Эхо билось о сумрачные своды замка, осыпаясь вниз осколками зеркал и льдинками.
- Осколками сердца, - подумал барон Сёёгвурд.
Он же - привратник, дворецкий, камердинер, садовник, повар, кучер... Один со множеством ликов. Сам - за себя и за всех, кто когда-либо жил в этих местах. Он уже успел забыть, как пахли руки его матери, каким был голос отца, как смеялась его жена и смеялась ли, вообще. Его владения ужались до стен древнего дома, до калитки, открывающейся с таким трудом, что пропадало желание выходить за неё, до колючих зарослей тёрна, выставившего шипы венком Спасителя.
Уже десять лет, как барон прозябал. И не только крепко выдубленной зимой, когда борода и усы примерзали к коже, но и в любое иное время года. Месяцы слились для него в непрекращающийся серый день - без радости и печали, без будней и праздников, без страсти и гнева. Иногда прошлое подкидывало, словно светлячков в стеклянной банке, вспышки воспоминаний. Но также быстро, как возникли, они таяли в северном море теней. Барон ощущал, что Жизнь бьётся в нём с трепетом крохотного язычка пламени от оплавившейся свечки. И просто дожидался того мгновения, когда уснёт навечно в холодной постели, укрывшись полуистлевшим гобеленом. Но судьба, долго следовавшая его желаниям, неожиданно воспротивилась и...
Однажды утром, а, может, и вечером, когда Сёёгвурд бродил неприкаянно по дорожкам сада, возле калитки послышалось - не то плач, не то мяуканье. Они звали к себе и в то же время отталкивали, пугая своей неуместностью. Постепенно барон переборол себя и подошёл к забору. На снегу лежала женщина, закутанная в дырявый платок из козьей шерсти. Иней осел бело-синими разводами на её лице и не таял.
- Вот смерть мне весточку и прислала, - подумал барон равнодушно. - Точно мёрзлую птицу на порог подбросила. Значит, скоро и мои сани заскользят по льду.
Он повернулся, чтобы тут же забыть о несчастной, чьё тело стало бы скорой добычей для хищников, но за его спиной вновь что-то зазвучало, заплакало, запросило от Жизни будущего и своей доли. Голос звучал тонко, беспомощно и требовательно. Ребёнок!!! Он копошился на остывшей груди матери, теребя пустые соски. Сердце Сёёгвурда ухнуло вниз - осколками, кипящей смолой, первой брачной ночью, рождением первенца и его тихим угасанием в колыбели, диким разгулом, спутавшим дни и ночи, и... пробуждением. Руки вцепились в заржавленные засовы и стали дёргать, рвать, размыкая темницу, которую он сложил сам для себя. Со скрипом, показавшимся ему громом небесным, дверь открылась, и барон выхватил у зимы тощее тельце младенца. Крошечные пальчики вцепились в его седую бороду, и смех огласил комнаты, распугивая демонов одиночества.
- Судьба не любит, когда люди живьём укладываются в могилу, - хлопоча у очага, говорил Сёёгвурд. - А мы с тобой, мой мальчик, ещё повоюем! Ещё встретим не одну весну, запустим воздушных змеев и попляшем у огромного костра! Ты и я, я и ты!!!
Ребёнок давно уже спал, и барон стал тоже задрёмывать, когда звон коснулся дубовой столешницы. На краю лежала монета из красного золота. На одной стороне её сияло сердце, а на другой горела руна - "Жизнь".