсовые и другие работы, пропадал в библиотеках, сдавал экзамены. Но стоило поработать следователем совсем немного, как я понял, что учил не то, учился не тому. И ужас одолевал меня, когда я вдруг стал понимать, насколько бессмысленны все научные потуги великих теоретиков от юриспруденции. То, на что люди тратили годы, глубоко проникая в юридическую материю, не занимает у следователя вообще нисколько внимания и времени. Зевая, он копается в своей памяти, вспоминая что-то подобное и таким образом квалифицируя любое дело, какое к нему попадает. А если своего опыта нет, то что за проблема? Народу кругом много, можно спросить.
Закон описывает широкие полномочия следователя. Огромная статья процессуального кодекса посвящена его полномочиям. Ну так что ж? У нас выдавать желаемое за действительное – национальное развлечение. Нет никаких полномочий, никакой самостоятельности, а только слепое исполнение чужой, вышестоящей воли. Следователь – раб бумаги и ручки. Кабинет – его галера. Самые упрямые и амбициозные пробиваются повыше и получают хоть какую-то свободу воли. Внизу же, на исполнительском уровне ее нет совершенно. Любое решение, мало-мальски требующее работы мысли, нужно согласовывать с начальством.
Почему так? Может быть, потому что все они молоды и ими можно помыкать как угодно. Никакого доверия к ним нет в силу неопытности. А которые не молоды и до сих пор не уволились – им тем более нет доверия, они хитры и нечисты на руку. Доверием вообще не пахнет в этом месте.
Все привыкли ругать милицию. Вы, наверное, думаете, что люди в ней плохи? Что они не те, они испорчены, и стоит заменить их на других, хороших людей, как все вдруг заработает, законности станет больше, а гаишники станут помогать водителям? Увы и ах! Это очень старая и устойчивая система, она воспроизводит сама себя и основывается на чем-то более глубоком, чем воля участвующих в ней людей. Сама суть этой системы порочна, она пожирает и тех, кто внутри и тех, кто к ней прикасается.
Ну, нельзя, конечно же, назвать ее полностью вредной и античеловечной, какие-то функции она все же выполняет, с чем-то борется, кого-то ловит и наказывает. Но все познается в сравнении и могу с уверенностью заявить, что эффективность этой системы в нынешний цифровой век, век высоких технологий и прочих инноваций сравнима с эффективностью совковой лопаты в Силиконовой долине.
Но мысли эти вредны, если вы решили работать на правоохранительной ниве. Так рассуждать там не принято, это вредно и бессмысленно, потому что не решает ни одной текущей задачи. Все озабочены решением своих собственных проблем, и в решении этом человек находит смысл и успокаивается. Видеть общую картину можно издалека, а когда ты в болоте, то главная задача – выплыть, доплыть, продержаться, выстоять, доказать себе что-то. Зачем? Я не знаю.
Портит ли система людей? А как же. В этом нет никаких сомнений. Она ставит на чело глубокую печать, смыть которую уже не выйдет ни за что. От лояльности системе зависит и степень испорченности ею. Наиболее рьяные последователи, естественно, добиваются большего, но и безвозвратных изменений в них тоже больше. Эти интонации в голосе, эти манеры – их ни с чем не спутаешь. Я их вижу везде: в бане, на пляже, в любой толпе – и всегда безошибочно.
…Я, как всегда, опаздывал. То есть, прибежал в последнюю минуту. Все уже толпились у кабинета Топчана и ждали разрешения войти. Я протиснулся мимо них к своему кабинету, чтобы взять блокнот – без него заходить на развод было чревато. У стены за моим кабинетом стоял оборванный и грязный человек – обычное утреннее зрелище, какой-то очередной герой ночного дежурства. Я не взглянул на него, взял блокнот и уже замыкал дверь, когда услышал:
- Ромарио, ты?
Я повернулся и с первого взгляда узнал в этом оборванце Сашку Толкунова – моего одногруппника. Сашка имел экзотический вид: под глазом синяк, на шее галстук, одной туфли не хватает, брюки в пятнах грязи.
Я сразу все понял, но все равно удивился и ненадолго застыл на месте. Толпа тем временем уже медленно втекала в кабинет Топчана.
- Привет, - сказал я, - неплохо выглядишь. Сейчас сбегаю на развод и подойду к тебе обязательно.
В глазах Сашки появилась тоска.
- Кто следователь? – спросил я.
- Не помню, кажется, Лепилов, - сказал Сашка.
- Давай, жди, - сказал я и ушел. Спиной я чувствовал его взгляд.
На разводе я думал, как помочь Сашке. В принципе, тут и думать было нечего. Все зависело от статьи. Если что-то серьезное, то ничего не поделаешь. И я надеялся, что ничего серьезного.
Сашка не был мне другом, но все-таки это был человек из моей прошлой жизни, и я не мог его просто так бросить. А еще мы с ним в колхозе «на винограде» жили в одном бараке. Он был старше нас всех, после армии. Он быстро нашел, где взять портвейн, был смел в общении с девчонками и как-то ловко умудрялся не работать. А когда мы подрались с второкурсниками, Сашка вообще не испугался и практически сам разрулил всю эту ссору.
Он всколыхнул во мне сладкие воспоминания студенчества, и я не заметил, как прошел развод.
После развода я побежал к Лепилову. Коля перевелся к нам недавно из батальона ГАИ, поэтому договориться с ним было нетрудно. Возле его кабинета уже стоял Сашка, и он с надеждой посмотрел на меня. Я вошел в кабинет. Коля Лепилов сидел за столом и что-то записывал.
- Коль, там у тебя жулик ночной, Толкунов, - начал я.
- Что за Толкунов? А, с дежурства. Сейчас глянем.
Он взял со стола свежее дело, которое ему отписали только что, и полистал его.
- Хулиган. 213-я часть вторая, - сказал он. Я выдохнул. Хулиганка – это, в принципе, мелочь.
- Что с ним делать собираешься? – спросил я.
- Не знаю, Топчан не сказал ничего.
- Давай ему подписку сделаем?
- А он тебе кто? – Коля посмотрел на меня.
- Учились вместе. Друг с универа.
- А-а, - он призадумался, - я, в принципе, не против. У него какие-то предложения есть?
- Ну, есть наверно. Человек нормальный.
- Все они нормальные, - сказал Лепилов, - ну пойди, спроси.
- А что спросить-то?
- Ну, рублей десять хотя бы.
Я передал предложение Сашке и тот мгновенно согласился. Он сказал, что находиться здесь в таком виде для него страшно стыдно. Я не видел ничего стыдного в этом, но я-то привык, а он – нет. Я вернулся в кабинет.
- Ну что, он согласен, - сказал я.
- Подожди здесь, я к Топчану сбегаю. Только не говори больше никому.
Меня учить было не нужно. Он ушел. А я не стал выходить из кабинета, чтобы ненароком не обнадежить товарища раньше времени. Воля его сейчас находилась в паучьих лапах Топчана. Если Лепилов сможет убедить того, что задержание под стражу нецелесообразно, что взять с него нечего, да и статья несерьезная, то все обойдется. Если же Топчан «почувствует кровь», то пиши пропало. Топчан почти всегда чуял, где можно поживиться, но по мелочам не разменивался. На это и была надежда.
Минут через двадцать Лепилов вернулся. Я не спрашивал, ждал, что он скажет.
- Хорошие новости, - сказал Лепилов, телесняков особых у терпилы нет, можно отпускать на подписку.
- Ну и отлично, - выдохнул я.
- Только один момент. Он деньги принесет?
- Под мою ответственность, - сказал я, хотя был совсем не уверен, что Сашка принесет деньги и ответственности никакой не чувствовал. Люди всегда несут «до» и очень редко «после». Но меня это не смущало, отпустить Сашку было важнее, - он тебе нужен еще? – спросил я.
- Нет, его допросили уже. Сейчас только скажу ему пару слов и пусть катится.
Я вышел и сообщил новость Сашке. Тот засиял.
- Куда ж ты в одной туфле пойдешь? – спросил я.
- Дойду куда-нибудь, не переживай, - улыбнулся он.
Я уже хотел уходить, но он остановил меня:
- Знаешь, Ромарио, а ты ведь один только ко мне подошел, - сказал он.
Я не сразу понял, о чем он, но вдруг вспомнил, что нас пятеро здесь – пять человек с одного курса. Редкое совпадение. В других райотделах никого, а здесь сразу пять. И Мякишев и Кудасов и Муслимов и Передников и я.
- А они тебя видели? – спросил я.
- Все видели. И все отвернулись. Только Кудасов поздоровался, - сказал он. Мне стало стыдно, но не слишком. Я их понимал.
- Ну видишь, какой ты фартовый, - сказал я, - Было пять вариантов, и один сработал. В общем, ты знаешь, где меня найти.
Я ушел к себе и уже через минуту забыл о нем, закружившись в вихре своих многочисленных уголовных дел, у которых я и так уже украл драгоценные полчаса.
После обеда служебный телефон на моем столе зазвонил.
- Слушаю, Симонов – сказал я.
- Это с проходной. Вас ожидают, - ответил мне автоматчик.
Внизу меня ждал Сашка. Переодетый, чистый, с неумело замазанным фингалом, он улыбался всем ртом.
- Поднимешься? – спросил я.
- Нет, спасибо, давай лучше выйдем, - сказал он.
Он завел меня за угол и передал сверток.
- Спасибо, - сказал он, - если что нужно, обращайся.
Я заржал.
- Давай, хулиган, - сказал я, - Кого били хоть?
- Да было дело. С кумом выпили… короче, все нормально. Я уже со всеми договорился.
Мы пожали руки, и я пошел к Лепилову. Тот ждал меня. Он молча взял сверток, замкнул дверь и достал из него пачку денег мелкими купюрами. Деньги он сразу же пересчитал.
- Все правильно, - сказал он, - всегда бы так.
Он отсчитал половину и отдал мне. И я взял. Во-первых, мне нужны были деньги (а кому они не нужны?), а во-вторых, он бы не понял, если бы я отказался. Все равно бы подумал, что свою половину я уже забрал.
«Пять тысяч», - приятно думалось мне я, - «Моя месячная зарплата. Первым делом заправлю полный бак».