День выдался ненастным. Глядя в беспросветную хмарь над головой, Том Кортман с трудом верил, что только вчера с безоблачного неба щедро палило августовское солнце. Неизменно жгучее, как и все предыдущие дни месяца. Но уже поздней ночью, когда измученный дневной жарой город спал, ни о чем не подозревая, со стороны Атлантики внезапно задуло и нагнало тучи, и на улицы Нью-Йорка пролился так долгожданный его обитателями дождь. Вначале почти ливневый с резкими порывами ветра, он быстро сник и к утру выродился в мелкую нудную морось.
Сперва порадовавшись перемене в погоде, Том вскоре почувствовал скуку и разочарование. Ощущение свежести длилось недолго, потом пришло понимание, что прежняя летняя духота никуда не делась, только дополнилась всепроникающей сыростью. Низко нависшая над городом грязно-серая пелена укрыла от глаз верхние этажи высотных зданий, тяжелым мутным пологом давила сверху и тем угнетала дух и сознание, вызывая к жизни мрачные мысли. Отяжелев от пропитавшей воздух водной пыли, облако смога опустилось к земле, прикрыв город прозрачно-сизой дымкой. Из-за него начинала мучить одышка, и отчаянно першило в горле. Когда колючий ком в очередной раз подкатил к горлу, не в силах больше сдерживаться Том зашелся в сиплом кашле курильщика со стажем, потом, откашлявшись, вытер кулаком мокроту на губах и грустно усмехнулся.
Забавно, даже сейчас, когда в связи с бегством всех более-менее крупных бизнесменов на юго-восточное побережье деловая жизнь почти замерла в центральных кварталах, Нью-Йорк по-прежнему оставался одним из самых грязных и загазованных городов старушки-Америки. Американцы превыше всего ценили свободу, а личный автомобиль по общепризнанному убеждению считался одним из главных неформальных символов свободы. И пусть ныне многомиллионная железно-колесная армия изрядно поубавилась в численности – с городских улиц исчезли такие ее элитные представители, как роскошные лимузины преуспевающих финансовых воротил и дорогущие спорткары «золотой» молодежи – автомобильные пробки все так же, как в старые добрые времена, надолго запирали дороги и магистрали. Как в старые добрые времена, продолжая и дальше отравлять несчастных обитателей города выхлопными газами.
Впрочем, в проблемах с собственным здоровьем Тому следовало бы винить не только ядовитый смог и сырую погоду. За то время, что ему пришлось провести в томительном ожидании на переднем сиденье старенького, 96-го года выпуска, «Форда», Том успел выкурить не меньше пачки сигарет, а от подобной ударной дозы никотина никому еще не становилось лучше. Курил он всегда беспримерно много, но чтобы вот так, как сегодня – сигарету за сигаретой – редко. И Том ясно осознавал, что причина тому не простое беспокойство. А беспокоиться было отчего. Не каждый день приходится добровольно подвергать возможному риску свои здоровье и жизнь. Ведь, Нижний Манхэттен – далеко не лучшее место, где бы следовало находиться за несколько часов до наступления темноты. И уж тем более, когда окончательно стемнеет, и в силу вступят суровые правила комендантского часа. Сложно было сказать, кого надо было опасаться больше всего в этом районе, прочно уже больше пяти лет удерживающего звание самого криминально неблагополучного в городе, – одной из уличных банд или полицейского патруля. Если при встрече с первыми еще оставались какие-то шансы на выживание – примерно, пятьдесят на пятьдесят – то полицейские в большинстве случаев оставались верны своему любимому принципу: сначала стрелять, потом выяснять. А стрелять они умели гораздо лучше любого городского подонка с револьвером.
Словно в подтверждение тревожных мыслей где-то неподалеку взревели моторы машин, раздалось несколько гулких хлопков в сопровождении отчаянной перебранки на несколько голосов, крепко сдобренной грязной руганью. Затаив дыхание, Том прислушался. Левая рука сама собой вцепилась в руль, другая судорожно нащупывала ключ зажигания. Но шум прекратился также внезапно, как и возник, и снова настала безопасная тишина. Если можно назвать тишиной приглушенный гул повседневной городской жизни, давно ставший для всех горожан привычным фоном. Том с облегчением выдохнул, отер пот со лба, запоздало сквозь ткань пощупал непривычно оттягивающий внутренний карман пиджака пистолет. Вороненый короткоствольный «Бульдог» полицейского образца. Так, оружие на всякий случай. И Кортман очень надеялся, что случай этот настанет не сегодня.
Немного успокоившись, Том напомнил сам себе о цели своего пребывания в столь негостеприимном месте и вновь вернулся к неожиданно прерванному наблюдению. Но предосторожности ради прежде предпочел оглядеться. Высунувшись в боковое окно, покрутил головой по сторонам, попутно зацепив взглядом скопившуюся снаружи у дверцы россыпь раскисших под дождем окурков, и остался вполне удовлетворен увиденным. Все та же широкая безлюдная улица с кучками бытового мусора вдоль тротуаров, в одном из дальних концов которой виднелись чуть размытые в туманной дымке очертания остовов сгоревшего автомобиля, уткнувшегося в фонарный столб. В общем, пока никаких признаков опасности. При этом Кортман прекрасно отдавал себе отчет, что выглядели его действия со стороны более чем дилетантски. Но обзор в лобовое стекло при такой погоде, как сегодня становился невозможен: даже если протирать каждые несколько минут запотевшее стекло, дождевая влага, кропящая сверху, делала все попытки рассмотреть что-либо из машины бесполезными. Конечно, можно было немного облегчить себе задачу в слежке за объектом – стоило только более удачно переставить машину, но подобные маневры точно привлекли бы к нему ненужное внимание.
Однако вот уже несколько часов наблюдаемая им картина нисколько не менялась. Чуть наискось, через дорогу, над свежеокрашенным синим забором из толстой фанеры высилось красно-розовое коробчатое здание бывшей гостиницы на Гров-стрит. Классический образец традиционно скупого стиля городской архитектуры Америки середины двадцатого века, с привычным для взгляда элементом в виде прилепившегося к торцу дома зигзага решетчатой наружной пожарной лестницы. Теперь же это некогда респектабельное строение казалось лишь жалкой тенью прежнего себя, неся на себе подобно окружающим его зданиям, неизбывную печать многолетней бесхозности. С немым укором, казалось, смотрели с фасада пустые глазницы выбитых окон верхних этажей с вертикальными языками копоти, тянущимися под самую крышу – напоминание о давнем пожаре. Впрочем, Кортман уже знал, что к случившемуся с гостиницей печально знаменитые массовые уличные беспорядки в Манхэттене пятилетней давности не имели никакого отношения: горела она незадолго до упомянутых событий. И, как считала полиция, пожар не был случаен: таким способом ее разорившийся владелец пытался поправить свои дела за счет страховки.
Но, как видно, у прежде заброшенного здания на сегодняшний день вновь объявился хозяин. И недавно поставленный забор, и строительные опутанные страховочной сеткой леса, поднимающиеся до второго этажа, частично покрашенный в немыслимо ярко розовый цвет фасад, – все как будто говорило в пользу такого вывода. При этом Тома ни на миг не оставляло ощущение, что все это как бы нарочито выставлено на показ, чтобы убедить посторонних любопытных в том, что новый владелец бывшей гостиницы приступил к реставрации своего недвижимого новоприобретения. Очевидная же странность заключалась в том, что в течении доброй половины дня Кортман так и не увидел и не услышал ни одного рабочего. Впрочем, сам по себе этот факт еще ни о чем не говорил: в конце концов, у рабочих мог быть сегодня и выходной. Опять же суббота. Так что ж, шабат? Все могло быть… Но по-прежнему упорно не верилось, что кому-либо вдруг могло понадобиться никчемное строение в угасающем городе в самом центре неблагополучного района.
С большой неохотой Кортман был вынужден признать: он не знал толком, что делать дальше. Сказывалось почти полное отсутствие информации, не позволяющее произвести сколь-нибудь верный анализ ситуации. Чтобы разузнать хоть немного больше уже ставшего известным из косвенных источников, для начала требовалось любым способом попасть внутрь бывшей гостиницы. Дальше же предполагалось действовать исходя из конкретных обстоятельств. Нечего было и мечтать о том, как бы пробраться в здание незамеченным при свете дня, пускай, пасмурная погода во многом тому и благоприятствовала. Здравый смысл и остатки добропорядочности заставляли тихо паниковать при мысли об этом: день – не время для свершения тайных и противоправных замыслов. А потому оставалось лишь одно – дожидаться наступления сумерек, чтобы затем под покровом темноты исполнить задуманное. И, разумеется, изо всех сил надеяться, что никто этому не помешает. Но, несмотря на то, что решение было принято, неизбежные в таком случае сомнения не отпускали Тома. Лет десять-двенадцать назад он решился бы на подобное, долго не задумываясь, но когда тебе уже далеко за тридцать поневоле становишься рассудительнее и осторожнее в выборе поступков, чем некогда прежде. Жизненный опыт – лучший учитель.
Кортман снова крепко задумался, благо времени для этого у него до вечера было предостаточно. В самом деле, что ему известно? Некто, обладатель известного в высших политических кругах имени – конгрессмен! – вдруг ни с того ни с сего прилетает в Нью-Йорк утром в пятницу, и, не останавливаясь ни в какой из гостиниц, бесследно растворяется на территории города. Причины и цели его визита неизвестны. Сам по себе факт появления в городе такой важной особы, как конгрессмен Реджинальд Р. Сэндлер следовало считать событием немаловажного значения, возможно сулящим в ближайшем будущем какие-либо перемены для города, из которого в последние годы чаще стремились уехать, чем наоборот. Оставались же в Нью-Йорке, по убеждению Кортмана, в основном неудачники всех мастей, те, кто по ряду причин утратил надежду и стремление изменить свою жизнь к лучшему. Так или иначе довольствуясь своим нынешним положением. Сложно сказать, когда именно Том однажды осознал, что работа штатным журналистом в газете «Нью-Йорк дейли трибун» (выходит два раза в неделю) – предел его творческих и интеллектуальных возможностей. Но даже в очередном приступе самобичевания он был далек от мысли считать себя плохим журналистом. Нередко в поисках потенциально интересного читателям материала Тому приходилось проявлять недюжинную прыть, а это в его глазах уже о чем-то говорило. И вместе с тем его не оставляли смутные подозрения, что деловитость и энергичность, столь прославленные в американском обществе, пусть и важные качества в его профессии, но далеко не главные. Таким умозаключениям во многом способствовали не раз услышанные от редактора упреки в недостатке воображения. И, что правда, то правда, приукрашивать факты Том был далеко не мастер. А коллеги постоянно критиковали стиль языка его статей, считая тот чрезмерно суховатым. Годящимся разве что для деловых сводок с финансовых бирж или же спортивных репортажей. Долгое время поначалу Том испытывал обиду за подобные оценки своей работы, а потом попривык. Несколько раз пытался делать над собой усилие, чтобы исправиться, но получал настолько неуклюжий результат, что пришлось оставить все как есть. Каждому свое.
Примечательно то, каким образом Кортман получил информацию о посещении города знаменитым гостем: редкий случай, когда сведения, достойные шансов превратиться в крепкий сенсационный материал, приплыли, что называется, сами в руки. Произошло это ранним утром, когда Том был бесцеремонно поднят с постели телефонным звонком. Ни сам способ пробуждения, ни то, что произошло это в законный выходной, когда он вправе был рассчитывать, что его не будут тревожить по делам газеты, не могли принести никакой радости. Накануне вечером сразу после работы знакомый пригласил его на очередную партию в покер, какая предсказуемо, как и все прошлые, обернулась серьезной попойкой. Вернулся Том домой далеко за полночь, едва держась на ногах, а потому, заслышав в телефоне знакомый гнусавый голос Энди Кумз, готов был немедленно сбросить вызов. И лишь любопытство удержало его от этого. Энди был примечательная во всех смыслах личность, небезызвестная в среде сотрудников многих малых и крупных печатных изданий города. Поговаривали, что его также неплохо знали и в полицейских участках, в качестве одного из рядовых осведомителей. Можно было только догадываться, чем именно он зарабатывал себе на жизнь, но известен Энди был многим тем, что продавал информацию. Не самое невинное занятие, но вполне одобряемое и во многом удобное для тех, кто готов был воспользоваться подобной услугой и видел в том для себя очевидную пользу. Но была у Энди и совсем дурная черта: порой он ухитрялся продать одни и те же сведения журналистам сразу нескольких редакций. Впрочем, следовало признать, этим он мало чем отличался от других информаторов.
Как и ожидаемо, Энди звонил и в это утро с известной целью. Пребывая в откровенно дурном настроении, и только ради того, чтобы скорее избавиться от навязчивого информатора, Кортман быстро согласился с условиями его предложения. Хотя в любое другое время наверняка бы попытался торговаться. Но сожалеть было поздно, и сделка, как и многое в современном мире, была совершена с невероятной скоростью: сто восемьдесят долларов благополучно перекочевали с кредитной карточки на счет Энди, а Том стал обладателем информации, пересланной чуть позже по электронной почте.
С неприятным осознанием самого себя в роли покупателя «кота в мешке» Кортман просмотрел файл и был несколько обескуражен его содержимым. Список из пяти ни о чем не говорящих ему фамилий с указанием времени прибытия каждого из перечисленных лиц в Нью-Йорк – вот и все что там оказалось. И при этом никаких комментариев и подсказок от отправителя. По первому впечатлению сразу напрашивалась мысль, что в этот раз Кумз решил надуть журналиста. Но, спрашивается, было бы ради чего? Не настолько уж велика была сумма, какую пришлось заплатить за информацию. Стараясь не делать поспешных выводов, Том отложил рассмотрение этого дела на пару часов, потратив их на то, чтобы привести себя в порядок. Умывшись, побрившись, выпив две кружки крепкого кофе, заменившего этим утром завтрак (при одной только мысли о еде начинало мутить) и приняв лекарство от головной боли, он обрел прежнюю способность здраво рассуждать. Призвав на помощь логику, Том взял за основу предположение, что упоминающиеся в списке Энди лица должны чем-то радикально отличаться от остального потока пассажиров, прибывших в Нью-Йорк за последние неполные две недели. Уже имея догадки о характере этих отличий, заглянул в интернет. Подозрения подтвердились: все пятеро хотя бы единожды выступали героями публикаций в газетах либо упоминались в выпусках новостных сайтов.
Удивительная подобралась кампания! Уильям Хиггс, Бартоломью Финчер, Роберт Ливенталь, Айзек Крэнкшоу и Реджинальд Сэндлер – банкиры, крупные нефтепромышленники и государственные чиновники. При даже весьма поверхностном изучении материалов касательно каждого из них между строк отчетливо читалось: это были чрезвычайно состоятельные люди. А в случае с Сэндлером – еще и облеченные немалой властью. Похоже, оба признака – богатство и власть – и было тем, что объединяло этих людей. Тем, что легло в основу критерия их отбора Энди в свой список. Бросалось в глаза, что прибывали они в Нью-Йорк по одному, с разницей в один-два дня. Мысль о том, что делалось это по сговору их между собой с целью маскировки своих намерений, отвергнута была сразу. Как журналист со стажем, Том знал настоящую цену любым конспирологическим версиям, сочиняемым на потребу легковерных обывателей. Более того, прислушиваясь к профессиональной интуиции, он склонен был полагать, что вышеозначенные личности даже не были знакомы друг с другом. Скорей, поочередный порядок посещения был удобен тому, кто приглашал этих пятерых. Приняв такой расклад за основную версию, Кортман приступил к расследованию, подключив к делу все имеющиеся контакты и связи среди служащих аэропорта и таксистов.
Не став распыляться, все свое внимание журналист решил сосредоточить на конгрессмене Сэндлере, как человеке из списка, последним по времени посетившем Нью-Йорк. Существовала большая вероятность, что он все еще где-то в городе. Пришлось пойти на дополнительные траты, почти вдвое превышающие размер гонорара Энди, чтобы подкупить одного из сотрудников департамента полиции в целях раздобыть описание внешности конгрессмена. Но даже с ним на руках поиски среди сотен жуликоватых таксистов, того, кто мог видеть Сэндлера, неприлично затянулись и все никак не давали результата. В какой-то момент Кортман понял, что, действуя по привычному шаблону, попросту теряет время. И тут вдруг пришло озарение. Он увидел ситуацию как бы глазами разыскиваемого им конгрессмена: ощутил себя этаким пожилым снобом, переполненным чувством собственной значимости, привыкшим на окружающих смотреть сверху, и старающимся пользоваться комфортом по максимуму. В непривычном свете предстал перед ним родной город – пугающе чужой, задушенный долгами и лишенный подпитки капитала, с быстро беднеющим населением, на четверть состоящим из безработных, город, дико погрязший в преступности. Город-банкрот, некогда легко списанный со счетов рукой бизнес-элиты одного из транснациональных олигархических кланов и повторивший давнюю печальную судьбу городов Чикаго и Детройт.
Так Кортман постиг удивительную силу воображения, о каком ему постоянно намекали коллеги. Торопясь использовать новое качество, внезапно пробудившееся в нем под прессом дефицита времени, для продолжения расследования, заглянул в себя глубже. И как бы промежду прочим припомнил одну из показавшихся прежде ему незначительных деталей биографии политика – Сэндлер был выходец из южных штатов. И, насколько известно, вырос в семье родителей, что вели свою родословную от владельцев крупнейших хлопковых плантаций еще со времен, задолго предшествующих событиям Гражданской войны. Необязательно, но вполне вероятно происхождение могло повлиять на его взгляды, впоследствии внешне подкорректированные требованиями государственной службы и навязанными стандартами политкорректности. Другими словами, не исключено, что Сэндлер по убеждениям был и все еще оставался скрытым расистом.
К столь поспешному и категоричному суждению не было ровно никаких предпосылок: журналист мало, что успел узнать о судьбе этого человека. Но физически чувствуя всколыхнувшиеся в себе чужие волны брезгливости и презрения к инородцам (не иначе, чересчур разыгралось пресловутое воображение), Кортман отчего-то сразу уверовал, что на верном пути. В самом деле, публика, работающая таксистами, практически на семьдесят процентов состояла из натурализированных граждан штатов, то есть бывших только недавно мигрантов: китайцы, арабы, индусы, греки, мексиканцы и еще, верно, десяток других наций. Будучи в курсе, благодаря вездесущим средствам массовой информации, об одной из главных проблем Нью-Йорка – высоком уровне преступности, всякий уважающий себя «белый» человек с тугим кошельком вряд ли доверится в подобных обстоятельствах водителю, в чьей внешности отчетливо угадываются признаки недостойных по его убеждению рас. И уж прежде, как одному из представителей беднейшего социального слоя, что вынужден благодаря политике таких вот «белых» людей сутки напролет проводить за рулем, чтобы выжить и прокормить свою семью. А потому по определению готовому на все, и на преступление, в том числе. Кортман привык не удивляться подобным мыслям: еще в годы студенчества успел нахвататься всевозможных взглядов левого толка, шарахаясь то к движению экологистов, то антиглобалистов. И только потом, после нескольких полицейских приводов, немного поумнел, а со временем и остепенился, но старые привычки иногда давали о себе знать.
Исходя из этих соображений, таксисты, таким образом, отпадали. К слову, страхи, сейчас приписываемые Сэндлеру были далеко не надуманные. Пользуясь услугами городских такси, всегда следовало помнить о реальной опасности расстаться со своими деньгами, а то и жизнью. Всегда был шанс нарваться на отчаянного одиночку, решившего вдруг встать на преступный путь под давлением чрезвычайных жизненных обстоятельств, или же стать жертвой целой банды, действующей расчетливо и осторожно, что ни полиция, ни само руководство муниципальной службы такси долго ни о чем не подозревают. Такие случаи бывали.
Те же, кто гарантированно желал защититься от подобных угроз, а личной машины под рукой не имел, мог в любое время обратиться в агентства по прокату автомобиля. При наличии опыта вождения и простенького GPS-гида отпадала необходимость даже нанимать водителя. О существовании таких служб Кортман прежде только слышал, но сталкиваться за ненадобностью не приходилось. А с той поры, как для города наступили сложные времена, он и вообще полагал, что подобные организации должны были обанкротиться из-за резкого сокращения клиентуры. Однако, как оказалось, такие агентства в Нью-Йорке продолжали действовать, но осталось их крайне мало. Качество обслуживания там оставляло желать лучшего, а вот цены на услуги, напротив, выросли до астрономических и стали совершенно не по карману для большинства и так небогатых нью-йоркцев. Конгрессмен Сэндлер, как следовало думать, явно был не из их числа и мог себе позволить роскошь нанять и автомобиль, а при большом желании – и эскорт впридачу.
Том скоро смог удостовериться в правильности хода своих мыслей, когда напал на след политика уже во втором агентстве проката под названием «Колёса Фортуны», принадлежащим неким братьям О`Коннели. О состоянии их бизнеса красноречиво говорил тот факт, что сами владельцы по совместительству исполняли и обязанности менеджеров. К их чести автопарк у них был на редкость обширен, но в основном представлял собой хлам начала двухтысячных. Правда, вроде как, все на ходу и в сносном состоянии. Да, один из братьев опознал Сэндлера и – о, удача! – согласился поделиться информацией о вчерашнем маршруте, что конгрессмен проделал в пятницу на нанятом автомобиле. Но, чудес не бывает. Кортман все же упустил неуловимого политика, разминувшись с тем буквально на пару часов. Последним пунктом его поездки стал снова нью-йоркский аэропорт, откуда он, несомненно, отправился к себе в Вашингтон. Попутно выяснилась любопытная деталь: Сэндлер был не один, в сопровождении двух крепких мужчин средних лет с короткими армейскими стрижками. Оба в одинаковых аккуратно сшитых деловых костюмах, но все же сидящих на них не без изъяна: и у того и другого при ходьбе одинаково что-то топорщилось в левых подмышках. Сам же политик, напротив, судя по одежде, собирался будто и не на деловую встречу, а для вылазки на природу за город. Выглядел, как любитель поохотиться на оленей, при полном соответствующем облачении.
Водитель агентства, Эмилио Каррадес, седой пожилой колумбиец с густыми усами, чьими услугами пользовалась эта троица, добавил интриги, поведав, что по пути им вчера пришлось изрядно помотаться по городу, объездив, как минимум, три крупных оружейных магазина. В результате посещения одного из которых пассажиры обзавелись огромной спортивной сумкой. И водитель подозревал, что в ней вряд ли перевозили какой-либо спортивный инвентарь. Когда ее загружали в багажник, а позже доставали оттуда, в ней что-то отчетливо металлически звякало. Дальше все было донельзя просто. Эмилио отвез клиентов согласно их указаниям к зданию заброшенной гостиницы. Высадив на месте, получил инструкции вернуться на следующий день в час пополудни и забрать всех в аэропорт. Что в субботу он и проделал.
С трудом Кортман мог припомнить случаи, когда судьба сводила его с такими вежливыми и дружелюбными людьми, как эти О`Коннели. Природу их дружелюбия стала понятна, когда с вопросами было покончено, и настало время владельцам агентства выполнить свое обещание – предоставить сведения о маршруте поездки Сэндлера со своими спутниками. Нисколько не сомневаясь, что за информацию придется раскошелиться, тем не менее был неприятно поражен, когда те вдруг заломили непомерную цену. Проторговавшись с получаса, он почти охрип в попытке противостояния двойному напору братьев-бизнесменов, но, к собственному удовлетворению, заставил их все же снизить цену вдвое, до приемлемой. Расстались они почти как друзья. И хотя новые непредвиденные расходы значительно ополовинили его и без того невеликий банковский счет, Тому не в чем было винить О`Коннели. Он знал немудреные правила бизнеса: ты продаешь то, что у тебя готовы приобрести, и сам назначаешь цену. На их месте Кортман поступил бы также, не испытывая никаких нравственных терзаний. По своему О`Коннели поступили честно: расплатой за нужную журналисту информацию стало заключение с ним договора на аренду любого по его выбору автомобиля сроком на четыре дня. Узнав, куда ему предстоит отправиться по бывшему маршруту Сэндлера, Том предпочел выбрать американскую марку старой модели самого непритязательного вида. Соваться со своим китайским «Лифаном», служившим ему верой и правдой уже семь лет, в те криминальные трущобы, в какие ныне превратился остров Манхэттен, означало наверняка навлечь на себя большие неприятности. Антикитайские настроения у местных жителей, регулярно подогреваемые прессой и телевидением, проявлялись наиболее остро. В свете подобных обстоятельств любая маскировка была далеко не лишней мерой предосторожности.
Анализируя рассказ Каррадеса, журналист не мог не заметить прозвучавших в нем противоречивых деталей. С одной стороны – присутствие в этой истории двух охранников и сумки с оружием, что однозначно настраивало на мысль о связи конгрессмена с преступным сообществом. С другой – то, что вся троица вела себя на удивление беспечно, нисколько не опасаясь свидетелей своей таинственной встречи, яркое доказательство чему – сам живой и невредимый водитель. Причем, Сэндлер даже не попытался купить его молчание, поскупившись на чаевые. От догадок и предположений, что в итоге это должно было означать, пухла голова.