Галстук душит. В помещении жарко. Некуда деться от полос длинных и пыльных штор. Завернуться бы в эту духоту, как в одеяло, и позволить душе попрохлаждаться вне сопревшего от жара тела. По-идиотски хочется потрогать лезвие: оно такое холодное и приятное, ну просто глаз не оторвать. Я вижу в нём своё отражение – такое сальное и затасканное, как шаль маразматичной старухи.
Выход из дома – запуск сердца через дефибриллятор. Распахиваются двери, разрезая воздух не хуже лезвий, из которых можно сделать себе крылья и улететь далеко-далеко отсюда, где дыхание сбивается, а сердцебиение – учащается.
Реальность ощущается на языке чаинками высшего сорта. Чай допит до конца, ведь Алиса – девочка правильная и послушная. Сухие руки домработницы и запах её накрахмаленного платья заставляют приостановиться и почувствовать аромат яблочного пирога. Пахнет до отвратительного вкусно. Достойно ли джентльмену стоять в дверях? Игра началась, проходите.
Писать неразборчиво, как пьяный врач, чтобы никто не смог сложить строки вместе и получить ключ от души. Весь замок разворотили, за новый-то кто платить будет? Возможно, это страшное чёрное существо с горящими углями вместо глаз, стоящее за моей спиной. Чего оно ждёт? Мяса? Так я давно уже не съедобный. Попробуй высосать соки, и ты подавишься песком. Поперхнёшься. И в лёгких навсегда осядет один очень талантливый и юркий паразит – писатель, на которого всем плевать. Да, чудовище, ты, к сожалению, не по адресу. Есть субъекты и повкуснее меня. Посытнее.
Хочется танцевать, отбивая чечётку. Вбивать в головы какую-то прописную истину, наслаждаться собственным ничтожным величием. Кто великий? Ты? Тебе самому платить за собственные памятники. На похороны придёт разве что ритуальная служба, потому что ей не отвертеться. Вдохнёт аромат мертвеца и наколдует очень много ароматных, цветных лепестков. В смерти и в блаженстве, пока карма не разлучит нас. Лежать в уютном и мягком гробу в гордом одиночестве.
А вокруг пляшут черти. Смеются, держатся за руки. Глаза у них лучистые, как у детей, хвостики быстрые, копытца подкованные. Большие черти играют на контрабасах, виолончелях и скрипках. Поменьше – радуют глаз плясками под дьявольскую какофонию.
И я такой свежий в этой стираной белой рубашке, мертвенно бледный и по-мертвецки весёлый, насколько это возможно. Чего я добился? К чему я в конечном счёте шёл? Это ли было божественным замыслом, заложенном в меня? Тошно, друзья, тошно, и хочется распяться во имя собственных идей, казавшихся всем такими бесполезными.
Пишу в стол и сам живу в столе, как старая и неопрятная рукопись. Кто я? Пыльная страница, пропахшая яблочным пирогом немолодой домработницы.
Помяни меня стаканом виски, я очень любил его при жизни.