Хлыщ и гардеробщица
Я – человек старой закалки, прежней закваски, классического покроя. Панаева читала ещё в Ленинграде, а Сухово-Кобылина в Калинине. Я по тому, как человек пальто подаёт, всю его подноготную до двадцатого ногтя вижу. Сорок пять лет стажа в гардеробе!
Повадился один хлыщ к нам в кафе женщин водить. Нос длинный, лицо меленькое, а поверх лица не улыбка – улыбочка. Голосок тонкий, комариный, и пальто-пуховик цвета бордо, словно этот комаришко кровушки напился.
За гардеробом у меня каморка с тряпками и швабрами, туда официанты дымить бегают. Потому обо всём, что в зале происходит, я раньше Господа Бога узнаю, из первых уст. Когда помру, такое ему о людях расскажу, у ангелов перья дыбом станут. Да что зал! У меня в гардеробе каждый день хоть один номерок да стырят!
Хлыщ этот, комар-кровопийца, поэтом себя считал и как все стихоплёты к бабам исподСтишка подкрадывался. Мы, бабы, на стихи испокон веков падки. Я Веневитинова ещё в Свердловске запоем читала, а Мусина-Пушкина в Куйбышеве.
В первый раз привёл Комаришка к нам маленькую полненькую блондиночку. Пока ухаживал за ней, весь извертелся: и пальто снимет, и под локоток возьмёт – ну чистый альфонс. Только вижу: не за деньгами охотится. И точно! Через три часа в зале скандал! Официанты шумят, дама ревёт, посетители глазеют. Хлыщ поначалу своей спутнице «ешьпейнестесняйся» говорил, а в итоге раздельный счёт попросил: мол, «тыменянетакпоняла» и «мыедвазнакомы». За себя расплатился и сидит, наслаждается неловкой ситуацией: у женщины денег не хватает. Есть такие гиены скандалов и ссор – чужими эмоциями питаются. Прожевал Комаришка растерянность спутницы, слезами запил, денег занять отказался – и спускается ко мне в гардероб.
– Ты что ж, поганец, – говорю ему, – правила хорошего тона нарушаешь? В ресторации за даму кавалер платить обязан.
– Правила изменились, бабуля, – скалится. – Теперь все равны. Подай-ка мне пальто!
– Не подам! Люди таким как ты руки не подают, а мы, гардеробщики, польта. Иди, сам бери.
За три месяца Комаришка в нашем кафе пять раз всеравныкал. Через него я даже с официантами рассорилась: хлыщ им щедрые чаевые оставлял, вот они и не хотели его спутниц предупреждать. И мне строго-настрого запретили под угрозой увольнения.
– Какие вы официанты? – стыдила я их. – Гарсоны вы продажные, кельнеры с халдеями. Чтоб я вас больше в шваберной не видела! Все тряпки половые табачищем пропахли.
Но тоже молчала. В моём возрасте легче за пародиста Галкина замуж выйти, чем работу найти. Да и увольняли меня всего два раза. Первый – за то, что не тому отказала в Ленинабаде, а второй – за то, что с не с тем согласилась в Горьком.
И вот аккурат на день Святого Валентина, пусть земля ему будет пухом, приводит Комаришка новую жертву. Со стороны глянуть: шлёпанец с туфелькой. Он – хлюпенький, чахленький, она – кровь с молоком. Высокая, статная, волосы такого цвета, что ежели без шапки по улице идёт – пожарные машины тормозят. Думают, очаг возгорания. Едва он своё «ешьпейнестесняйся» промурлыкал, как девица давай один за другим дорогие деликатесы заказывать! У кельнеров с халдеями блокноты на пол попадали и расползлись по полу. Хлыщ прямо-таки расцвёл. А этот Очаг возгорания подмигнул ему игриво и спрашивает у гарсона продажного:
– У вас почём самое дорогое вино?
– Семнадцать тысяч бутылка, – отвечает тот из-под стола, пытаясь поймать блокнот.
– Несите две.
И хлыщу, чтоб не беспокоился, поясняет:
– Мне за переводы гонорар выдали. Предлагаю выпить хорошего вина и стихи друг другу на брудершафт почитать. Ты под красное вино Андрея Белого предпочитаешь или Сашу Черного?
Хлыщ поскучнел, смотрит на спутницу, как старовер на суфражистку. Он не то, что Белого от Черного, он Голодного от Бедного не отличит. Только о Горьком и слышал. Да и всё удовольствие коту под хвост полетело и сверху медным тазом накрылось: девушка при деньгах оказалась. Разлили по бокалам, поцеловались, выпили, тут-то всё и началось.
Очаг возгорания как давай ругаться!
– Что это за моча? – кричит, – … твою мать! В каком сортире это г… бодяжили?! Я вам сейчас моргала на задницу натяну!
Вскочила из-за стола, бутылки подхватила и хлыщу говорит:
– Последи за телефоном и сумкой, я им всё выскажу, козлам! А после в нормальный ресторан поедем.
И ушла.
Пять минут нет, десять - нет… А главное, тихо. Ругани не слышно, официанты блюда разносят, никто из кухни облитый вином не выскакивает. Комаришка за телефон хвать, а в чехле игрушка детская. Сумочку раскрыл, а там записка: «Правила изменились, милый. Сегодня платишь ты». Долго он ещё по нашему кафе бегал! Рыжую искал, ругался, доказывал официантам, что платить не должен. Расплатился картой, когда охрана в полицию звонить решила. Спускается ко мне в гардероб бледный как покойник.
– Подай мне, бабка, пальто, – рычит.
– Номерок пожалуйте.
Он по карманам: бац, бац. Нет номерка!
– С-сука! – сам ругается, а на лице обида, как у ребенка. – Когда целовала, вытащила!
– Повезло тебе, Комарик, – ухмыляюсь. – У меня номерки каждый день тащат, хоть бы кто поцеловал.
Он глазами пуховик отыскал, успокоился немного. На «вы» перешёл:
– Вы же моё пальто знаете. Вон оно висит, цвета бордо.
– Без номерка, – говорю. – Не имею права. Иди в полицию, пиши заявление, собирай показания свидетелей.
Так и не выдала. Уехал хлыщ без пальто в одном костюмчике.
Едва за ним дверь закрылась, смотрю – идут официанты с сигаретами в зубах. Морды довольные.
– Ну что, халдеи мы, – спрашивают, – или право имеем?
– Заходите уж, – ворчу.
Открываю дверь в шваберную и любуюсь, как они рты разевают: там на столе две бутылки дорогущего вина стоят. И внучка моя сидит. А волосы у неё такого цвета, что пожарные машины на улице тормозят.
Я стаканы достаю из шкафчика и говорю:
– Выпить не желаете? За все уплачено!
Притащили официанты оставленные хлыщом деликатесы и так хорошо мы посидели в тот вечер! Один официант в зале дежурит, другой с нами гуляет. Попеременно. Последний раз я так душевно сидела в Андропове. Или в Брежневе? Нет, вру, в Халтурине!