…Как-то произошла одна история, что имела для наместника Истмаха долгоиграющие последствия. Я не считаю, что в этой истории он выказал себя таким уж радетельным, бережливым или справедливым хозяином, но полагаю, что поступил он человечно и хозяйственно.
Истмах выехал на несколько дней к северо-западным своим пределам – там было неспокойно. Те, кто добирался до Гастани, да и торговцы говорили, что в тех краях объявилось несколько банд, что грабили поселян. Истмах отправил туда Малика Средника с отрядом в пятьдесят воинов – более чем достаточно, чтоб рассеять толпу оборванцев, у которых и оружия-то толкового не было. Но вестей от этого командира он пока не получал.
Вообще, это было удивительно: откуда там банды – это ведь межа с иными наместничествами, а не Дикая Степь с её кочевниками? И вот теперь Истмах ехал, дабы осмотреться на месте. За Малика он не особо переживал, да и контролировать-то, как он считал, было особо нечего. Малик – был опытным командиром. Но и сидеть на месте, когда иных дел – не предвидится, не хотелось. Так и совсем заплыть жирком в кутежах можно. А ведь ныне лето, – проехать бы, посмотреть своими глазами.
Близился августина, последний месяц лета. Кое-где на полях уже были видны обжнивки, скоро будут косить хлеб. Хорошо, что новые амбары наместник справил ещё в мае. …Пока ехали, Истмах в уме прикидывал, на глазок оценивая поля, каков урожай в этом году будет, много ли можно будет продать, сколько заложить впрок на всякий случай.
…Часто бывает так, что человек, выросший в нужде, делал впрок некоторые запасы. Так случилось и у Истмаха, и от этой его подспудной жадности, и его управление, и зависимые от него люди – лишь выиграли…
Сейчас опытным глазом он вычленял из окружающего то, что действительно давало ему пищу для размышлений: прикидывал количество стожков на лугах, как-то само собой считалось количество и качество голов скота на лугах и перегонах (сыт ли, сколько приплоду молодого), кто пасёт, кто совершает второй укос, сколько новых домишек отстроено и прочие мелочи, без которых не сложить общей картины бытия управленца. Хорошего управленца. Говоря о том, что Истмаху тяжело давалось администрирование, однако замечу, что хозяином он был неплохим. У него, конечно, было множество поводов отвлечься от таких мыслей, частенько бывал себе на уме, но если нужно было заниматься делом, он мог сосредоточиться. Этого у него было не отнять.
Так прошло несколько дней, пока однажды, ближе к обеду он не подъехал к выжженному полю. По-видимому, здесь ранее росла рожь. Несколько наклонённых в сторону колосьев жаром не опалило. Почему-то ему подумалось: «видно ветер был северный». Он оглянулся, присутствия человека – не выказывалось. Что здесь произошло? Если подняться выше по отлогому склону широкой долины, где они сейчас были, то за холмом будет уже иное наместничество… Истмах махнул рукой и отряд галопом поехал вперёд. Когда поднялись, Истмах окинул взором широкое водораздельное плато, лишь местами порезанное неглубокими балками с густыми колючими зарослями кустарников. На плато виднелись пёстрые лоскуты обрабатываемых земель: лён давно отцвёл, тёмно-зелёные заплатки конопли (хорошо поднялась, будет вдоволь на ткань), густая рожь… Нет, почти всё – выгорело. Что это всё же было? Ведь не степные пожары сюда добрались по балкам да перелескам? Урожай – самое важное в жизни селян. Не будет хорошей заботы о земле – будет неурожайным год. Мужчины в окрестных селениях слишком много времени проводят за тяжёлым трудом на земле, очень много сил физических, пота солёного было вложено в эти лоскуты, чтоб допустить сейчас такого их состояния. Но ведь и не кочевники здесь побывали? Малые отряда такого бы зла наверняка не сотворили, а большие – непременно были бы замечены сторожевыми отрядами наместника Истмаха – он сдерживал степную рать от искушения взять всё у землепашцев.
Горело не так давно – зелень ещё не пробивалась сквозь пепел. Да и дождь был недавно, а хлопья чёрных соломин остались лёгкими, вот их как шевелит ветер… Истмах был напряжён и думал. Исподволь он положил правую руку на рукоять меча. Выпрямился в седле. Я обратил его внимание на горизонт, направление северо-восток. Там, вдалеке, поднимался, с такого расстояния почти неразличим, узкий столб чёрного дыма.
– Приготовить оружие, быть настороже. Только богам ведомо, что там происходит! Едем скоро, но будьте начеку.
Чем ближе подъезжали, тем тревожнее Истмах поглядывал по сторонам, тем больше сдерживал своего коня. Что там – неизвестно, а сломя голову, малым отрядом кидаться в гущу неведомого – уж совсем глупо. Шагом подъехали к большой балке, откуда поднимался дым.
Здесь валялось три тела, вроде поселян. Во всяком случае, они не были одеты как воины. Истмах глядел: в балке было всё опалено. До того пышная зелёная растительность, ныне безобразными чёрными, рваными клочьями свисала и шевелилась от жара. Порой пересушенные листья отрывались и отметались жарким пылом в сторону или летели прямо в пламя. Не достигая его, они загорались яркими звездами. Пламя было густым и высоким, над ним виднелось объёмное марево жара, что лишь потом переходило в грязный сизоватый столб дыма, поднимавшийся вертикально вверх. Горело зерно. Очень много зерна. Сколько его здесь собирали и зачем сожгли? Истмах ведь знал, что в соседнем наместничестве, а он ныне, следуя за дымом, чуть углубился в чужие земли, с продовольствием было худо. Всю зиму и весну в его пределы пробирались оголодавшие люди из этого региона. Были готовы на любую работу и за мизерную копейку, лишь бы себя прокормить. Настороженные, боявшиеся своей тени. Глядели исподволь, словно ожидая свиста кнута, окрика, будто готовые в каждое следующее мгновение ощутить скорую, острую смерть меж лопаток. Их детки, сколько бы им не было лет, выглядели, словно маленькие серые мышки с глазами-бусинками. Только те, казалось, и кричали о боли, страхе, голоде. С одним таким ребёнком Истмах пробовал пошутить – личико пятилетнего мальчика перекосилось в сильном испуге, глаза наполнились слезами, однако ни звука не было произнесено. Ребёнок задыхался слезами и рыданиями, но не проронил ни вопля, ни всхлипа. Его мать, со страхом наблюдая за реакцией Истмаха, поклонилась ему в пояс и с мольбой тихо, как-то покорно, произнесла:
– Мы много дней прятались в оврагах. Простите его. Простите нас.
…А ещё люди говорили, что наместник Ускаринад расставил на своих кордонах сторожевые отряды, что отлавливали беглецов и возвращали их назад.
Истмах не вмешивался в те дела, не слушал тех разговоров. Да, он был из тех людей, кто предпочитал делать свою работу, не особо внимая сплетням. Хотя, такие люди – часто страдают от подобного поведения. В человеческом обществе, можно не распространять сплетен, но они – источник сведений, возможность предвидеть и вовремя анализировать. Порой, не зная самых мелочей, казалось бы, не нужных (кому улыбается властелин, кто кому приходится роднёй и прочее), страдали самые выдающиеся умы. Такая мелочь… как мимолётный взгляд, вовремя рассмотренная ухмылка, лишнее слово – ломали великие державы, убивали или наоборот – спасали безнадёжное дело. Нет, знать все сплетни, что роятся вокруг – невозможно, но… тот, кто уделяет тому внимание, порой был расторопнее, удачливее… Жизнь…
Что же делать? Кто и почему стал причиной таким действиям? Что делать дальше? Это не был удел Истмаха. Он не мог здесь распоряжаться. Проехать по своей территории, посмотреть, не случилось ли там чего? Куда подевался отряд Малика Средника?
Истмах спешился и начал осматривать землю. Как велик отряд? Тридцать-сорок лошадей? Малик? Эти – организованно направились на юго-восток. Но были ещё и разрозненные следы лошадиных копыт, следы колёс от повозок. Они стекались сюда из разных сторон и расходились так же в разные стороны. Значит, зерно сюда свозили из нескольких мест… Что делать? Идти вослед большому отряду, или проследить за следами одной из повозок? У Истмаха было слишком мало людей для большой погони.
Подумав, он вновь сел на коня и повёл своей отряд по одному из следов повозки, но и после полудня они не достигли какого-либо результата. Ответов не было. Пока ехали, смотрел Истмах – многие поля наместничества Ускаринада были разорены: в основном уделы с хлебом – истолчены или сожжены.
Истмах принял решение возвращаться. Позже он отошлёт гонца к Ускаринаду и узнает, какую помощь может оказать соседу. Нужно было посмотреть ещё свои земли. Он повернул отряд вспять и к вечеру вновь вернулся к тому месту, где горело зерно. Большое пламя поутихло, но жара было столько, что близко подойти было нельзя. Истмах вновь и вновь задавал себе вопрос, почему допустили такие потери? Ответа у него пока не было. Бегло отметил про себя выражения лиц своих воинов. Не трусы, но опасаются. Правильно. Непонятно, кто и когда был здесь, и вернётся ли он обратно. То, что они не догнали повозки, свидетельствовало о том, что зерно сюда свозили неоднократно. Но был кто-то, кто поджёг его, когда повозки уже убрались. И этот кто-то мог быть неподалёку. Истмах не был трусом. Он был осторожен. Он приказал поворачивать в свои пределы, на юго-восток, куда и ушёл большой отряд. Хоть посмотреть, кто вошёл в пределы наместника Истмаха. Скоро должно было темнеть, однако пока Истмах решил ещё двигаться: и отсюда подальше, и на своей территории – спокойнее.
Ближе к полуночи они сделали короткий привал, а часам к четырём часам утра вновь начали движение. Неудобно, да что делать – ведь не отдыхать ехали.
Сколько мог видеть Истмах, в его пределах всё было спокойно. Они проезжали мимо мирных селений, где лаяли собаки, мычал и блеял скот, где первые пастухи выводили стада на пашни. Они нагнали одного такого – парнишка лет четырнадцати да с тремя подпасками от шести до десяти лет. Мальчишки глядели на отряд с любопытством, в котором лишь сквозила опаска, страха не было. Значит, ничего страшного здесь не происходило. Когда Истмах поравнялся с парнишкой, окликнул его:
– Эй, не видал ли ты здесь большого отряда, вчера-позавчера?
– Смотря, кто спрашивает. – По голосу Истмах отметил, что юноша балансирует на грани наглости и страха.
– А если я – наместник Истмах?
– Докажи!
Истмах кинул ему медную монету. Парнишка ловко поймал её, но молчал, искоса поглядывая на Истмаха. Тот ещё раз спросил:
– Так что проезжали здесь воины?
– Монета ещё не доказывает, что ты наместник! – Сказал мальчишка, на всякий случай, отойдя на несколько шагов дальше.
– А то, что со мной десять воинов и на лошади я догоню тебя в два шага? А что у меня есть меч и лук? Доказывает?
– Да много вас тут таких ходит? Докажи!
– Я не взял с собой грамоту короля Енрасема, доказывающую, что именно мне пожалованы эти земли в наместничество. Я не ведал, что встречу здесь такого скрытного мальца! Вот найду твоего отца, да выспрошу у него всё про тебя. Задаст он тебе науку…
Но парнишка прервал его:
– …хотел бы и я его найти. …Сгинул он…, давно.
Истмах замолчал, а затем – спешился. Подошёл к мальчишке и просто заговорил:
– Я наместник Истмах, слышал, что здесь неспокойно. Проехал по меже наместничеств, видел пожарища, что случилось? Заметил следы большого отряда, что прошёл на мои земли. Хочу знать, что и как. Поможешь? – Говоря эти слова, он вынул из-за пазухи свой медальон наместника. Парнишка заинтересованно глядел на него:
– А возьмёшь меня с собой?
– А не мал?
– Моя бабка говорила «мал клоп, да вонюч». – Истмах с удивлением смотрел на него, но затем улыбнулся и сказал:
– Извини, в свои отряды набираю юношей постарше, подрасти, да приходи. По знакомству возьму, если всё ещё буду наместником. А нет, захочешь – быть тебе воином в моей Гастани, на обучение отдам тебя к лучшим командирам. Но помоги мне сейчас?
Мальчишка кивнул:
– Было дело. Вчера к вечеру проскакали мимо три всадника, мы как раз…, – он по-взрослому окинул свою команду взглядом и махнул рукой в выбалок, – там…, и нас не видно, а я был наверху, видел всё. А за ними гнались много воинов, всадников, в одинаковых одеждах…
– … таких как на этих? – Истмах показал на своих воинов.
– Да. Они скоро проехали и не возвращались.
– А чужаки часто здесь появляются?
– В последний год – часто. Как волки таятся по лощинам – скот гонять страшно: порой пропадает. Да посмотришь на тех воров – и страшно становиться: как отобрать у них кусок? А ведь надобно, – парнишка говорил, не глядя в глаза, махал правой рукой, в которой был свёрнутый кнут. Босой ногой чертил в пыли полукруг. Рассказывая, явно вторил кому-то из взрослых. Уж больно досужее рассуждал.
– Что так?
– Да загнанные они, и девчушки у них…, очень тощие…
– Сколько-то таких было?
– В нашей стороне – несколько раз понемногу. А к западу, говорили – больше. Но ихний наместник их много побил.
– Побил?
– …повесили их таких. А прочих – обращают свободных в рабство. …Говорят так.
Парнишка замолчал. А Истмаху неожиданно подумалось, что вот живёт такой себе Истмах – наместник и сильный человек. Знает что, когда и где. Все его слушают. За ним сила. А каково этим детям здесь, в родной стороне, что теперь, казалось, была напоена тревогами и бедами? Именно теми, о которых шептались старики у домишек, теми, о которых молчала мать, искоса поглядывая на отца, теми, из-за которых прерывались разговоры, едва появлялись лишние уши. Может именно то и пугало больше всего маленьких жителей. Осознание, что не будет как раньше, что существует нечто, что в любой момент может отобрать мать и отца, может закрыть веки и не дать больше увидеть солнца, зелень, братишку. Что-то страшное… То, от чего маленькие дети, в ночи испуганно, робко перебирая ножками по холодному земляному полу, бежали в кровать к матери, отцу, старой бабке. Как будто там было спасение. Под боком у самого близкого, родного, тёплого и самого сильного человека во всём белом свете…
Истмах оценивающе смотрел на парнишку, затем, словно очнувшись, вынул один из своих кинжалов и подал ему:
– Возьми на память, и чтоб тебе поверили, что видел наместника и что он желает видеть тебя через несколько лет среди своих воинов. Спасибо тебе. – Истмах больше не оглядывался, скоро повернулся, сел на коня и махнул воинам рукой.
Ближе к полудню Истмах заметил облако пыли по дороге. Кто-то ехал в его сторону. Какие-то смутные времена, но Истмах был на своей территории. Вроде бояться некого… Я встал позади Истмаха – ему ничего не угрожает. Истмах был спокоен. Лишь положил руку на рукоять меча. Оглянулся на своих воинов, пальцами второй руки показал «пять» и сделал отмашку на ближайшие кусты. Половина воинов отряда укрылась там.
Спустя короткое время большой отряд выехал прямо к наместнику, что поставил своего коня поперек дороги. Истмах усмехнулся – Малик. Да, с одной стороны на них было смешно смотреть: почти все воины – грязные от дорожной пыли, красные от жары и потные, в их глазах было изумление. Но когда человек, будь он семи пядей во лбу, видит того, кто может, а главное – знает, что делать; когда видят человека, на которого можно положиться и чьи решения нельзя, да, впрочем, и нет смысла оспаривать, многим становится проще, исчезает бремя ответственности, как камень с души. Так случилось и в этот раз. Изумление длилось недолго. Уставшие воины разом радостно загалдели, как стая грачей, а потом смолкли: «Что дальше?».
Истмах разыскал взглядом Малика, подъехал к нему:
– Что случилось?
– Да вот гоняюсь непонятно за кем, как собака за блохой…! – Тот буквально выпалил, а затем резко смолк: может, ляпнул что не так?
Истмах улыбнулся, устало спешился, дал отмашку воинам, чтоб и те отдохнули. Обернулся и крикнул по направлению к рощице – выехали пять его всадников. Он дал им команду рассредоточиться в дозор. Так будет спокойнее. Спешился и Малик. Истмах выбрал место, присел на траву, пригласил Малика, открыл свою фляжку, попил воды. Тот жадно глядел, но молчал. Истмах спросил:
– А у тебя вода есть?
Малик сконфужено отвёл глаза, но не совладал с собой и судорожно сглотнул слюну:
– Да поиздержались, пока туда-сюда за этими… гадами гонялась…, – Малик не мог сдержаться, но выглядело это со стороны смешно. Он был вообще добродушный человек, крепкий, спокойный воин с копной светлых волос, что убирались со лба нешироким кожаным ремешком. Это, казалось, совершенно не шло к его по-детски наивному и веснушчатому лицу, пухлым губам и честным васильковым глазам. Но он упрямо использовал это ремешок, словно это делала его взрослее и серьезнее. Смешной человек, а меж тем он был отменным воином и хорошим командиром, и это стремление его казаться взрослее, скорее не смешило, а умиляло тех, кто узнавал его ближе. Никто не подшучивал.
Истмах протянул ему фляжку:
– Да как я могу, наместник, – совершенно искренне изумился Малик. – Истмах выразительно на него посмотрел, тот сконфужено взял сосуд и начал судорожно пить. Истмах тронул его руку:
– Погоди, передохни, прополощи рот и пей медленнее, неужели не знаешь? От куска можно задавиться, от большого глотка – упиться. Всё хорошо в меру. – Рассудительно и немного насмешливо выговаривал ему Истмах. Сам махнул рукой, подзывая к себе одного из своих воинов:
– Возьми пару человек, сходите вниз в выбалок, может там есть ручей, наберите воды.
– Так что там? – Он вновь обратился к Малику. Тот, вновь горячено начал объяснять:
– Да вот, увидели мы те поля, а потом как-то неожиданно выбились на тех гадов, которые подожгли зерно. …А они – на коней, да дёру…! А мы за ними…!
– Догнали? – Истмах вновь рассмеялся. Малик добродушно ответил:
– А как же! Вон они – в свалке у своих лошадей. Махнул рукой. Истмах встал. Он подошёл к троим связанным пленникам, что действительно, связанные лежали кучей в окружении отдыхавших воинов.
Они были одеты как бродяги – драная одежда, грязные, безбородые, но с многодневной щетиной. Но что-то не ладилось в их облике. Истмах оглянулся и подошёл к лошадям, которые им принадлежали. Экипировка – первоклассная. Украли лошадей? Вернулся вновь к бродягам и начал их рассматривать. Один, постарше, худ, жилист, руки…, руки воина – сильные, крепкие. Истмах присел, резко задрал у него рубашку – всё тело в шрамах, дряблости нет абсолютно. Взглянул ему в лицо – прищур убийцы. Остальные пленники также не прятали взгляда. Это не забитые жизнью воры-бродяги. Это…, наверняка наёмники, незнающие домашнего тепла, лишающие жизни на горсть монет, может даже убивающие с улыбкой на лице.
…Да, и мой Подопечный не добродетелен. Может потому старался задавить конкурентов…?
– Кто такие? – Впрочем, на ответ он не надеялся.
– А тебе какое дело?
– Я наместник Истмах и должно мне знать, что происходит у меня на земле.
– По твоей земле мы ходили, лишь только вот спасаясь от своры твоих собак.
Истмах, при этих словах деланно улыбнулся. Вышло насмешливо и не предсказуемо.
…Я видел Хранителей тех троих наёмников. Ничего у моего Подопечного не получится. Но…
Истмах встал. Я чувствовал его мысли. Уговаривать такое отрепье не имело значение, говорить с ними по душам? У них она вряд ли была, как и совесть, и честь. Запугивать? Нет. Но варианты были.
Истмах, на взгляд, оценив всех троих, приказал взять того, с кем он говорил. Этот, по виду был не только старше всех, но и сильнее всех по духу. С ним и говорить нечего. Уговорить его не удастся. Значит, ему и быть приманкой для искренности и правды. …Смерть – капкан для правды?
Наместник приказал его раздеть до пояса, распластать на земле. По одному воину держали его за руки и ноги. Остальных двоих бродяг, связанных, поставили на колени так, чтоб они хорошо видели своего вожака. Их держали.
Истмах не спеша снял свою куртку, закатал рукава рубашки, вынул кинжал. Долгим взглядом оглянулся, всматриваясь в лица своих воинов:
– Кто устал, может пока отдохнуть.
То, что сейчас будет происходить, Истмах знал, могло быть не по душе многим. Поэтому он дал своим воинам формальный повод не присутствовать здесь. В свои отряды Истмах старался не набирать ожесточённых людей: вполне нормальных юноше и мужчин, чётко знавших воинское дело, умевших слушать команды и выполнять их. Они были яростными бойцами на полях сражений, но бессмысленные пытки были большинству этих бесхитростных людей – не по нутру.
Истмах… был ли он жесток? Судить не мне…
Он подступил к пленникам, доброжелательно обратился к стоящим на коленях:
– Я вот недавно, …приехав в эти края, обнаружил несколько испепелённых полей, …наверняка огонь сюда пришёл с северо-запада. Отсюда. – Истмах встав на одно колено, сделал небольшой разрез в виде креста на коже спины лежащего пленника. Тот дёрнулся, один из воинов – отвернулся, пленники на коленях – поморщились. Истмах продолжал:
– …Я проехал в сторону, откуда пришёл огонь, – говоря всё это, он словно чертил острием кинжала карту на спине лежащего. Тот сперва дергался, тихо ругаясь, но всё громче звучали его стоны и проклятья. Один из стоящий на коленях отвернулся, другой опустил взгляд, стараясь не смотреть. Но Истмах словно бы не обращал на это внимания, добродушно и казалось, совершенно искренне объясняя:
– Там было много сожжённых полей, …а в одном из оврагов я обнаружил сожжённое зерно. Конечно, это земли не моего наместничества, но всё что твориться на его границах, я обязан знать. Иначе, спросит меня король наш …Енрасем: «Наместник Истмах, что у тебя под боком?» – а я ведать не ведаю. Куда это годиться? А потом, …оказалось, что люди, которые подожгли зерно да убили поселян, на моих землях гуляют. Вы ничего об этом не знаете?
Лежащий на земле был обессилен болью, сильно исполосован, окровавлен. Он только хрипел. В крови были и руки Истмаха. Один из стоящих на коленях пленников, плюнул в сторону Истмаха и процедил:
– Будь ты проклят, собака-полукровка. Пусть проклятья всех богов обрушаться на тебя и твой род. Пусть все бродячие собаки рвут твое тело на куски, пусть…
– Что ж, тебя я понял. А что можешь сказать мне ты? Или мне ещё раз объяснить всё, что мне непонятно? – Он обратился ко второму.
Лицо второго было перекошено. На его красном от жары лице ясно вычерчивались носогубные морщины, а также складка между бровями. Пот стекал по его лицу, оставляя видимые бороздки на пыльной коже.
– Я хочу жить.
– Ты будешь жить.
– Заткнись! – Говорившего бродягу попробовал оборвать тот, кто стоял с ним рядом.
Истмах холодно посмотрел на него. Неспешно поднялся с колена, положил свой кинжал перед тем, кто изъявил желание говорить. Тот посмотрел на Истмаха. Истмах ответил ему долгим взглядом, отвернулся и обратился к Малику, что стоял тут же, изумленный, если не сказать потрясённый. Истмах жёстко спросил у него:
– Что такое? Я же – собака-полукровка. Какой с меня спрос? Верёвку давай!
…Если люди говорят о себе какие-либо гадости, что превосходят мысли собеседника по жестокости или наветам, у собеседников часто наступает ступор. Порой непонятно, действительно ли человек оговаривает себя серьёзно. А если это ещё и проверка? Малик опустил глаза и повернулся к воинам, ища верёвку.
Израненного наёмника, как и его сотоварища, который отказывался говорить, по очереди повесили. Всё это видел оставшийся, третий. Поэтому, когда Истмах, вытирая о траву свой оставленный кинжал, приступил к его допросу, ему практически ничего не нужно было спрашивать – рассказ бедолаги был хоть и сбивчив, путан, но широк и многословен, как привольная река.
– Мы…, нам приказано было сжечь…, но вы же помните, вы мне обещали жизнь? Помните?! …Да, он приказал, сказал – сделаете, получите золото, много золота. …А убивать поселян – указаний не было, это Костом, – он, дрожа, мотнул головой в сторону первого повешенного. – Вот, так он и убил, сказал, много видели, расскажут, а нам, говорит…, это…, это ни к чему. Но вы же…, вы же обещали мне жизнь, правда?! Костом руководил привозом зерна, Костом поджигал, а те несчастные – просто видели. Они проезжали мимо на рынок, …наверно…, наверно. …Вы только не забудьте, что обещали мне жизнь..?! Не забудете? Я ведь только…
– Зачем все эти поджоги? Вы ведь не впервые то делали? Я слышал о поджогах давно.
– Не впервые, так приказ был…
– От кого?
– …Наместник …Ускаринад дал приказ…, Костом говорил…, вы только оставьте мне жизнь…, я ведь…, не хотел…
Истмах не слушал его. Он встал, боясь посмотреть в глаза тем воинам, что его окружали.
…Я усмехнулся. Он не стеснялся своей жестокости пред воинами, но когда рушится слово, когда тот, кто должен быть самым праведным, кто поставлен был королём заботиться о крае, свершает подлости…?
То, что он услышал – не могло быть правдой. Ускаринад не самый лучший из наместников, не самый лучший из людей. Но чтобы он сам, по своему почину разорял своё наместничество? До такого не мог он опуститься…
…Или это мой Подопечный не мог себе этого представить. «Каждый судит по себе?»… Что ж, Истмах всегда был немного наивен. Эти… внушённые с детства правила смелости, доблести…, чести… Взяв на вооружения эти принципы, во все времена человек оказывался слабее, чем тот, кто использовал подлость, обман, корысть. И пусть многие твердят: расплата непременно ждёт каждого… Но то будет лишь потом, а вожделенная страсть, золото – вот оно, …вот, уже здесь и уже сейчас! Отдалённая перспектива всегда вызывала менее живой отклик в сердцах …не людей, людишек, чем награда, которая где-то там, в неопределённом «впереди». И может эту награду украдут раньше, чем уставший добродетельный путник добредёт до неё и сможет не только представлять, но и видеть, осязать? Вот как-то так…
Истмах вновь приступил к пленнику. Говорил жёстко и отрывисто. В голосе слышалась угроза, в руках держал кинжал. Воины вокруг присушивались и присматривались. Но Истмах не счёл нужным их прогонять – людям, которые шли за него на смерть, что зубами грызли землю за него, должно знать всё. Недоверие порой порождает большие химеры, чем страх и ненависть.
– Как ты смеешь утверждать, что наместник Ускаринад приказал жечь зерно на своих территориях?
– Костом говорил... Только вы же помните, что обещали…
– Я помню всё! Зачем это наместнику?
– Так ведь чем меньше хлеба, тем больше цена на него. Охваченные страхом голодной смерти, людишки будут отдавать последнее. …А в прошлом году было много хлеба, хороший урожай собрали, цены и упали. Если есть еда – люди меньше работают. А меньше-то самих людей не становиться, плодятся…
– Так ведь… – Истмах хотел что-то сказать, но замолчал. Взъерошил свои волосы пятернёй и задумался. А король Енрасем? Что он знал о том? Ведь Истмаху ведомо, что специально для наместничества Ускаринада королём была отправлена крупная сумма золотом, дабы не допустить голода.
– …Так почему ж не продавали? Почему не отложили в амбары?
– Люди бы знали, что урожай есть, а так – нет зерна, нет надежды. Часть бедноты разбредётся, часть продадут в рабство, чтоб хоть так прокормить детишек. Откуда-то рабов набирать? Только покупать за деньги у кочевников? А деньги где брать? А так есть …наместник Истмах, оставьте мне жизнь, я ведь всё вам рассказал? …А так есть – и деньги середняки отдадут, и рабов будет с излишком, их можно и на постройку дорог определить и…, и поля будет кому обрабатывать.
Истмах тяжело встал. Помедлил. Обвёл присутствующих взглядом, мрачно приказал:
– Если кто скажет хоть где: дома, на базаре, хоть слово из того, что здесь услышал, я лично того повешу. Это понятно? Я буду с этим разбираться. Наверняка это – навет. Такого не может быть. Всем понятно?
Воины понуро кивали, соглашаясь, переговариваясь, отходили.
Отряд собрался скоро, пленника забрали с собой. По приезду Истмах определил его в тюрьму. Его дальнейшую судьбу я освещать не стану.
Наместник Истмах написал королю Енрасему письмо с детальным изложением всех фактов и свидетельство, что сам видел, что слышал.
В продолжение этой истории скажу, что спустя непродолжительное время он был вызван к королю. Тот пожурил его за поспешность выводов, за то, что действовал без оглядки на сотрудничество с наместником Ускаринадом.
Быть может, его посчитали слишком глупым? Способным лишь, как цепной пёс, отбивать отары короля от степных волков? Король говорил намёками, оставляя много недомолвок. Туманно рассуждал о том, что большие урожаи – это дополнительная нагрузка на казну. На резонное замечанием Истмаха о том, что зерно можно продавать тем же грекам или кочевникам, король резко оборвал его и заметил, что Истмах ничего не понимает ни во внешней политике, ни в делах внутренних.
Истмах промолчал. Но у него осталось неприятное впечатление от того разговора.
Может и глуп был мой Подопечный, но по приезде в Гастань он приказал, без огласки, без спешки, не изменяя размера ежегодных налогов, без колебаний продаж продовольствия на рынках и прочее, заложить новые амбары. Несколько в Гастани, остальные – по одному в больших городах наместничества. Постарался определить смотрителями туда нескольких испытанных людей. Текущие дела, не завышены ли цены на зерно, масло, семена, вопросы качества – проверял сам. Скажу ещё, что это во многом помогло сгладить колебание цен на рынках его наместничества в течение нескольких следующих лет и ему удалось избежать нескольких голодных бунтов, что прокатились по иным землям. И хоть они пытались разразиться и у Истмаха в наместничестве, но были почти сразу уничтожены в корне – ситуацию расшатать не удалось, большинство людей за смутьянами не пошли. Бунты в крае Истмаха естественными не были.
Однако, народная молва, как река разнесла весть и о безжалостности наместника Истмаха, что был так жесток, что раскрыл смутьянов сразу и залил кровью всё так, что люди боялись даже пискнуть.
То – слухи, однако же, король остался доволен. Он увидел, или ему показали ситуацию с другой стороны. Полукровка оказался не мягкотел и не допустил смуты, как другие слабохарактерные наместники.
…А то, что с полным брюхом бунтуют лишь предатели, что не дорожат ни родной землёй, ни родом, никому из продажных и двуличных – не понять…
(Отрывок из романа: «Три истории от Ангела-Хранителя. История вторая. ИСТМАХ: ПОРОЙ ПРОЩЕ ОСУЩЕСТВИТЬ ЧУЖУЮ МЕЧТУ, ЧЕМ ПРИНЯТЬ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА ВЫПОЛНЕНИЕ СВОЕЙ»)