Я люблю базары. Настоящее лицо города можно увидеть на базаре. Мне нравится ходить между рядами, рассматривать лица продавцов и продавщиц, прилавки, заваленные всякой вкуснятиной. Рядом с продуктовыми рядами часто располагаются толкучки, где на ковриках на земле лежат совершенно бесполезные вещи.
До войны меня притягивал базар моего детства. Это было самое шумное и оживленное место города, а если у меня было с собой несколько копеек, то можно было купить что-нибудь вкусное или посетить какое-нибудь зрелище. Около базара протекала маленький ручей, в нем крестьяне поили лошадей, на которых они привозили на продажу разные фрукты, овощи, молоко, сметану. Потом ручей высох и выкопали колодец.
Я также хорошо помню базар в восточном городе, где я жил во время войны.
Когда у меня появлялся в кармане рубль-другой, я шел на базар, который располагался недалеко от школы. Продавцы, несмотря на жару, были в стеганных ватных халатах, у каждого на голове была тюбетейка - маленькая шапочка, часто очень красиво расшитая цветными нитками. Девушки тоже носили тюбетейки, а замужние женщины - чадру. Это, свисающая с головы, черная волосяная сетка, через которую не видно лица. У многих девушек волосы были заплетены в бесчисленное количество тонких косичек.
Я уже знал, где что находится. Где можно купить сладкий белый густой крем. Его доставали из большой кастрюли деревянной лопаткой и выкладывали на лист белой бумаги. В другом месте янтарно светились секторы мамалыги - это была сваренная из кукурузной муки каша, которая застывала в тарелке, как холодец. Потом тарелку переворачивали на лист бумаги и выпавшую форму разрезали на четыре части и смазывали жиром. Были ряды, где продавали изюм или, как там его называли, кишмиш.
Кишмиш стоил дорого, и я мог себе позволить купить только сушеный тутовник, так там называли шелковицу. Недорого стоили грецкие орехи, а, если оставалась только мелочь, то белые или черные семечки скрашивали мой досуг. Конечно, можно написать целую главу о персиках, которые таяли во рту, винограде "дамские пальчики", гранатах, но это попадало мне в рот достаточно редко.
Купив на базаре доступное мне угощение, я часто останавливался у входа и долго глазел на инвалида с гармошкой, который сидел на ящике. Он играл и пел, когда я входил на базар, и продолжал, когда я уходил. Песни были жалостливые, и пел их он очень эмоционально. Тогда я этого слова не знал, но понимал это по выражению его лица и трогательной манере исполнения. У него я услышал песню про Мурку. "Раз я шел на дело, выпить захотелось, я зашел в богатый ресторан. Там сидела Мурка в кожаной тужурке, под тужуркой виден был наган". Другая блатная песня была про то, как "Только вышли в переулок, кто-то крикнул: "Беги!" Двадцать пуль ему вдогонку, семь осталось в груди". Еще о том как "обозлился рабочий народ, и по камешку, по кирпичику растаскали весь этот завод". Были и песни о войне, о тех, кто не вернулся. Многие женщины утирали слезы, вероятно, кто-то из них уже получил похоронку, так назывались письма с сообщением о гибели на фронте.
Перед инвалидом лежала фуражка, куда бросали деньги...
После приезда на учебу в Харьков я выяснил, где находится знаменитый Благовещенский базар.
"Вам, верно, случалось слышать где-то отдаленный водопад, когда встревоженная окрестность, полна гула и хаос неясных звуков, вихрем носится перед вами. Не те ли самые чувства мгновенно обхватят вас в вихре ярмарки, когда весь народ срастается в одно огромное чудовище и шевелится всем своим туловищем на площади и по тесным улицам, кричит, гогочет, гремит? Шум, брань, мычание, блеяние, рев - все сливается в один нестройный говор. Волы, мешки, сено, цыганы, горшки, бабы, пряники, шапки - все ярко, пестро и нестройно мечется кучами и снуется перед глазами. Разноголосные речи потопляют друг друга, и ни одно слово не выхватится, не спасется от этого потопа; ни один крик не выговорится ясно. Только хлопанье по рукам торгашей слышится со всех сторон ярмарки. Ломается воз, звенит железо, гремят сбрасываемые на землю доски, и закружившаяся голова недоумевает, куда обратиться".
Это написал Гоголь.
Будучи не в силах конкурировать с Николаем Васильевичем, я не возьмусь описать таким высоким слогом Благовещенский базар. Но там были и мешки, и пряники, и горшки и шапки. Были ряды глечиков с молоком и сметаной, горки помидоров, бочонки с солеными огурцами, чей запах я почувствовал еще у входа в торговые ряды, и всего-всего, что рожала харьковская земля. Да еще на площади красовался шатер передвижного цирка-шапито. У входа стоял ярко разукрашенный клоун и громко кричал:
- Незабываемое зрелище! Единственное в Советском Союзе! Если вам не понравится, деньги обратно! Начинаем через пятнадцать минут!
- Когда, когда? - закричал кто-то из зевак, столпившихся у входа.
- Через пятнадцать минут!
- Нет, я спрашиваю, когда ты трепаться перестанешь!
В толпе засмеялись
- Я треплюсь, потому что мне за это платят деньги, - не растерявшись, закричал клоун, - а вот почему ты треплешься? Начинаем через 15 минут!
Я купил билет и вошел в прохладный шатер.
Это было достаточно незатейливое представление, но запомнился мужик, который вынес на сцену вязанку дров, разложил их в определенном порядке и стал выстукивать молоточком на поленьях "Вечерний звон"...
На четвертом курсе мы изучали теорию и практику вождения автомобиля и получали водительские права. Практическая езда проходила на маленьком старом грузовом автомобиле ЗИС-5, мотор которого приходилось заводить с помощью ручки. Моя очередь пришлась на начало марта. Была холодная весна, и еще не везде стаял снег.
- Сейчас скользко, - сказал инструктор, - гляди в оба. Поедем на Благовещенский базар.
Я уже ездил с ним туда, и дорога мне была хорошо знакома: с улицы Артема я сворачивал на Каразина, потом по Сумской до площади Дзержинского, где располагался Госпром - комплекс зданий, построенных в тридцатые годы. Через арку Госпрома я выезжал на Клочковскую, а там до базара уже рукой подать. На базаре инструктор снимал с кузова полную канистру с бензином и через несколько минут возвращался с пустой.
Когда я вел машину по площади Дзержинского, мы увидели группы людей, стоящих у столбов с репродукторами.
- Ну-ка, стань вон там, - скомандовал инструктор. Я подъехал, и мы вышли из машины.
- Кто не слэп, тот видыт, - доносилось из репродуктора, - что наша партия в трудные для нее дни еще теснее смыкает свои ряды, что она едина и непоколебима.
По характерному акценту я узнал голос Берии.
- Кто не слэп, тот видыт, - продолжал Берия, - что в эти скорбные дни все народы Советского Союза в братском единении с великим русским народом еще теснее сплотились вокруг Советского Правительства и ЦК!
Передавали похороны Сталина. Я уже знал, что Сталин умер и даже стоял 15 минут с учебным ружьем в почетном карауле у бюста вождя. Мы послушали несколько минут. Молотов захлебывался в рыданиях. Лица людей были мрачными. Никто не говорил ни слова. Никто не знал, что будет дальше.
- Поехали, - скомандовал инструктор, и мы двинулись по известному маршруту. Если бы не было так мокро и скользко, я бы не совершил этой ошибки. Уже у самого Благовещенского базара, неожиданно для меня, ехавший впереди огромный американский Студебеккер, резко затормозил, и я, занятый своими мыслями о тех переменах, которые могут наступить после смерти Сталина, затормозил с опозданием и врезался своим радиатором прямо в его кузов. Из кабины Студебеккера вышел мужик в ушанке, критически осмотрел нашу машину. Фары были разбиты, из радиатора потекла вода. Мужик покачал головой, сел в кабину и уехал.
- Куда ты смотрел, - закричал инструктор, - ты поломал мне машину! Как я буду ездить со студентами, будешь со мной делать ремонт! Завтра после занятий придешь в гараж, я дам тебе старый комбинезон.
Я хотел его спросить, куда он смотрел - ведь у инструктора был свой дублирующий тормоз, но промолчал.
Летом наш курс проходил военные сборы. Мы были приписаны к инженерным войскам и на маленькой речке собрали, а потом разобрали понтонный мост. Когда мы вернулись в часть, я понял, что что-то случилось. Ворота охраняли два бронетранспортера и несколько автоматчиков. Нашего лейтенанта долго инструктировали. Наконец, он подошел к нам.
- Значит так. Все по палаткам. Вечерние занятия отменяются. До ужина никуда не ходить. Понятно? Разойдись!
В палатке ко мне подошел приятель.
- Слушай, зайди к лейтенанту, спроси, что случилось? Он тебе скажет.
Я бывал у лейтенанта в палатке и помогал ему составлять характеристики на студентов нашего взвода.
- Разрешите?
- Зайди.
- Товарищ лейтенант, скажите, что случилось?
Он помолчал.
- Все равно узнаете. Арестовали Берию.
- Берию?
Я не мог поверить, наверное, у меня был глупый вид. "Кто не слэп, тот видыт..." Товарищ лейтенант, а за что?
- Он оказался английским шпионом.
- Этого не может быть!
- Ты, это, думай что говоришь. У тебя все?
- Все.
- Тогда: кру-у-у-гом!
Вечером показывали кино «Небесный тихоход». Экран растянули прямо на зеленой площадке, и фильм смотрели сидя на траве. Я уже видел этот фильм и поэтому решил пройти в соседнюю часть. Светящийся экран был виден издалека, я подходил и снова слышал: Мы – парни бравые, бравые, бравые… Я шел дальше и опять звучало: Пора в путь-дорогу, дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем… Во всех частях шел «Небесный тихоход»...
Через год я окончил институт. На прощанье прогулялся по знакомым улицам и хотел зайти на Благовещенский базар. Потом вспомнил про похороны Сталина и не зашел.