По окончании войны в Советских институтах было немало студентов, уже побывавших на фронте. Они имели льготы при поступлении в институт и во время учебы часто занимали разные выборные посты председателей профкома, секретарей комсомольских и даже партийных организаций. В нашем институте все хорошо знали председателя профкома фронтовика, высокого и широкоплечего русского парня по имени Егор. Он донашивал военную форму, держался свысока и дружил, как не странно, с маленькой еврейской студенткой Инной, которую в шутку называл "моя фронтовая жена". Егор учился на пятом курсе, а его "фронтовая жена" на четвертом.
Инну я хорошо знал. "Переходящий приз" - так ее звали в институте. Это была худенькая озорная девушка, училась довольно средне, но блистала на студенческих вечерах: участвовала в художественной самодеятельности, красиво пела и танцевала, проявляя незаурядные артистические способности. Они неплохо смотрелись рядом - богатырь Егор и хрупкая Инна. Когда я их видел вместе, невольно на ум приходила песня:
"Как бы мне, рябине,
К дубу перебраться,
Я б тогда не стала
Гнуться и качаться.
Тонкими ветвями
Я б к нему прижалась
И с его листвою
День и ночь шепталась".
О чем они шептались день и ночь, не знаю, вряд ли фронтовик ограничивался одними поцелуями. Егор жил в общежитии, а Инна - у себя дома, куда он нередко отправлялся на ночлег. Я в это время учился на третьем курсе и тоже жил в общежитии. Так получилось, что Егор был частым гостем в нашей комнате, где жили, кроме меня, еще трое третьекурсников: Леша, Гена и Роман. Это была довольно дружная комната, хотя видеть в течение пяти лет одни и те же лица не просто. Как-то утром, Гена, спустив ноги на пол, и осмотрев всех нас мутным взглядом, сказал:
- Ребята, если бы вы знали, как вы все мне надоели.
Наверное, так мог сказать любой из нас. Когда у всех кончались деньги, мы организовывали кооператив, которому Гена немедленно присваивал нецензурное название. Правда, обычно, наш кооператив распадался после выдачи стипендии. Один из парней нашей комнаты, Роман имел красивый аккордеон и прекрасно на нем играл.
Егор приходил к нам вечерами, часто слегка выпивши. Остановившись в дверях, он красиво щелкал каблуками сапог и докладывал:
- Гвардии старшина Калиберда!
Потом просил Романа сыграть что-нибудь из военного репертуара. Роман доставал инструмент, они усаживались на его кровать и пели в два голоса:
"Эх, дороги,
Пыль да туман,
Холода тревоги,
Да степной бурьян.
Выстрел грянет,
Ворон кружит,
Твой дружок в бурьяне
Неживой лежит."
Работая за столом над очередным курсовым проектом, я с удовольствием слушал этот маленький концерт. Иногда с интересом глядел на Егора и думал: какие воспоминания о войне будит у него эта песня? Почувствовав мой взгляд, Егор поворачивал голову и, рассматривая меня, спрашивал:
- А что это ты на меня так скепти-ш-ш-ски смотришь?
Иногда в поисках Егора к нам забегала Инна. Роман вскакивал и кричал:
- Смотрите, кто к нам пришел! - и услужливо подвигал ей стул, а в отсутствие Егора даже попытался ее обнять.
- Роман, - как-то сказал я, - тебе, что нравится эта "фронтовая жена", что ты в ней нашел?
- Ты ничего не понимаешь в женщинах, - отвечал Роман, - раз с ней так долго спит Егор, под которого любая ляжет, значит, в ней что-то есть.
Роман тоже был красивый парень, у него была статная фигура, и к тому же он носил роскошные черный усы, которые делали его похожим на запорожского казака, чьим потомком он, возможно, и являлся.
Оканчивался очередной учебный год. Пятикурсники, среди которых был и Егор, защищали дипломы и готовились отбыть к местам назначения. Вечером пришел возбужденный Роман.
- Ребята, - сказал он, не в силах сдержать распиравшую его новость, - а Егор уезжает.
- И что? - довольно равнодушно спросил я.
- Он подарил мне Инну.
- Как подарил?
- Ей ведь еще год учиться, и, к тому же, оказалось, что у Егора где-то есть жена.
- Что ж, поздравляем тебя с обновкой, - иронически заметил Леша, - но обновка-то - б/у.
- Вы - цинисты, - сказал Роман, от волнения перепутав слово "циники", - теперь она моя.
- У тебя и дарственная есть? - спросил Гена.
- Пошли вы все в ж..., вы мне просто завидуете.
Неожиданная новость оказалась правдой. Инна стала частым гостем в нашей комнате. Она нежно прижималась к Роману, которого тоже можно было сравнить, если не с дубом, то с вязом. Иногда он не ночевал в общежитии и приходил не выспавшийся на лекции. Репертуар его изменился, вместо фронтовых песен он наигрывал лирические мелодии и на наши расспросы об Инне загадочно молчал.
Прошел еще год, мы перешли на пятый курс, а Инна защитила диплом и получила назначение. Я не был при их прощании. Роман пришел в общежитие мрачный, долго молчал и, наконец, сказал:
- А Инна уехала...
Я ничего не понимаю в женщинах. После ее отъезда Роман затосковал. Он узнал ее адрес и стал, чуть ли не ежедневно, писать ей письма, а после защиты диплома, попросился на тот же завод, где работала Инна. Они поженились...
Спустя многие годы я увидел Романа на вечере встречи выпускников. Он поседел, но по-прежнему был красив. Его карьера сложилась удачно: он работал Советским торговым представителем в Германии.
- Это устроила Инна, - сказал он.
- А как поживает Инна? У вас есть дети?
- Болеет часто, - грустно сказал Роман, - детей у нас нет. И озабоченно спросил:
- Ты не знаешь, где тут поблизости хорошая аптека?
Да, это, несомненно, была любовь.
Больше я Романа не видел. И никогда не узнаю, как заслужила эту любовь Инна - "фронтовая жена".