Лидия Кобеляцкая
Сила Bеры
В бледный, весенний день по широкой асфальтовой дороге, проложенной через болотистую равнину, катился запряжённый двумя вороными рослыми лошадьми, большой неуклюжий старомодный фургон.
Рядом с кучером, слегка сгорбившись, сидел в тёмно-сером пальто и мягкой фетровой шляпе, пожилой седоволосый мужчина. Тонкие и ещё красивые, несмотря на возраст, черты его лица носили следы не только утомления и усталости, но и говорили о пережитой им скорби несбывшихся надежд.
Большие тёмно-карие глаза, окружённые сеткой мелких морщин, задумчиво-равнодушно скользили по унылому, несмотря на ласковые весенние лучи солнца, пейзажу изрезанной глубокими выбоинами и поросшей пожелтевшим вереском равнины, среди которой ещё кое-где белели следы тающего снега, и поднимался, блуждая, лёгкий покров тумана.
Есть места, как бы созданные природой в минуты радости... Они вызывают не только восторг, но и успокоение. А эта равнина способна лишь усилить меланхолию английского сплина...
А завтра Св. Пасха, Светлое Христово Воскресение!.. Как торжественна была заутреня в Исакиевском Соборе... Серебристый густой звон его колоколов плавно нёсся над Невской столицей, тая в свежем весеннем воздухе!.. Ему отвечал из её всех церквей ликующий перезвон... Крестный ход... Ленты огней от зажжённых в руках восковых свечей… Радостные лица, сияющие каким-то особенным блеском глаза молящихся... Как это всё далеко... - печально думал он, под мерный топот хорошо подкованных лошадей.
Воспоминания вызвали у него с удвоенной силой и болью подробности события его жизни, которое произошло в 1919-м году, в Петербурге, в первый день Светлого Праздника...
Он глубоко вздохнул, полузакрыл глаза... «Ушёл в себя», - как называл он сам это состояние отчуждённости от настоящего и погружения в прошлое...
Как всё изменилось с тех пор!..
Он, О.В. Казаргин, храбрый офицер одного из гвардейских полков, дважды раненый на войне, пламенный патриот, - и вот он сейчас в средневековом замке, на крайнем севере побережья Шотландии!!. Один, без семьи, оставшейся за Железным Занавесом, на далёкой Родине... Без любимой жены...
Перед его мысленным взором замелькали последние минуты [перед] их так мучительно длившейся разлукой...
Петербург... золотисто-розовый весенний вечер первого дня Пасхи... Николаевский вокзал, загрязнённый, заплёванный... Толпы разнузданных, нахальных, сбросивших с себя военную дисциплину солдат и матросов, куда-то спешивших, куда-то уезжавших, откуда-то прибывавших, бесцеремонно и грубо толкавших всех на своей дороге...
Он, в штатском поношенном пальто, идёт по перрону, без багажа, к товарному поезду, крепко поддерживая под руку свою молодую жену...
В её огромных тёмно-зелёных глазах дрожат слёзы. Она знает, что не может, не смеет ехать с ним в таких рискованных и опасных условиях, ожидая в скором времени рождение своего первого ребенка, а он не может отложить своего отъезда, - спеша на юг, где идёт формирование полков Добровольческой Армии для освобождения Родины...
- Как тяжело мне расставаться с тобой, моя любовь... Разве не смогу я защитить тебя своею грудью от опасностей пути. Едем, едем же вместе...
- Успокойся, родной, когда родится наш малютка, твой брат Володя привезёт меня к тебе. Он, как и ты, храбрый, ничего не боится, а мы не можем подвергать неожиданностям далёкого пути жизнь нашего будущего ребёнка... Молись, надейся, верь - мы снова встретимся в Светлый Праздник... Жизнь впереди...
Никогда не забыть ему взгляда её «лесных озёр» (как он называл её глаза), когда он на ходу вскочил в переполненную теплушку, - такую муку, такое страдание прочёл он в них. Но прочёл он и что-то другое... «Молись, надейся и верь»...
Поезд, покачиваясь, скрипя буферами, уносил его в неизвестность, где его ждал воинский долг. По обеим сторонам железнодорожного пути стояли безобразные, молчаливые фабрики. Из жерл их огромных высоких труб не валил, как обычно, дым, - рабочие побросали свои станки, потушили доменные печи, пользуясь своей призрачной свободой. Таким прощался с ним его Петербург... И вот, дни громадной важности переплетались с мелочами и с трагедиями отдельных лиц, и всё уносилось куда-то, оставляя за собой едва заметные следы, заметаемые всё новыми и новыми событиями, пролагавшими непроходимую пропасть между невозвратно ушедшим прошлым и тяжёлым, полным жгучих испытаний будущим...
Условия борьбы защитников Родины были слишком неравны, и много тысяч горячих патриотов напоили своей кровью необъятные просторы родной земли...
Эвакуация Крыма… Госпитальное судно привозит его, еще не оправившегося от тяжёлого ранения в грудь, в Константинополь... Франция... Париж... Шум станков завода Рено... Казалось, сожжена, испепелена надежда на встречу... Но он не хотел сдаться - и в его сердце отчаяние сменялось верою в то, что будут они снова вместе...
Койка одного из городских госпиталей Парижа...
На ней он очутился с сильной болью забинтованной головы и с неподвижной, в гипсе, правой ногой - после удара автомобиля, налетевшего на него, когда он переходил площадь Св. Магдалины.
Участие, принятое владелицей автомобиля в искалеченном её неосторожным шофёром русском эмигранте, и некоторое знание английского языка привело его, как помощника управляющего, в старинный, средневековый, принадлежащий её приятельнице замок на северном, скалистом побережье Шотландии, суровый и мрачный вид которого вполне гармонировал с тоскливым и пустынным окружающим его ландшафтом.
Массивный, тяжёлой архитектуры замок, с узкими и глубокими, как бойницы, окнами, на толстых каменных глыбах стен которого пробивались кое-где мох и лишаи, очень хорошо сохранился, и века придали лишь ему черновато-серую окраску.
На его круглых бойницах и высоких башнях не обвалился ни один зубец; стена ограды была цела и не тронута временем, а широкий и глубокий наполненный водой ров, опоясывающий замок со стороны равнины, был защищён башнями с бойницами и подъёмным мостом с оборонительной решёткой.
Двадцать пять лет тому назад этот подъёмный мост поднялся за экипажем, на котором он приехал, тогда ещё молодым человеком! Всё его существо охватила тогда жгучая безнадёжность, словно этот подъёмный мост, захлопнувшись, навсегда отделил его и от его Родины, и от тех, кто жил в ней и кто был ему дорог, и вообще от всего мира, - словно больше возврата к прежней жизни нет и не может быть! Огромные сводчатые ворота показались ему тогда входом в холодный мрачный склеп...
Монотонно потекла его жизнь, без радости и счастья, но с никогда не покидавшей его думой о встрече с его Лилей. В замке все к нему хорошо относились, ценя молчаливого, скромного русского эмигранта за добросовестное и точное исполнение возложенной на него работы. Но он не смог найти среди них себе друга, как никогда не смог он привыкнуть ни к суровому климату страны, ни к вечному шуму волн...
Со стороны океана, у подножья отвесной скалы, с которой замок как бы составлял одно целое - как и по всему побережью, у стен высоких зубчатых скал, возвышающихся ярусами одна над другой и прорезанных глубокими с каменистым дном бухтами, среди рифов, - немолчно кипели, пенясь, холодные волны, с грохотом разбиваясь о каменные преграды...
Часто с окрестных болотистых равнин поднимались и клубились густые, холодные туманы, обволакивая замок и скалы своим молочно-белым покровом, и в занимаемой им большой, круглой с тёмными сводами комнате, находящейся в одной из угловых башень, несмотря на то, что почти постоянно пылали, иногда даже летом, в огромном с гербами камине, толстые поленья дров, было холодно и сыро.
Каждый день неизменно, по окончании своих повседневных занятий, торопливо поднявшись по неровным выщербленным временем каменным ступеням высокой винтовой лестницы, в свою комнату, он отворял тяжёлую, окованную медью, дубовую дверь и выходит на небольшой, прилепленный к башне, как ласточкино гнездо, окружённый каменной балюстрадой балкон.
Был ли в это время усеян сверкающими звёздами тёмно-фиолетовый свод небосклона, белел ли полог крутящейся метели, покрывая его голову и плечи снежными хлопьями, вилась ли под лучами луны по тёмным волнам серебристо-голубая лунная призрачная «дорога счастья», сливаясь с далёким горизонтом, бушевала ли по воле урагана разъярённая стихия, и бешеные волны, вздуваясь горами, шли на приступ прибрежных скал, а сине-огневые молнии, бороздя чёрные взлохмаченные тучи, на миг освещали встревоженный простор океана, играли ли тихим вечером лучи заходящего солнца на гребнях спокойно катящихся волн, - его неподвижно-пристальный взгляд устремлялся в сторону, где находилась его Родина... Прорезав пространство, он скользил по знакомым улицам Невской столицы и искал ту, которую никогда не переставал любить - и этот немой привет ей вошёл в его каждодневную привычку.
Он не мог представить себе, что, может быть, её, которую он так ждал, давно не было в живых!.. Тогда, в тот горестный час разлуки, - это она вложила в его душу безграничную веру... И он верил и ждал... и молился...
Пролетели над ним года, бросая серебро на нити его густых чёрных волос... Тонкий стройный высокий стан стал гнуться. И лишь огонь, горевший по-прежнему в его тёмно-карих глазах, напоминал молодого офицера, который для защиты родины бесстрашно подставлял грудь под вражеские пули.
Но постепенно, - и это было самое ужасное для него! - в его уставшую душу стало вкрадываться сомненье в возможность встречи...
Тогда, в смертельном страхе, он опускался на колени на холодный, каменный пол перед большим, старинным деревянным Крестом с фигурой Распятого Христа и, сжав до боли руки, устремив на Его Божественный Лик полные надежды и тоски глаза, молил Спасителя о чуде...
- Боже милосердный, Ты Который владеешь и жизнью и смертью, помоги мне, помоги, приведи её ко мне ... Ты видишь: я изнемог, надежда и вера гаснет в моей ду-ше... Я готов ожидать её, страдая... Или возьми от меня мою жизнь... Я покорен Твоей Святой воле...
Года всё шли, и молитва его была всё та же - полная глубокой веры...
Фургон проехал равнину и уже приближался к вековому парку замка, когда погода стала портиться, лёгкий ветер совсем упал. В воздухе царила полная тишина... Где-то за свинцовым сводом неба, вечереющее солнце апреля ещё изливало на землю свой лёгкий жар, но, пронизывая свинцовую дымку, лучи его уже не были золотыми, а придавали всему странный, призрачный, серый оттенок. В этом освещении, в этой мёртвой и какой-то волнующей тишине, ещё мрачнее выделялись каменные громады замка.
- Ночью будет ураган, - сказал равнодушно кучер. - Хорошо, что по случаю Св. Пасхи немного рыбачьих лодок ушло в море.
На другой день в Светлое Воскресенье, проснувшись очень рано, он подошёл, как всегда, к окну и открыл его... Небо, точно свинцовая тяжёлая чаша, где-то встречалась с почти неподвижным океаном... Было очень сыро, и ему показалось, что он вдохнул вместо воздуха какую-то мягкую солёную вату…
Хриплый, глухой звон, исходящий из надтреснутой многовековой груди медного колокола с островерхой колокольни небольшой церкви соседнего с замком рыбачьего посёлка, настойчиво звал верующих к первой мессе.
- Христос Воскресе, дорогая, - прошептал он, посылая в пространство, как всегда, приветствие своей жене… - Скоро ли услышу я от тебя - «Воистину Воскресе»...
По обычаю, установленному дедами и прадедами, жители соседних посёлков принесли владельцам замка пасхальные поздравления в виде разной живности: кур, петухов, гусей, уток, поросят и барашков, получая взамен, мужчины - по бутылке крепкого шотландского виски, женщины - мотки шерсти и кофе.
В ожидании прихода владельца замка они собрались в обширной прихожей, бывшей оружейной, делясь друг с другом деревенскими новостями.
- Хорошо, что буря не разразилась, и наши женщины не дрожали в Св. Ночь за своих ушедших в море мужей и сыновей - все лодки вернулись благополучно в свои бухты, да ещё и привели с собой рыбачье моторное судно, которое толкали волны к нашим скалам, - рассказывал сухой высокий старик рыбак, тип настоящего «морского волка», с коричнево-красным, обожжённым солью моря и ветром, лицом. - Это судно носилось, наверное, несколько дней по морю, горючего у них не было, да и мотор был испорчен. У них не было ни воды, ни пищи, они утомлены и обессилены голодом и в крайнем изнеможении...
- Есть среди них женщины? - спросил управляющий.
- Да, две женщины, мальчик лет восьми и трое мужчин, по-видимому, рыбаки.
- Откуда эти люди? - внезапно, в сильном волнении, не узнав своего голоса, спросил Казаргин. - Какой они национальности?
- Какой национальности - не известно. Кто бы они могли быть? Никто не понимает, что они говорят... И документов у них нет. Может быть, эстонцы, или латыши, а может быть - русские, бежавшие от радостей их прекрасного «рая».
- Где они? В какой деревне?
- Да в моей, в доме сына, который до приезда властей приютил их. Если хотите их видеть, я довезу вас на своём фургоне.
- Хорошо, что на море полный штиль, а то их судно разбило бы об острые камни, и они все погибли бы, - говорил по дороге старик, подгоняя лошадей. - Это чудо Св. Ночи спасло их... А ведь тучи-то были какие грозовые вчера!
Когда вслед за стариком он входил в домик его сына, первое, что ему бросилось в глаза, - это был стоящий у стола бледный худенький мальчик, с жадностью поглощавший куски намазанного салом хлеба. На его плечи была наброшена кожаная куртка рыбака. У стены в углу, прикрытие одеялами и ворохом всевозможного платья, виднелись силуэты каких-то лежащих людей.
- Кто ты? – по-русски спросил он, подходя к мальчику.
- А ты? - вместо ответа сказал мальчик, окидывая его недоверчивым взглядом своих больших, светлых недетских глаз.
- Я русский.
- А я был советский, а теперь ушёл от них и стал русским.
- Как тебя зовут?
- Олегом.
- Ты один уехал или вместе с отцом и матерью? Как твоя фамилия?
Мальчик не отвечал на вопросы. В его глазах мелькнула боязнь - страх затравленного зверька.
Он ближе подошёл к ребенку и погладил его до густым тёмным волосам.
- Не бойся отвечать мне, тебя здесь никто не обидит.
- У меня нет отца, - тихо прошептал мальчик. - Убит. Моя фамилия Ильюшин, а мама и бабушка там, - он кивнул головой в сторону угла. - Они спят сейчас.
- Откуда вы уехали?
- Из Гапсаля, из Эстонии.
- С кем?
- С рыбаками-эстонцами, у них было моторное судно. Когда они решили бежать, бабушка умолила их взять нас.
- Как зовут твою маму?
- Маму - Надеждой, а бабушку Елизаветой.
При этом имени всё существо его насторожилось... Что-то большое, светлое поднялось в нём...
- Мальчик, мальчик - Олег! А как звали твоего дедушку? И где он?
- Мой дед живёт в Европе, где - не знаю... Его имя Олег Владимирович Казаргин.
- Это я… - я твой дед!!!
Бедный домик шотландского рыбака превратился в чертог счастья...
Из его груди вырвался крик:
- Господи, Ты совершил чудо?..
Он бросился в угол, где спали его жена и дочь.
("Православная Русь", 1953 г.,№ 7)
К новой публикации текст подготовила М.А. Бирюкова.