Француз. черновики
Всю ночь за окнами метель выворачивала крышы дровянных сараев. Так же и меня выворачивало от непонятных ощущений, и я принимал их как дуновения приближающейся смерти. Каждая частица тела стонала от боли.
Вдоль Мойки мело с такой скоростью что Никита с трудом откапывал парадное через каждых двадцать минут. Умирать или уходить, как сказала бы ОНА в такую стужу было зябко. Я усмехнулся своему коламбуру, что вызвало резкий кашель и вдруг из кашля опять выпрыгнула эта страшная боль. Боль , не просто боль , а спутница идущая рядом с постелью на протяжении последних суток. Видения сменялись мечтами. Вот её лицо под повседневной маской иронической жестокости вдруг вспыхивало страстью. Той далекой неподдельной страстью. Из того убежавшего времени небытия, ради которого я общем то и жил, писал, унижался и скоморошил все эти безумные годы. Вдруг вместо её глаз… Удивительных глаз , цвет которых менялся как в калейдоскопе от фиолетовых до нежно васильковых , или вмиг расплескившись кошачьей хищной-зеленью , разлетался изумрудными брызгами Африканской растительности.
Так вот вместо этих глаз я увидел заплаканные темные глаза Натальи. Она сидела в изголовье кушетки в бирюзовом платье и меховой накидке. Наполненные неподдельными страданиями глаза жены, отрешенно смотрели в пустоту. Сейчас её сострадание было лишним и неприятным. При её появлении я всегда как бы впадал в беспамятство , игру хотелось довести до конца.
Почему я, несмотря ни на какие наговоры друзей верил той , далекой , с глазами неба и моря, той самой ради которой пошел на вчерашнюю дуэль , ради которой решил запятнать честь и свою и жены и противника. Я верил ей как единственному существу на этой земле. Дуло пистоля барона де Гекерена то приближалось, то превращалось из стволов Лепажа в дивный инструмент на котором в дровянике грозно дудели фавны. Музыка звучала все громче и глубже, все настойчивей и страшней. Каждая клеточка мозга превращалась в завывающий оркестр. И вот подчиняясь этому оркестру, состоящему из миллионов инструментов, каждый из которых был полифоничен , душа моя обвенчавшаяся с этими звуками на мягкой подушке сотканной из деловито урчащих басов контр-фаготов и бассонов стала подниматься вверх. Голубовато-бирюзовое пятно платья Натальи и ее тонкие пальцы поправляющие подушку переносили меня в начало встречи с Ней. И уже с далеко далеких толи небесных, толи наоборот глубинно пещерно-подземных миров, передо мной понеслась живая череда моей заканчивающейся жизни. Пальцы и голубые волны рукавов…
Удивительные. Бесподобные. Изящные. Божественные… Продолжать хотелось до бесконечности. Да-да, продолжать перечислять, и находить новые слова только для того чтобы найти объяснение тому чуду которое видели мои глаза…И слышали мои уши.
Её пальцы. Сравнение которым я так и не нашел продолжали порхать над клавишами рояли. То взлетая белыми чайками в окружении голубых волн кружев на рукавах её платья, то злым когтями гарпий впивались в клавиши стонущего рояля. Басовые ноты контр октавы рокотали что то сумашедшее, монотонно повторяющееся и как бы сплетаясь с ритмами душ порхающих вкруг исполнительницы. Но почему-то порождая в этих душах страх. В этих нотах звучало что то тайно-воинственное, демоническое и явно новое, то что высшее общество еще не слышало.
Я тайком, из под пальцев пятерни, впившейся в шевелюру волос посмотрел в угол где облкотившись на полку камина стоял с бокалом шампанского император. Взгляд Александра был сосредоточен. Я бы сказал яростно сосредеточен на пианистке. Левая рука застыла с бокалом на пол пути…Правая с побелевшими пальцами с силой вцепилась в веер Марии Федоровны. Сама Императрица, с какими вдруг ставшими некрасивыми, рыбьими глазами запрокинула голову. И не мигающим и мертвенным взглядом осматривала собрание. С размеренность старого флюгера она медленно поворачивала голову . То глядя на Фергюссона Теппера, то на девушку с порхающими руками и снова на Теппера даже не скрывающего своего торжества.
Все как всегда испортил Иван Пущин. Руки её взлетели над роялем, и на фоне огромного темного окна стали похожи на когтистые лапы горгоны. Все непроизвольно втянули головы, видя как они сейчас обрушатся на клавиши и вырвут из бившихся в едином порыве сердец последний аккорд.
Но руки так и остались висеть в воздухе. И как бы волшебными пассами заставляя рокотать последнюю фразу. И вот в этой ни кем не ожидавшейся тишине, громко икнул Пущин. И икнул так , вернее именно так, что во взглядах устремившихся на нас, явно прочиталось знание того что мы пьяны. Корф неловко кашлянул и сделал два шага в сторону давая понять всем , что он не с нами.
Выход из неловкого положения нашел вобщем то как и всегда Чаадаев. В отличии от нас по нему не было видно сколько вина он выпил. Сделав шаг вперед и закрыв нас от пронзительного взгляда вдовствующей императрицы широко раскрытыми руками, он во весь свой не тихий голос возопил.
-Брависсимо…
И вдруг все , словно желая выплеснуть из себя неуютно застывшую, нелепую паузу повскакивали с мест громко крича, хлопая и в восторге закатывая глаза. По лицу Марии Федоровны было видно что ей не понравилась не музыка ни сама пианистка, но было поздно. Петр Яковлевич выступив в роли громоотвода помимо того, что отвлек внимание фрейлин и императора от наших подвыпивших особ, так еще и способствовал нежданно прорвавшемуся восторгу от исполнения музыки. Фергюссон весь расплывшийся от удовольствия что нежно ворковал на ушко фрейлине Ржевской которая слушая в пол уха улыбаясь поглядывала на меня. Не сомневаясь ни сколько, что донесет о моем приключении дяде моему Василь Львовичу, с которым была она в очень близких отношениях. Петр Яковлевич понимая, что отвлек общество от наших несчастных персон буквально мимолетно, не приминул продолжить наше спасение. Как бы не в значай начал подталкивать Антошу Дельвига в сторону двери. Толястячок наш немаленькими габаритами своими начал оттеснять и меня с Иваном в первую залу. Благодаря энергичным и умным (впрочем как и всегда) действиям Чаадаева, мы втроем оказались на крыльце, и там затерялись среди экипажей подъезжающим к дому.
-Пушкин, обезьяна ты старая- Иван с настойчивостью опытного пьяницы, пытался меня в который раз поцеловать в губы.
- Мы будем сегодня гулять или нет? – продолжал буйствовать Пущин . Из стоящих вокруг дома Теппера экипажей ствли появляться любопытные головы. Видимо опытные уши извозчиков в разгульных обертонах голоса Пущина услышали платежеспособного клиента.
-Ну что Афоньки? Замерзли? Давай быстро прыгайте в карету.- Из приоткрытой дверцы кареты выглядывала улыбающаяся физиономия Чаадаева.
Осоловевший Дельвиг вдруг встрепенулся и сказал, что он пойдет спать. Глядя на побледневшее лицо товарища я молча кивнул ему головой. Благо до Лицея было не более ста шагов.
-Иди Антончик, да проследи что бы змей Корф не донес чего не надо.- Иван Пущин пытаясь придти в себя близоруко щурился на меня, делая очередную попытку обнять меня.
- Пушкин! У меня сегодня раздник…- Иван вдруг закашлялся от удара по спине. Чаадаев довольно резко перебил его- Сударь Вы привлекаете совсем ненужное внимание.
С трудом угомонив разбуянившегося Ивана, мы поехали на квартиру к Петру Яковлевичу. В квартире находившейся всего в версте от Лицея со вчерашнего дня царил беспорядок. Но приятный беспорядок. В дальней комнатке уютно посапывали Варенька с Катериной. Даже сквозь мороз почувствовал я, как низ живота снова наливается желанием. В отяжелевшей голове крутились воспоминания от вчерашней пирушки.
- Александр-Чаадаев смотрел на меня своим знаменитым взглядом удава. Смотрел так , что все члены цепенеют и ты понимаешь что этот человек обладает неимоверной властью над тобой. – Несмотря на то что Вы испортили мне вечер, не позволили мне дослушать концерт Венской пианистки, которую я ждал три месяца. Лишили меня удовольствия от общения с ней . Так вот Александр, пить в Вашем возрасте что то крепче масандры я Вам не советовал. И несмотря ни на что , я Вас с Иваном сейчас напою очень крепким и горячим чаем. И вы пойдете в Лицей… В Лицей – повторил он с угрозой, а не шляться по нашим общим знакомым где можно встретится с начальством.
-Объясните мне сударь, какой черт понес Вас к Тепперу- Петр смотрел строго и требовательно.
-Вы понимаете Саша, насколько Вы можете подвести и себя и меня если Энегельгард или Кислицкий узнают что Вы у меня дома отмечали День Рождения товарища, приглашали барышень и, ну и пытались вести себя по взрослому. Не перебивайте сударь , а слушайте.
Он еще долго отчитывал нас с Иваном прохаживаясь по комнатам. Тихонечко выскользнув на улицу, когда он начал будить девушек я задумался.о дальнейшем проведении воскрестного вечера. То что мы завалились к Тепперу в этом не было ничего предосудительного, все лицеисты в свободное время забегали в этот гостепреимный дом. А вот то что Пущин и Дельвиг были в явном подпитии, это могло кончиться нехорошим. Я быстрым шагом пересек парк отделяющий Софиевку, с расквартированным вокруг старого замка лейб-гврдии гусарским полком. Прогулка по морозному воздуху пошла мне на пользу. Вспомнив освещение в доме Фергюссона я потихоньку начал успокаиваться, в неверном освещении масляных люстр заметить опьянение на лицах моих друзей можно было только зная что мы пили. А знал все только Модест Корф. Вечно таскавшийся за Дельвигом , но никогда не участвовавший в наших посиделках. Мне даже не пришлось заходить в Лицей что бы разнюхать обстановку. Выглянув в арку я издалека увидел на крыльце у директора Лицея группу людей. Сердце похолодело…Но услышав веселый колокольчик прозрачного смеха Горчакова я вздохнул с облегчением. На крыльце в окружении смеющихся моих товарищей выделялся громкий голос Малиневского. Я облегченно вздохнул. Голос директора был веселый и спокойный. В корпус возвращаться было рано, к Чаадаеву, бежать назад по такому морозу не хотелось. Выход в прояснившемся сознании образовался сам по себе. К Тепперу.
Правда пришлось обходить дворец что бы не проходить мимо товарищей стоявших на крыльце Малиневского. Как ни странно в доме Теппера на первом этаже не горел свет. Это было удивительно и непривычно. Я достал брегет и посмотрел время. Странно, всего лишь четверть шестого, воскресенье и свет горит только во флигеле второго этажа. Мне почему то показалось, что все куда то уехали, может во дворец, или кто то давал бал. Главное было то что в доме никого не было и я мог осуществить свою давнишнюю проказу. У Фергюссона служила прекрасная горничная Франческа. Вечно улыбающаяся и щурившая на меня ( так мне казалось) свои черные глазки. При этом все личико ее светилось насказанной негой обещавшей её покровителю такое же наслаждение. Как то раз мы с Кюхельбеккером, через задний двор забрались на крышу первого этажа и целый час любовались, (ладно буду честным-подглядывали) как Франческа мылась и причесывалась во флигеле на втором этаже.
Через минуту я уже прижимался к каминной трубе выступающей сзади флигеля. Немного обогревшись, пробрался по наклонной, скользкой крыше до окон моей проказницы. Света в них не было. Свет был в окнах выходящих на Дворец. Опасаясь, что меня может увидеть стража или сторожа близлежайших домов я начал очень осторожно обходить флигель. Вжимаясь в деревянные стены постройки по скользким доскам уката крыши, шажок за шажком я подбирался к тускло освещенным окнам флигеля. От досок крыши до окна было чуть больше аршина. Присев и держась за выступы подоконника, я был надежно спрятан темнотой от глаз с улицы. Посидев минутку и убедившись, что ни у дворца, ни у Лицея не видно посторонних зевак я тихонечко стал на колени и заглянул в окно.
Два мужчины в колеблющихся тенях свечей, (к моему удивлению все масляные лампадки были потушены) стояли на коленях посредине комнаты, опустив головы и скрестив на груди руки. Дальнего от окна мужчину в военном мундире разглядеть было невозможно , а вот стоящий ближе к окну в гражданском платье, с неестественно белыми волосами был ни кто иной как государь император Александр Первый. Ошибки быть не могло, я его ежедневно видел в парке. А после пожалованных мне Марией Федоровной золотых часов, император иногда при встрече в парке начал перекидываться со мной несколькими дружелюбными, но ни к чему не располагающими фразами. Ошибки быть не могло. Это был он. Император Российский Александр Первый, победитель Наполеона, наш кумир… На коленях…В доме учителя музыки… Во флигеле прислуги. А трезвый ли я? Но замерзшие щеки и ноги, говорили о том, что я нахожусь в своем уме и здравой памяти.
Угол комнаты справа от меня был не виден, но по одновременно и внезапно поднятым головам мужчин я понял, что там находится кто-то перед кем они стоят на коленях… Осторожно передвигаясь по крыше влево я старался как можно дальше заглянуть в комнату. Мешали плотные занавески, собранные в углах окна. Внезапно тень от свечей колыхнулась как то очень сильно и наступила темнота. На секунду потеряв зрение я понял, что это не свечи потухли, а что то заслонило меня от света. И мои глаза уперлись в сине-голубоватую ткань пояса внезапно появившейся перед окном женщины. Буквально в трех вершках от меня прямо перед моим лицом я увидел ею руки. Руки сегодняшней пианистки, от которых я не мог оторвать свои взгляд, когда они порхали над клавишами. Тогда, во время исполнения она сидела в пол оборота к гостям и спиной к дверному проему. Поэтому кроме нервно вздрагивающей, длинной и тонкой спины, и то прятавшейся за распущенными белыми волосами я ничего не видел. Красивая спина, красивые руки. Голубые волны рукавов и похмелье веселой ночки. Как это все казалось далеким. И вот эти руки прямо передо мной, прямо перед моими глазами голубые кружева волн порхающих над нотами… Наверно я действительно не до конца протрезвел, потому как забыл что нахожусь на скользких досках крыши второго этажа дома Фергюссона Теппера. Что за окном на коленях стоит Император Александр Первый. И вот уже мне прямо передо мной видны удивительно чистые глаза. Глаза вкоторых не видно ни капельки удивления, но со всей безысходностью в этих глазах я увидел нечто большее. Там была написана моя смерть…
Вздрогнув всем телом от ощущения осязаемости силы исходящей от этого нечто, стоящего напротив меня я забыл в каком шатком положении находится мое тело. В следущий миг левая нога моя соскользнула с неверной опоры и я с грохотом проскользив по растрескавшимся доскам ската летел вниз. Высота была небольшая и я не совсем успел поймать равновесие . Извернувшись наподобии падающей с высоты кошки принял удар небольшого сугроба коленями и кистями рук. В долю секунды отпрянув вправо , перекатился через наледь гребня сугроба, но поднятся на ноги не успел. Мощный удар в затылок заставил меня распластаться ничком на мерзлой земле. Сделав титаническое усилии , изогнувшись я попытался отпрянуть еще дальше под спасительный свет падавший из окна. Буквально в дюйме от глаза блеснуло лезвие тонкого кинжала. Страх придал силы и еще раз извернувшись змеей я упал спиной в полоску тусклого света падавшего с верху. Свет заслонила черная фигура в надвинутом капоте плаща. Скорей почувствовав чем увидев приближение смертоносного лезвия, правым предплечьем я встретил мошнейший удар. Сверкнув золотистым отсветом кинжал юркнул в сугроб. Господи меня же убивают пронеслось в голове, крик мой замер и застыл в хриплом стоне. Удар в лицо, удар затылком в ограждений, и четкий квадрат освещенного окна медленно расширяясь начал проникать в мое угасающее сознание.