Как победить смертный грех уныния?
Когда-то каждый ребенок с детства знал о семи смертных грехах, которых взрослый человек должен избегать всеми силами: гордыня (тщеславие), зависть, гнев, похоть, чревоугодие, лень и уныние. Говоря обычным языком, эти распространенные негативные человеческие проявления могут пустить под откос любую жизнь в любом возрасте. И редкий человек имеет возможность похвастаться, что он полностью лишен какого-либо из этих качеств. По молодости я легко начинала сердиться, иногда ленилась делать то, что не хочется, любила поесть… Но в уныние впадала редко, всегда побеждали какие-то жизненные интересы и стремления. И всегда знала, что лучшее средство от хандры – это работа, дела, любая, даже самая простая и ненужная активность, а если для расстройства есть серьезные причины, то лучше не замыкаться в своих переживаниях, а стараться принять ситуацию, как данность, ни в коем случае не сидеть, сложа руки, и переключить внимание на что-то приятное или значимое.
Недавно, насмотревшись видеозаписей фрагментов странных оперных и балетных спектаклей европейских театров, которые мне прислали, по моей просьбе, мои виртуальные друзья, я поняла, что постепенно погружаюсь в пучину беспросветного отчаяния, что мир вокруг меня, действительно, рушится, раз деструктивные проявления докатились до таких, казалось бы, консервативных жанров, как опера и балет. Восстановить психологическое равновесие мне не удалось даже большой дозой старых записей опер Верди. Слушала я его музыку, и было ощущение, что это последний островок великого наследия предков, который чудом еще сохранился в этом океане недоброжелательства, неприязни и жажды денег. Его еще не поглотила эпидемия театрально-режиссерского СПИДа, который косит направо и налево классические и традиционные постановки в российских столицах и провинции. Но островок – это так мало! Веру в разум и здравый смысл людей я на время потеряла. Меня расстроило даже не то, что во многих оперных и балетных европейских постановках не было вкуса и чувства меры, что необъяснимый эпатаж достигал почти порнографических высот неприличия, а то, что все это вносили в классические произведения, великие создатели которых, думаю, умерли бы от инфаркта, увидь они, как изуродовали их творения тщеславные и стремящиеся к дешевой славе потомки. Исполнение балетов в совершенно обнаженном виде с использованием в «хореографии» самых некрасивых движений, демонстрирующих все неэстетичные места человеческого тела, включение сцен лесбийской любви или реального совокупления в мизансцены классических итальянских опер, подмена духовного элемента произведения физиологическими подробностями натуралистичного эротического поведения, особенно огорчительного в визуализации религиозной музыки и контекста, – все это заставляло сомневаться в психологическом и нравственном благополучии авторов таких постановок, но самое главное, вселяло в душу опасение, что при наступившей у нас вседозволенности и какой-то необъяснимой любви российской театральной элиты ко всякого рода «чернухе», эти культурные раковые метастазы очень скоро доберутся не только до Большого театра, который они уже окутывают мощной хваткой, но и до Мариинского. И тогда не будет уже никакого спасения, кроме прослушивания аудиозаписей и просмотра старых видеодисков! Только порнооперы и порнобалеты – все остальные жанры исчезнут…
Как-то вышло, что все эти негативные впечатления я получила в Рождество, а назавтра, 8 января, я шла в Большой зал Филармонии на Рождественский концерт, где должны были звучать произведения Оффенбаха, фон Зуппе, семейства Штраусов, вальсы Вальтейфеля, словом, это был российский ответ новогоднему концерту Венского филармонического оркестра, который мы с таким удовольствием смотрим по телевидению в первый день нового года. Я радовалась такой замечательной программе и предвкушала удовольствие, но не могла отделаться от омерзительного ощущения подбирающихся к моему спасительному музыкальному островку ужасных щупалец беспардонного варварства.
Концерт был дневной, утром я проснулась с чувством, что мир вокруг меня становится безнадежно враждебным, и что надо успеть вдохнуть побольше прекрасного музыкального воздуха.
Все в концерте было прекрасно. Музыканты Академического симфонического оркестра Санкт-Петербургской филармонии под управлением Владимира Альтшулера великолепно играли. Зал их восторженно принимал… А я наслаждалась веселой потрясающей музыкой и боролась со слезами, промокая глаза бумажным платочком и боясь, что кто-нибудь заметит эти странные слезы. У меня было ощущение, что я, как фантастическом фильме, смотрю на окружающее и знаю, когда наступит конец света, когда все это превратиться в развалины, в уродливых монстров, в зубовный скрежет… Мне стоило больших усилий не дать волю слезам. Я бы никогда не поверила, скажи мне кто-нибудь даже месяц-другой назад, что я могу принять так близко к сердцу возникшую перспективу замаячившей в обозримом будущем «смерти» оперы, как привычного жанра «драмы в музыке», и превращения его в балаганное шоу или даже порнооперу. Но сидя в зале филармонии, я не могла отделаться от мысли, что выхватывание идей и цитат из контекста было свойственно не только советским идеологам, но и современным деятелям искусства по обе стороны российской границы. Этим вдохновенным сторонникам теории Фрейда, фактически ее вульгаризаторам, приглянулась идея, которая лежала на поверхности – сублимация сексуальной активности в творческой деятельности, и сексуальный подтекст заполнил всё и вся – театральные подмостки и киноэкраны. Но у Фрейда есть еще и теория культуры, того, как обретенные знания и впечатления становятся частью здоровой личности. Психоаналитик утверждал, что для этого они должны перейти с сознательного уровня восприятия на бессознательный. Говоря нормальным языком, в этом случает человек должен, не задумываясь, без усилий, НЕ ОТ УМА, на уровне подсознания (ИРРАЦИОНАЛЬНО) и эмоций реагировать, в частности, на музыку, литературу, живопись, архитектуру и прочие объекты культуры. Иными словами, человек на самом деле ЧУВСТВУЕТ, переживает как эмоцию свое отношение к духовным ценностям, он ЛЮБИТ или НЕ ЛЮБИТ музыку, пение, танец, какой-то роман или рассказ, даже математику или физику. Не думает или считает, а ОЩУЩАЕТ настоящее чувство, порой, очень сильное, когда он может сказать: «Я это люблю, у меня от этого мурашки по коже пробегают!» или «Я это ненавижу, меня от этого тошнит!». И это сродни ФИЗИОЛОГИЧЕСКОЙ реакции, что-то вроде выделяющейся слюны или желудочного сока на вид вкусной еды.
Я слушала радостную музыку на рождественском концерте, глотала слезы, хлопала в такт, когда на «бис» играли Радецкий марш, и чувствовала благодарность по отношению к музыкантам, дирижеру и даже лектору, сказавшей много хороших слов о великих создателях легкой виртуозной развлекательной музыке (хотя я очень не люблю такие разговоры перед выступлениями симфонического оркестра).
Зал был полон, в основном, там был, как говорится, «стар да млад», людей среднего возраста было намного меньше. Хотя, когда пригляделась, я поняла, что минимум половина из тех, кого я определила как «стар», не старше, а, может, и младше меня, просто они, похоже, махнули на себя рукой и решили, что «все в прошлом». Что это, как не уныние? Как ни странно, в оркестре было немало молодых лиц, но, хотя публика устроила музыкантам овацию, многие из них не улыбались ни после веселого канкана Оффенбаха в конце первого отделения, ни после вальса Ивановичи «Дунайские волны» в финале концерта, невесело смотрели в зал, словно изучали непонятное явление. А меня терзал вопрос: это им музыка не нравится, она их не радует, или причина в чем-то ином? Если дело в музыке, то катастрофа, которая мне видится, еще ближе, чем кажется. Я и раньше слышала презрительные разговоры музыкантов, предающих анафеме мелодии, построенные на трех аккордах главных ступеней лада – тоника, доминанта, субдоминанта. А именно они так нравятся обычной публике во многих романсах, темпераментных мелодиях и прочей популярной музыке...
Даже король маршей – марш Радецкого, лучшее произведение Иоганна Штрауса-старшего, не развеял мое уныние, хотя доставил удовольствие. Это было странное ощущение, я впервые за много лет была готова плакать после концерта или спектакля не от восторга, а от печали, что прекрасное может скоро умереть, уйти из моей жизни, и мне это казалось почти концом света.
Но на следующий день, 9 января, я шла на «Пиковую даму» в Мариинку, где графа Томского пел Владислав Сулимский. Его удивительно красивый голос, чувствующаяся даже на расстоянии жизненная энергия и актерское обаяние всегда благотворно на меня действовали. Но в том спектакле певец словно превзошел себя! Его весельчак Томский как-то особенно забористо пел свои куплеты, лихо отплясывал русского, прошелся по сцене вприсядку…
И меня отпустило! Господи, подумала я, какое счастье, что есть такие артисты! Они не дадут нам впасть в грех уныния! И мы ему не поддадимся! Добро победит!