Ну вот - в моей скудной, прихотливой памяти осталось только три женских фигуры из родного «Б» класса школы номер восемьдесят, что помещалась на улице Шевченко в моем милом Днепропетровске.
К счастью, шантрапе под куполом не до переименований, у них сейчас самая горячая пора – завершение блистательного дерибана последнего, нашего, совкового наследия.
Удивительные, невероятные люди! Сбились в эту самую коалицию, больше трёхсот голосов, родили своё дивное соглашение, кровью под ним подписались, частично, правда, нашей. Выбрали кабмин, который всю эту галиматью должен выполнять, и сразу же начали собачиться, драться и выносить друг друга за причинные места прямо из трибуны, прямо в прямом эфире, и при этом еще доказывая нам, что это, де, и есть самая-самая, продвинутая демократия! Торжество свободы свободной личности!
Ну, уж нет, ребята, так не пойдёт. Тут явно кто-то из нас полный идиот… Или мерзавец, жадный и беспринципный негодяй и подлец.
В нашем же, днепропетровском классе тоже случались драки. Да еще какие! Самые жестокие и беспощадные! Девчачьи!
Одной из бойцов была девочка, пришедшая в наш класс вместе с Юркой Пугачем, очень мощная и креативная математичка, но, увы, столь же уродливая. Ну, тАк уж природа отомстила этой, будущей нашей Софье Ковалевской - которая, кстати, была вполне себе ничего - за то, что несчастная девочка покусилась на мужские охотничьи угодья, что только руками разведёшь…
И звали её тоже Софья, или Соня де Мурло, как её сразу нарекли наши безжалостные остряки. Я, так просто боялся смотреть на её огромное, лошадиное, постоянно красное лицо, которое не спасали ни прекрасные, умные глаза, ни мягкие, соболиные брови. Но характер у нашей Сонечки был вполне себе боевой и она отнюдь не вела себя подобно серой, незаметной мышке. Поэтому я был на её счет совершенно спокоен.
Кстати, её улучшенный прототип, Софочка Корвин-Круковская в девичестве, тоже была не робкого десятка и даже решилась, подобно Пушкинской Татьяне, написать признание в любви моему кумиру, Федору Михайловичу, который, в то время, как раз страдал по её старшей сестрице. А потом, при личном свидании, эта цифровая девочка жестко приказала вернуть надушенную эпистолу – математик, что возьмешь – сплошная, холодная логика…
Наша Соня никому ничего, как мне кажется, не писала, но как-то ухитрилась перебежать дорогу одной колоритной пацанке, неукротимой двоечнице и оторве, Лариске Кургузиной, или, по нашему, Кукурузине.
Очень, очень яркая девка! Огонь! Её всегда было так много, что, казалось, еще чуть-чуть, и она начнет приставать, цепляться и задирать саму себя. Мне тоже слегка доставалось от этого бретёра в юбке, хотя я уже потихоньку приобретал навык укрощения именно вот таких вот, непростых особ женского пола. Подобных девчонок я, почему-то, стеснялся меньше, чем наших томных кисейных барышень. Сложные, заковыристые и жесткие пацанки меня всегда чем-то привлекали, если только в их поведении не ощущалось явной, беспощадной и необъяснимой злобы. Таких я обходил десятой дорогой.
Лариска же просто клокотала избытком энергии, который никак не желал сублимироваться в учебу, например. Никак!
«Снакин! У тебя сейчас твои коровьи глаза выпадут из очков!». – Это всё исключительно, чтобы лучше видеть вас, моя кукурузная королева!
После этого нужно элегантно увернуться от любого предмета, что попадет Кукурузине под руку, поднять его, демонстративно обдуть и, как бы припадая на одно коленочко, почтительнейше вернуть…
«Иди ты, Снакин!..» - Уже иду, моя…
Вот где-то так, шаг за шагом я и приручал эту дикую пантеру в сбитых туфельках и старенькой, застиранной форме.
Жила Лариска в какой-то, просто дико перенаселенной квартире, с удивительнейшими, непостижимыми персонажами обеих полов, с которыми происходили столь же головоломные происшествия, о которых Кукурузина могла часами рассказывать своей закадычной подруге, тюкающей Людочке.
Они шепчутся, шепчутся, а я так ушки и навострю… М-да! Тут впору и самому, хором с Людочкой, в унисон подвыть: тю-у-уу! Живут же люди! И в кино не ходи…
Должен сказать, что дела с приручением шли очень, очень туго. Ну, уж слишком переполнен энергией был этот живой вулкан, да еще с таким постоянным, неиссякаемым креативом под домашним кровом. Но один случай немного, как мне кажется, подвигнул меня в нужном направлении. Жестокий случай, железный, как та ручка, которая угодила мне прямо в висок, когда я задумчиво восседал за первой партой у окна – и что это меня туда принесло?..
Ручка находилась прямёхонько на уровне оного моего виска и была намертво прикреплена к раме высоченного нашего окна, которую изо всех сил рванула на себя моя королева. И что ей так нужно было там, за окном?.. Не знаю, потому, что в единый какой-то миг, меня всего пронзила дикая, пульсирующая боль и коровьи мои глаза действительно куда-то выпали - похоже, это был костёр с яркими, искристо-пунцовыми языками пламени.
Ничего не соображая, не видя и не понимая, что делаю, я изо всех сил оттолкнул этот самый стеклянно-деревянный таран и меня всего, в довершение, обсыпало осколками хлынувшего, откуда-то сверху, стекла. Ну, вот, теперь я еще и раму высадил…
Поскольку случай убедился, что удар ручкой вышел просто блистательно, то дополнительных украшений в виде страшных, каких-нибудь, порезов он решил уже не добавлять и только, весенним ветерком, озорно посвистывал сквозь звездящуюся в стекле дыру.
Из полыхающего болью и пламенем костра мои плачущие глазки сумели заметить застывший силуэт Ларисы и даже отметили странное, совершенно не присущее этому дивному созданию, выражение испуга, вперемешку – нет, не может быть!- с жалостью! Да-да! С жалостью, с жалостью! Это что же, Кукурузина кого-то пожалела?! Ну, если даже так, то только на мгновение: «Так, Снакин, теперь получишь! Разбил окошко своей башкой, да еще и кривляешься!» - Это всё моя неловкость, от вашей милостивой отметины, моя… – сумел-таки проблеять я…
И, хоть Лариска выразительно покрутила пальцем у виска и гордо удалилась – я, мол, тут не причем, разбирайтесь уж сами – всё-таки её отношение ко мне как-то неуловимо изменилось и она стала меня цеплять и задирать гораздо, гораздо реже. Иногда мне даже удавалось ловить её задумчивый – у Лариски, да задумчивый! – взгляд на своей незначительной особе.
А весна всё приближалась и приближалась. В крови забродили неведомые соки, глаза мальчиков замечали теперь только лишь девочек, ну, а девочки видели сны, странные, непривычные и будоражащие их девичью невинность, совсем, совсем нескромные сны. Весна на нашей, пацанской стороне! Эй, вы там! Недотроги! Хватит цепенеть в холодной отрешенности! Оттаивайте! Оживайте! Наплюйте на уроки и оценки! Время не ждёт!
Похоже, что один из подобных снов обжог и мою кукурузную принцессу и я даже смог немного подслушать этот, явно удививший саму сновидицу, странный, школьно-эротический, по всей видимости, эпизод, одним из главных персонажей которого был, по чьему-то дикому капризу, ваш скромный автор! Людочкино «тю» приобрело совершенно уж невероятные, какие-то стонущие оттенки, а Кукурузина, все время, то закатывала свои карие, блестящие фасолины под облака, то жарко стреляла ими прямо в мою сторону!
Я тут же принял позу примерного пионэра, внимающего печатному рассказу ветерана, но ушки мои так и вибрировали, так и тряслись от интереса и возбуждения…
И что же это случилось с неукротимой пацанкой? Она совсем перестала меня цеплять! Она даже попросила в чем-то ей помочь с геометрией! А я, в полной прострации от такого неслыханного случая, долго не мог понять самой простейшей задачки! А этот её задумчивый, к чему-то, как-бы всё время прислушивающийся взгляд!..