* * *
Фаина Павловна Курицына чувствовала себя в офисе полноправной хозяйкой. Главного редактора не будет долго, очень долго. Вчера она навестила его в больнице и знала, что месяц у нее в запасе есть. Можно повластвовать и поцарствовать. Даже распрощавшись с больничной койкой, Игнатьев вряд ли сможет тут же приступить к полноценной работе. Нет, будет, конечно, появляться в редакции, будет принимать участие в трудовом процессе. Но. Не сразу. И не сразу на всю катушку. А это значит…А это значит… - Фаина Павловна плотоядно улыбнулась – а это значит, что она сейчас будет главной из главных. Ну, берегись, холопы!
Она не стала занимать Игнатьевский кабинет, но взяла себе за привычку являться на работу пораньше и заходить во владения Владимира Александровича. Садилась в его кресло, перебирала кое-какие бумаги, просматривала почту.
В один из таких визитов она наткнулась на одно письмо. Оно пришло на «электронку» Игнатьева, но было адресовано Екатерине Кораблевой. Щелчок «мыши» - и вот уже Фаина Павловна с интересом погрузилась в чтение. Курицына не сразу «въехала» в суть послания. Прочла еще раз. Потом еще. Выключила компьютер. Задумалась.
* * *
Елизавета Константиновна засиделась до поздна с подругами и, вернувшись домой, была очень удивлена тому, что в квартире ее ждал сын. Он не звонил ей, не предупреждал о том, что придет. Странно…
Ужин был уже готов, но есть ей не хотелось. Обижать сына отказом тоже. Тем более что у ее мальчика явно что-то случилось. Иначе, зачем бы он явился к ней вот так, вероломно?
В их отношениях давным-давно были установлены определенные правила, некоторые были выбраны методом весьма нелюбезным (переругиваниями и даже мелкими ссорами), что-то они решили для себя весьма полюбовно. Но тем не менее, следуя этим правилам, и матери и сыну жилось гораздо комфортнее. Они оба никогда не лезли другому в душу, но если требовалась какая-то помощь или даже незначительный совет, могли обратиться друг к другу в любое время дня и ночи. Но не злоупотребляя при этом…
Сейчас Дмитрию, судя по всему, было тошновато. И грызло его что-то такое, о чем он не хотел говорить ни с Сашей, ни с Лилей. Если сын пришел к ней, значит ему плохо. И его надо выслушать. Если он, конечно, пожелает что-то рассказать.
И потому, вооружившись вилкой, maman уселась за стол и подвинула к себе тарелку с жареной картошкой. О, боги! На часах почти десять вечера, а тут целая тарелка румяной вкуснятины! Но – надо, так надо!
- Как дела? Что нового?
- Да вроде ничего. У тебя как?
- Тоже все по-старому. Студенты учатся, жизнь продолжается.
- Ты сегодня что-то поздно?
- Да засиделись с Еленой у Маруси.
- Как они? – Дмитрий, буквально с пеленок зная подруг матери, обычно был посвящен в самые значимые события в их жизни.
- Нормально. Лена со дня на день ждет рождения внука.
Сын недоуменно свел брови.
- Да-да, представляешь, ее Ариша скоро подарит им мальчика.
- У нее же дочке только недавно год исполнился? Ты же сама говорила…
- Да, вот так тоже бывает. Тяжеловато, конечно, будет с двумя малышами сразу, но ничего, Лена поможет, да и зятя она вроде хвалит.
Говорила maman совершенно без всякого подтекста, почти не глядя на Дмитрия. С Лилей он, что ли, поссорился? Развивать тему внуков она не собиралась, и даже поспешила сменить разговор.
- Галке скоро день рождения. Она тебе звонила?
- Звонила. В субботу к двум часам. Ты пойдешь?
- Ну, куда же я денусь. Что будешь дарить?
Они еще некоторое время обсуждали варианты подарков для Галины, и, в конце концов, сошлись на том, что сообща купят ее любимые дорогущие духи.
- Останешься сегодня? – как бы невзначай спросила maman, когда они пили чай. – Поздно уже, а тебе далеко ехать.
Дмитрий кивнул. И от этого поспешного его согласия у Елизаветы Константиновны тревожно сжалось сердце. Нет, тут явно что-то не так. Обычно сын удирал от нее в любое время, хоть за полночь, ничто его не держало. А тут, смотри-ка, собирается остаться.
- Кстати, как поживает тот мальчик, твой тезка? Вы общаетесь? – поинтересовалась maman, когда они уже разошлись по постелям. Сын не спал, она слышала, как он ворочается. Сама она по многолетней привычке читала перед сном.
Он не сразу ответил на ее вопрос. Помолчал немного и лишь потом произнес:
- Созваниваемся. Иногда. Пока у него вроде бы все нормально.
- Почему «пока»?
- Да потому, что он - мальчишка, мам. У пацанов все время что-нибудь происходит. Разве нет?
- Да уж… - улыбнулась maman.
Растила она мальчика… Отец Дмитрия умер, когда сынишке исполнилось восемь лет. Чего только не случалось с ее Димкой за это время! Не счесть порванных штанов и курток, синяки и царапины, казалось, вообще никогда не сходили с его тела. А как же иначе – ведь он не был маменькиным сынком, рос, как и его друг Санька, на улице. Она работала, да еще и на дом брала переводы, лишь бы свести концы с концами. Это сейчас настали светлые времена, когда ее знания оказались оцененными по достоинству и стали приносить неплохой доход. А двадцать лет назад… Но Елизавета Константиновна не любила вспоминать те сложные времена, и тем более никогда не стучала себе в грудь, восхваляя свои заслуги: «вот я, в лихие девяностые одна сына поднимала!». Было и было, к счастью прошло, теперь на жизнь грех жаловаться.
Maman время от времени шелестела страницами. Сын в соседней комнате томился от бессонницы, положив руки под голову, то закрывал глаза, то снова смотрел в потолок. Кромешной темноты не было – Дмитрий не любил зашторивать окна, а в материной квартире, находящейся на втором этаже, и вовсе было светло – под окном находился уличный фонарь.
Она засела в его сердце как заноза. Засела давно, но не беспокоила до поры до времени. У него была Лиля, у нее тоже кто-то был. И, даже не сознаваясь самому себе, что неровно дышит не только к Димке Кораблеву, но и к его матери, Дмитрий жил, словно согретый этим странным, вроде бы мимолетным, теплом от общения с ними.
Катя… Жуков чуть не скрипнул зубами, когда подумал о ней. Старался не думать. Честно гнал из своей головы мысли о ней. Все эти несколько недель после той ночи глушил в себе всё сразу: и нежные чувства к Кате, и желание быть с нею, и обиду. Жгучую - до боли - обиду. Как она сказала – «Это было не с нами?»… И сколько в этом вопросе было удивления и даже испуга. Ну а дальше… как всегда банальное… «ты только не подумай, что это было потому, что я выпила…» Сначала Дмитрий мог еще так подумать. Но сегодня… Сегодня он совершенно случайно увидел ее с каким-то молодым мужчиной. Тот очень сильно хромал, опираясь на трость. Они вместе медленно шли по тротуару, потом сели в такси. Что после этого можно думать? У Кати ведь из родственников никого нет…
А все-таки, молодец, Катюха! Использовала его, как одноразовую вещицу. Хоп, и выбросил за ненадобностью! Конечно, очень удобно! – Подумалось вдруг со злостью.
Жуков тяжело вздохнул и перевернулся на бок. Честное слово, никогда бы не подумал, что такое может быть с ним! Обычно Дмитрий расставался с женщинами го-о-раздо легче!
* * *
- И как это понимать? – На стол прямо перед носом Кораблевой шлепнулся журнал.
Катя вздрогнула от неожиданности, взглянула на обложку, подняла глаза на Игнатьева. Туча. Честное слово – туча. Прихрамывая, он ворвался в их с Соней кабинет и, даже не поздоровавшись, грохнул журналом по столу.
Он никогда не позволял себе с ней такого. А тут, словно с цепи сорвался, хоть и не кричит, но от него самого исходят такие волны возмущения, что хоть огнетушитель доставай! И журналом так об стол приложил… Хотя тут было отчего грохать. Тут можно было даже заорать как сумасшедшему, она бы поняла его.
На глянцевой обложке печатного издания красовался ее снимок. Один из тех, что она отдала в «Цейтнот». И за которые ей уже выплатили кругленькую сумму аванса.
Но на обложке, там, где обычно печатается название журнала, значилось вовсе не «Цейтнот». Там было напечатано совсем другое слово. «Другие ценности». Дьявол! Что все это значит?!
- Вот и я хотел бы знать, что все это значит?! – Ожил наконец Игнатьев.
Катя непонимающе глянула на него.
- Не знаю.
- Не знаешь?! Это твои снимки?
Этот снимок, что, не один там? Кате стало дурно, в какой-то момент она почувствовала, что звуки до нее стали доноситься как сквозь вату.
- Я даже не спрашиваю – как они туда попали. Я хочу просто узнать – ты представляешь, во что это все теперь выльется? Да Скоробогатов мне не то что руки не подаст… Ему-то как оправдаться перед «цейтнотовскими»?!
Софья, шагнувшая было в кабинет, моментально ретировалась, едва не выронив из рук пачку бумаг.
Скоробогатов строго-настрого предупреждал, что контракт с «Цейтнотом» - это игра в одни ворота. Контракт дорогостоящий, но серьезный. «На хлебушек с маслицем и икоркой должно хватить. Только предупреждаю сразу – если согласишься, запомни накрепко – твои снимки больше не должно будет перепечатывать НИ ОДНО издание до сроков, которые установят эти господа. Так что подумай – готова ли ты продаться».
Катя глубоко вздохнула и, стараясь говорить как можно спокойнее, произнесла:
- Послушай меня. Я не знаю, как мои снимки попали в этот журнал. Я даже про его существование до сих пор не знала. Мне никто не предлагал никаких контрактов. Все, что ты сейчас говоришь, мне так же непонятно, как и тебе самому.
- Да ладно! – с издевкой произнес Игнатьев.
- Я просто не знаю, как так получилось! И почему – я тоже не знаю!!! Какой мне резон подставлять тебя и Тимура?! Зачем мне самой надо мараться во всем этом… дерьме?!
- Вот-вот, это ты точно заметила – ситуация, прямо скажем, дерьмовая!
Владимир все еще кипел гневом, но где-то внутри до него стало доходить, что не все так просто. Он скривился, словно от зубной боли, шагнул от ее стола.
- То есть ты хочешь сказать, что это не ты?
- Не я. Не я! Снимки мои, но в этот журнал я их не отдавала!!! Не отдавала и не продавала!!!
- А кто же тогда? – Рыкнул Игнатьев, но уже почти беззлобно. – Кто же их туда отдал?
- Не знаю. Честное слово – я не знаю и даже не представляю!!! – Катя вскинула на него полные тревоги глаза.
Несколько секунд начальник смотрел в них, словно пытаясь прочесть ответ на интересующий его вопрос. Потом шумно выдохнул. И окончательно отступил от Кораблевой.
В гнетущей тишине они оба судорожно пытались сообразить – кто же смог сотворить с ними такое. Ответов не было. Даже приблизительных. Через некоторое время в кабинет стали заглядывать коллеги – рабочий день был в самом разгаре, и нужно было решать насущные вопросы.
- Так, ладно, - решительно произнес Игнатьев после очередного такого «заглядывания». – Я пойду к себе. Будут какие соображения – тут же говори. Поняла?
- Поняла. А как быть с Тимуром?
- А что с Тимуром?
- Ну… ему же надо как-то все это объяснить?...
- Не знаю я как перед ним объясняться. Ладно, с этим я сам разберусь. Хотя подстава, прямо скажем, супер! – Горько усмехнулся Владимир.
Ночь прошла без сна, в судорожных раздумьях над случившимся. Как, как ее снимки могли попасть в этот злополучный журнал? Кто мог знать о ее договоре с «Цейтнотом»? Кто был в теме? Кто имел доступ к ее снимкам вообще, а тем более именно к этим снимкам? Вопросы, вопросы, вопросы…
У Кати даже не было злости на Игнатьева за его тон, когда он налетел на нее с этим дурацким журналом. Его можно понять – если ей самой, мягко скажем, неприятно, то каково ему, человеку, который оказался меж двух, а то и трех огней? Почему? Да потому. Потому, что с одной стороны была Катя. Он от всей души хотел ей помочь, стремился вывести ее на новый уровень, помогал ей подняться, чтобы ее мастерство увидели сильные мира сего, чтобы ее заметили и оценили. К тому же они ведь были не просто коллегами… А потому он ну никак не мог ожидать такого удара в спину, тем более от нее.
С другой стороны у Владимира были определенные обязательства перед Тимуром Скоробогатовым. Да что там обязательства! Это было делом чести, как бы пафосно это не звучало! А уж как «попал» Скоробогатов – об этом даже думать страшно! Это же Москва, столица, будь она неладна со своими волчьими законами! Человек он значимый, вращается в кругах, где могут выставить такой счет, что всей жизни Катиной не хватит, чтобы расплатиться! А уж про замаранное имя лучше вообще молчать.
Одним словом в этом дерьме оказались перемазанными они все. Сразу, одним махом! По самые уши!!!
За окном было темно. Уснуть шансов не было, и Катя встала, включила компьютер. Пока электроника «просыпалась» Катерина посидела задумавшись. Достала чистый лист бумаги и ручку. Та-а-к… С чего начнем?
Кто-то, этот неведомый гаденыш КТО-ТО, явно вольно или невольно оказался в курсе самой темы. Катя поставила на листе цифру «один». «Кто знал о моем договоре с журналом?» Подумала и написала несколько имен и фамилий. Цифра «два». «У кого был доступ к моим работам?» Тут список оказался более обширным.
«Три». «У кого на меня такой здоровенный зуб?» Ручка на некоторое время замерла. Тут надо подумать как следует.
«Четыре». «У кого из первого списка может найтись недоброжелатель, имеющий желание так подгадить не только мне, но и кому-то из нас?»
Пункты росли один за другим. Когда за окном забрезжил рассвет, Катя сидела, задумавшись, над своим списком. Испещренный разными стрелками, какими-то мелкими записями, лист позволил ей сделать определенные выводы. Глянув на часы, она покосилась на телефон. Рано, еще рано, люди спят. Катя встала, включила чайник. Заварив крепкий чай, она вернулась к компьютеру и защелкала клавиатурой.
Сонин муж Артем был программистом. Хорошим программистом. Можно даже сказать – отличным. Когда Катя объяснила ему суть своей проблемы, он лишь немного подумал и согласился помочь.
Они встретились в семь часов вечера и втроем с Соней и Артемом отправились обратно в редакцию. Артем засел за Катин компьютер, на мониторе, словно крылья бабочки, замелькали открываемые и закрываемые окна. Через полчаса он подозвал Катю. Один из файлов был скачен в неурочное время. Открыли файл – так и есть – снимки. Те самые, которые она приготовила для «Цейтнота». Катерина задумалась. «Нет, это точно не я. В это время меня на работе никогда не бывает. Утро, восемь ноль пять. Нет, я никогда не прихожу сюда так рано». Значит это все-таки кто-то из своих». «Какое это было число?» - «Четырнадцатое. Четырнадцатое апреля».
Катя покусала губу. В эти дни Игнатьев был уже на больничной койке. Авария произошла одиннадцатого… Стоп. А ведь письмо от Скоробогатова Катя прочла только тогда, когда Владимир более менее очухался, и врач разрешил ему пользоваться компьютером. Он тогда сразу проверил почту и позвонил ей, сообщил про письмо. А произошло это дня через четыре-пять после аварии. Значит, кто-то еще мог узнать про письмо .Но о нем можно было узнать только из «электронки» Владимира. Значит нужно посмотреть почту Игнатьева. И его компьютер. А точнее сказать – почту на его компьютере.
Владимир внимательно выслушал Катю по телефону и пообещал подъехать. Буквально через четверть часа он уже входил в кабинет. Катерина показала ему исчерченный и исписанный ночью листок, объяснила все свои выводы. Потом подключился Артем. В итоге они все отправились в кабинет к Игнатьеву, и уже там Сонин муж занялся компьютером Владимира.
Потом Игнатьев с Катей спустились на первый этаж к охраннику. Нашли запись с видеокамеры за нужное число, внимательно просмотрели. Камер в кабинетах не было, наблюдение велось только на входе в здание и в коридорах. Причем в коридорах камеры включались только в нерабочее время и по выходным. Отключение после ночи было согласовано и происходило ровно в девять.
Половина восьмого утра. В здание редакции входит женщина. Длинные светлые волосы собраны на затылке в кичку. Белоснежная куртка, яркий синий шарф на плечах. Спутать практически невозможно. Катя краем глаза заметила, что Игнатьев повернул голову и посмотрел на нее. Узнал? Ну, конечно же, узнал. Вот она поздоровалась с охранником, взяла пакет с почтой, расписалась в каком-то журнале. В семь сорок пять в кабинет Владимира вошла женщина. Вышла обратно через час. Те же светлые волосы, та же кичка. Закрыла кабинет и пошла дальше по коридору. Буквально через пару минут на записи появились еще несколько человек – начинался рабочий день. Больше до самого отключения камеры в кабинет никто не входил.
Когда экран потух, Игнатьев и Кораблева посмотрели друг на друга. Похоже, все сошлось. Письмо от Скоробогатова пришло на «электронку» Владимира Александровича вечером двенадцатого апреля. Прочитано с компьютера из его кабинета утром тринадцатого. Файл из Катиного компьютера скачен четырнадцатого. Тоже ранним утром. И в то утро камера так же беспристрастно зафиксировала дамочку с кичкой, появившуюся в редакции раньше всех. В столе Игнатьева хранилась коробка с запасными ключами от всех кабинетов, так что добраться до Катиного рабочего компьютера не составляло почти никакого труда.
- Что будешь делать? – спросила она у Игнатьева.
Он в ответ только крякнул. Глянул на охранника, поблагодарил его, и кивком головы позвал Катю на выход.
- Ты меня извини… - произнес он уже в коридоре. – А на счет всего остального я должен подумать.
- Ну думай, - пожала плечами Катя. Ей действительно было как-то необидно от того, что Володя подозревал ее в двойной игре. Жалко, конечно, престижного контракта, да и аванс придется вернуть. Хорошо еще, что она его не потратила, как сердце чувствовало…
Игнатьев словно прочитал ее мысли.
- Кстати, если сможешь предложить что-нибудь стоящее на замену в течение этой недели, то «цейтнотовские» не станут расторгать контракт.
- Правда?! – Вот это действительно было уже кое-то! Были, ох были у запасливой Кати нетронутые сокровища. Не очень хотелось, правда, пока их кому-либо показывать – подборка еще совсем сырая. Но раз на кону стоит твое доброе имя, то придется рискнуть!
Через час Игнатьев позвал Катю к себе в кабинет. Он был хмур, но ей чуть улыбнулся.
- В общем, я подумал. По моим раскладкам получается, что надо попробовать поговорить с нею и тебе и мне одновременно. Как ты на это смотришь?
Катя согласилась.
Зайдя в кабинет, Фаина Павловна заулыбалась главному редактору. На Кораблеву глянула лишь мельком. Уселась на стул без приглашения и приготовилась слушать.
Когда Игнатьев заговорил, спесь слетела с Курицыной, но она изо всех сил старалась «держать» лицо. Лишь плотно сжатые тонкие губы выдавали ее волнение. Выслушав начальника, «мадам Кура» немного помолчала. Но затягивать «молчанку» явно не стоило – от нее ждали объяснений. По-прежнему не глядя на Катю, словно той и не было в кабинете, Фаина Павловна заговорила. По ее словам выходило, что она впервые слышит обо всем случившемся. Пришлось выложить весьма весомый аргумент – записи видеокамер. Несколько кадров были предусмотрительно распечатаны. На легших перед Курицыной снимках были проставлены время и дата, а уж саму себя она просто не могла не узнать. Крыть было нечем. Затравлено глянув на Катю, женщина глубоко вздохнула и… принялась отнекиваться. И все равно – «впервые все это слышу, знать ничего не знаю».
И тут Игнатьев вдруг хлопнул кулаком по столу.
- А ну хватит! Вас приперли к стенке, а вы пытаетесь рассказывать нам сказки! Конечно, то, что вы сделали, в принципе не наказуемо. Но. Во-первых, вы должны как минимум извиниться перед Кораблевой. Это, я еще раз повторяю, как минимум! А во-вторых, нам после всего случившегося будет очень сложно работать вместе. Предлагаю вам, Фаина Павловна, подумать над этим.
Извиняться «мадам Кура» не стала. Задышала тяжело, насупилась, но на Катю, как говорится, даже косым не взглянула. Потом вскочила со стула.
- Я не знаю, какую именно цель вы преследовали. Но унизить вам меня не удастся! – И гордо вскинув голову, вышла из кабинета.
Игнатьев с Катей только переглянулись.
- Вот зараза-то! Никогда бы не подумал, что она такая! – с горечью ухмыльнулся Владимир.
Катя сдержалась от комментариев. Если начать открывать ему все карты, то вообще может разразиться грандиозный скандал. О том, какая змея греется на его груди, Игнатьев, судя по всему, даже не догадывался. А развязывать междоусобные войны Катя не любила и не собиралась. Тем более, что если она постарается, то все еще можно исправить. А впредь надо просто быть умнее. Свое добро надо держать при себе, не давая возможности другим воспользоваться им в своих корыстных целях. Хотя какую цель преследовала Курицына, подставляя Катю, трудно понять. Самой - выгоды никакой. Ни на грош, ни на копейку. Единственное – насолить Кораблевой, спутать ей карты, перекрыть доступ к возможному взлету. А что, почему бы и нет? Порой смотреть, как падают другие, не менее приятно, чем подниматься самому. Тем более, если у тебя и нет такой возможности к подъему…
Вернувшись в кабинет, Катя некоторое время сидела, «переваривая» про себя все произошедшее. Слава Богу, все обошлось малой кровью, хотя как они будут теперь работать с этой Курицыной? Может та вцепится в нее мертвой хваткой? А может, наоборот, язык прижмет - мадам Кура, как и все сволочные натуры, в принципе была трусовата, видя силу, предпочитала сворачивать в сторону, а то вдруг зашибет ненароком. А укусить побольнее всегда можно того, кто не даст отпора, того кто слабее. Ну да ладно, поживем - увидим.
Соня вернулась в кабинет только в одиннадцать, вопросительно мотнула головой. Обсуждать вслух столь щекотливую тему в кабинете они обе не рискнули. Вот будет обеденный перерыв, можно будет поговорить в кафешке, без лишних ушей. Но, чтобы не томить подругу, Катя показала ей большой палец кверху. Та удовлетворенно кивнула и уселась за свой стол.
- Слышь, Кать! Тут тебе, кстати, сообщение одно странное пришло. Хочешь почитать? – через некоторое время подала голос Соня. – Я забыла тебе утром сказать, замотались мы со всеми этими делами! Артем, когда везде смотрел - открыл…
Катя готовила снимки для замены и только согласно кивнула.
- Давай!
- «Здравствуйте, Катя! Вы будете удивлены, но я, наверное, ваша троюродная сестра. Меня зовут Ирина, мне тридцать девять лет. Мы живем на Урале. Мы – это моя мама – двоюродная сестра вашего папы, и мои дети – Коля и Света. Если вам интересно, то ответьте, я вам все объясню. Ирина Давыдова».
Софья откусила пирожок – время близилось к полудню – и выглянула из-за монитора.
Катя выронила карандаш, что вертела в руке, и он, не встретив на своем пути никаких препятствий, упал на пол.
Когда была жива бабушка, Катя почти не задавалась вопросами родства. Ей вполне хватало того, что у нее есть бабуля, а родители только периодически появляются дома. Нет, она, конечно же очень любила их! И в меру скучала по маме и папе, ждала их, искренне радовалась встречам. Но именно такой образ жизни вполне ее устраивал. Катя видела всякие семьи – и вполне благополучные и не очень, семьи, где было по одному ребенку, и где их было больше. Тем, что она одна, что у нее нет не то что родных, а даже двоюродных или троюродных братьев и сестер, девочка голову никогда не забивала. Были друзья и подружки, ей хватало. Она знала, что бабушка с дедушкой приехали на это место жительства много лет назад. Никого из родни тут не было и в помине. Дед был детдомовский, ему даже имя дали там же, так как, когда двухгодовалым малышом его подобрали после бомбежки эшелона с эвакуированными, документов при нем никаких не оказалось. У бабушки где-то далеко жила родная сестра, но они давно не виделись, лишь писали друг другу письма. Когда решался вопрос о дальнейшей судьбе осиротевшей Катюши, ответа на единственное посланное по адресу бабушкиной родни письмо не пришло. Ну, нет, как говорится, значит, нет. Прожила и так.
- Выходит, у тебя все-таки есть родственники? – Софья, слушая краткое повествование Кати, крутила на палец рыжий кудрявый локон.
- Есть. Но не факт, что это именно они. Сонь, мне сейчас, действительно некогда. Вечером я все посмотрю, обо всем подумаю. Хорошо?
- Хорошо. – Без особого энтузиазма согласилась Софья. – Просто интересно. Я привыкла, что люди во всяких передачах друг друга ищут. Но это по телеку! А тут у подруги такая история!
Катя мотнула головой, просто «угукнула» в ответ и вернулась к своим снимкам. Время, действительно, поджимало.
Дома, управившись с делами, она уселась с ноутбуком на диван. Открыла послание Ирины, перечитала несколько раз, задумалась. Потом начала печатать.
Утром следующего дня ей пришло еще одно письмо. Та самая Ирина Давыдова уже более подробно рассказала о семье, назвала имена, даты и события, по которым Катя сделала окончательный вывод – там, в дальней дали, действительно проживают ее родственники. Ирина писала, что найти Катю она надумала сама. Слышала от матери о существовании троюродной сестры. А тут вдруг почему-то захотелось отыскать ее и познакомиться.
Димка, узнав от матери новость, обрадовался и начал приставать с расспросами: кто да что. Она, смеясь, отвечала, что и сама знает не больше его самого, дала прочитать ему Иринины письма. Следующее послание на Урал они строчили уже вдвоем.
Продолжение:http://www.proza.ru/2017/01/30/609