У человечества существует такая ученая дисциплина – аксиология или система ценностей. Согласно этому учению высшим уровнем ценностей являются святыни. Пожалуй, лучшее определение святынь дал философ И.А. Ильин. Он сказал так: «Святыня есть то, ради чего стоит жить и стоит умереть».Например, любовь к родине, которая нормальным человеком ставится выше ценности жизни, а поэтому ради родины можно и жизнь отдать Не стоит понимать эту фразу-определение так, что святыня тянет к смерти, что следует из части сказанного: «ради чего стоит умереть...» На самом деле, гораздо важнее для человека то, что «ради святыни стоит жить...» Святыня жизнетворна.
Вспоминаю древнюю римскую инструкцию о том, как надо обращаться с рабами. В ней говорилось с изощренной человеческой жестокостью: «Иногда раб не хочет жить. Однако хозяин не должен его убивать. Лучше пусть он выяснит, на кого раб смотрит с лаской – на женщину, ребенка, друга, – и тогда пусть начнет бить этого близкого рабу человека на глазах его. У раба появится интерес к жизни, и он еще будет полезен хозяину». Эта поразившая меня в свое время бесчеловечностью инструкция в то же время показывает, что у людей есть стимулы к жизни помимо и интереса к собственной жизни и собственной личности. И последующие века ничего в этом не изменили.
Так, жестокий ХХ век дал много примеров того, что влияет на выживание людей. Лагеря смерти, страшные войны, все это было и страшными испытаниями, и опытным материалом для науки. Оказалось, например, что на фронте исчезающе мало так называемых гражданских болезней. Люди проводили в холоде и голоде годы и не болели. И, как свидетельствуют врачи, после войны гражданские болезни опять обрушились на людей. Коротко говоря, людей хранили святыни, которыми они и жили. Чем выше уровень переживаемых святынь в душе человеческой и уровень достоинства, тем более он жизнеспособен.
Последние современные события на Украине, а до того в Приднестровье очень выпукло высветили особую роль русского языка как святыни. Из-за чего воюют люди на юго-востоке Украины? Они отстаивают русский мир, себя как часть русского мира, возможность говорить на родном русском языке. Причем, опять же понятно, что речь идет не о географии, природа под Луганском и под Ростовом примерно одинакова, здесь нет белого солнца пустыни, производства могут быть одинаковы, впрочем, как и буржуи-олигархи. И если что-то очень болезненно ощущается как различие, так это язык.
В чем же тут дело и почему это так болезненно? Ведь если болезненно, а не просто неприятно, значит, более значимо, значит, язык играет громадную роль, затрагивает саму суть человека, из-за подобного различия можно воевать и убивать, крушить державы, отдавать свою жизнь.
Вспоминается в связи с этим знаменитое стихотворение в прозе И.С. Тургенева:
«Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!»
Интересно и важно отметить в этих словах то, на что не всегда обращают внимание. Как правило, замечают хвалу величию и могуществу правдивого русского языка. Мне же хочется обратить внимание и на то, что речь идет о языке как поддержке и опоре в дни сомнений и тягостных раздумий о судьбах моей родины! Мне кажется, что сегодня вновь такие же дни раздумий о судьбах родины, когда приходится обращаться к языку как поддержке и опоре.
Посудите сами. Тургенев писал свои слова в дни, когда Россия уже была расколота на правительственную и революционную России, в дни после убийства Александра II. Царство, разделенное внутри себя, погибает, сказано в Писании. Взорвалось в 1917. Слава богу, возродилось. Взорвалось снова в 1991. Возрождается! И все же процесс обретения себя не закончен, державное самостоянье не совершилось еще.
И надежда и опора – русский язык, он опять показывает нам дорогу. В одну сторону пойдешь – и язык свой потеряешь, и смысл. В другую сторону, т.е. туда, где язык хорошо себя чувствует, пойдешь, тогда и язык сохранишь, и смысл новый выразишь не порвав с любовью к отеческим гробам.
Посмотрите на современную территорию бывшего советского блока. Где бывшие дружеские державы? Нет их. Волей Горбачева и Ельцина, волей Америки и русофобов всех мастей когда-то сплоченный русский мир растворился. Сегодня даже Черногория и та торопится присоединиться к санкциям против России. Если в Белоруссии и Казахстане русский язык чувствует себя достаточно комфортно, являясь фактически вторым государственным, то в Эстонии и Украине гоним и неприютен. В самой России, на мой взгляд, та же самая ситуация – есть патриотически настроенные русские и есть внутренние эмигранты. В чем тут дело помимо политики?
На мой взгляд, стоит учитывать три фактора при оценке нынешнего состояния русского языка. Во-первых, его редкостное единство и постоянство. Русский язык един во времени и пространстве в совершенно исключительных масштабах. Он одинаков от Бреста до Владивостока, и удивительно стабилен во времени. Сравните с другими языками. В Китае весьма образованный человек понимает едва ли 80% текстов пекинского радио. А китайцы, говорящие на разных диалектах (например, только на пекинском и только на шанхайском), без помощи иероглифов не поймут друг друга. Единство китайского языка – это вопрос будущего. И диалекты ли это – шанхайский и пекинский? Особый вопрос, однако стоит привести мнение языковедов: язык – это диалект с пушкой, а диалект – это язык без пушки. На деле же различия между говорами Китая очень велики. Если же при таких различиях между диалектами они все же считаются относящимися к одному языку, то по аналогии можно было бы сказать, что все славянские языки являются всего лишь диалектами одного языка.
И так обстоит дело не только в Азии. В Испании кастильский и каталонский, во Франции французский (парижский) и провансальский, в Германии прусский и саксонский, в Италии неаполитанский и сицилийский, – все эти диалекты являются реальностью сегодня. В Первой мировой войне германская армия старалась формировать части с учетом языкового единства и понимания. В войне это было слишком серьезно. В России различия местных диалектов сравнительно с приведенными примерами исчезающе малы.
В исторических сочинениях нередко стараются подчеркнуть дух эпохи какими-нибудь особыми словечками типа «анадысь» или «багинеты». И иногда кажется, что русский язык резко менялся. А так ли это? Когда А. Толстой писал о Петре, то пытался узнать нормы тогдашнего языка. Ему академики подсказали, что стоит посмотреть «пытошные листы», ибо при пытке писари обязаны были записывать все так, как говорилось. В результате А. Толстой узнал, что говорили тогда совершенно понятным нашим языком. И для этого не стоило забираться в пытошные листы. Достаточно было ему взять жизнеописание Аввакума, написанное им самим, чтобы прийти к тем же самым выводам.
Сравните историю русского языка с европейскими языками, как наиболее изученными. Когда начали писать на «дойче» – немецком языке? Это сделал Лютер в начале XVI века. Когда начали писать на итальянском? Д. Боккаччо в середине XIV века. Когда начали писать на английском? Д. Чосер во второй половине XIV века. Стоит вспомнить, что к этому времени на русском языке существовала литература и письменный язык уже полтысячи лет. И нельзя сказать, что это были литература и язык верхних слоев населения. Нельзя хотя бы потому, что Русь была страной массовой грамотности давно. И берестяные грамоты в Новгороде и Киеве показывают нам как ясность и понятность языка этих грамот, так и удивительную по европейским меркам распространенность этой грамоты в самых широких слоях населения. Без представления о массовой грамотности населения Древней Руси невозможно объяснить стабильность языка во времени и пространстве. Только письменная фиксация языка приводит к устойчивости норм этого языка на всем протяжении тысяч верст страны и лет русской истории.
Конечно, Европа, говоря пушкинским языком, по отношению к нам всегда невежественна и неблагодарна. И поэтому страдающие европейским чужебесием наши пока еще земляки начинают говорить «хобби» вместо «увлечения», «шоу» вместо «представления», и тому подобной смесью франко-английского с нижегородским. Конечно, вся эта образованщина не отражает сути души русского народа и его языка, но, к сожалению, отнюдь не всеми признана за болезнь. Конечно, вряд ли кто-нибудь будет утверждать, что имя Владимир произошло от европейского – Вольдемар, слишком в данном случае все предельно ясно. И все же когда находится дремучий человек с подобным мнением, страдающие европейским чужебесием русские нередко предпочитают вежливо не отрицать такое, с их смердяковской точки зрения, благонамеренное умозаключение. Подобного типа умозаключения сродни расцветшим на Украине учениям о древних украх и галичанском происхождении Иисуса Христа. Можно предполагать, что стабильность русского языка во времени и пространстве, свидетельствующая о его древности и грамматической изощренности, сама по себе может вызывать неприязнь русофобов и раздражение у комплексно неполноценных людей.
Во-вторых, в новую эпоху Россия и русский язык успели и весьма заслуженно как бы вскочить в последний вагон. Дело в том, что в современном мире только четыре языка обладают собственной выстроенной полностью терминологией ключевых отраслей жизни. В России сегодня наверное каждый обращал внимание на то, что на Украине, несмотря на всю борьбу с русским языком, он никуда не делся. Более того явно чувствует себя неплохо.
По телевидению нередко показывают украинскую армию. И в этой армии постоянно говорят на «негосударственном» русском языке. Конечно, речи политиков или политические речи военных в Раде могут быть и на украинском. И это смешение языков вполне понятно. Военное дело на Украине осталось от Советского Союза и предыдущей России. Естественно, все мало-мальски образованные в военном деле люди выросли из того гнезда. И смешно предполагать, что они могут использовать какой-либо иной язык или какую-нибудь иную терминологию. Ведь военная наука и военные уставы обладают своей и весьма изощренной терминологией, и разом ее переделать просто невозможно. Все попытки самостоятельно выработать эту терминологию или пытаться говорить на каком-то варианте смешанного языка совершенно глупы и недееспособны, что очевидно любому. В украинском языке просто нет соответствующих терминов, нет необходимой лексики, она не выработана, и создать таковую в краткий промежуток времени невозможно совершенно так же, как и создать в краткий период собственную военную науку.
Подобное положение существует в любой науке и серьезной отрасли производства, требующих собственной терминологии. Поэтому сегодня в мире существует полностью разработанная терминология только на языках больших и в последнее время передовых наций. Это – английский, немецкий, французский и русский языки. Среди этих языков, как видим, нет испанского, итальянского, китайского, арабского, хиндустани, персидского, турецкого и т.п. Какие-то народы были малы и не могли охватить всю махину наук и все отрасли жизни (голландский), какие-то отставали и не занимались этим (испанский), какие-то не успели (персидский)...
В России гений Ломоносова в большинстве наук, а в юриспруденции – С. Десницкого, а в других науках еще кого-либо (в данном случае речь ведь идет не о реальной истории, а о принципе творения), позволили русской культуре сохранить и укрепить позиции великой державы. И сегодня аналогичный процесс продолжается. Каждый знает, что в компьютерном деле приходится в основном работать с английским языком и английской терминологией именно потому, что Великобритания и США оказались впереди в этой отрасли, а в результате все остальные вынуждены пользоваться их достижениями. Большинство знает, что слово «спутник» на всех языках звучит одинаково и напоминает об успехах русской (советской) космонавтики.
Конечно, у каждого народа, ступившего на путь прогресса, есть надежда выработать свои термины. Однако эта задача отнюдь не техническая. Я видел, что при попытках найти термин у таджиков начинались жуткие проблемы: собственного слова нет, его приходится заимствовать, а вот заимствование из какого языка?! Из русского не хочется, поскольку слишком подчеркивается ученическое положение, из английского – мешают гораздо большие различия между таджикским и английским, нежели между таджикским и русским, из арабского – есть ли в нем соответствующий термин, да и строй языка другой. Как рассказывал мне таджикский инженер на строительстве Рогунской ГЭС, сами попытки перевести понятие интеграл на таджикский язык были смехотворны.
Часто введение термина означает целую революцию: термин должен быть обоснован филологически и в то же время, допустим, технически. Значит, автор термина должен быть специалистом и в филологии, и в технике. Это мог сделать и сделал когда-то Ломоносов, поскольку был специалистом в обоих отраслях, однако гении не рождаются по приказу или по первому требованию начальства. Разработка терминологии слишком тяжелый и требующий очень много времени путь. Нередко проще выучить чужой язык и использовать его в работе. Чаще получается именно так. Свидетельство тому объявление в газете: в Китай приглашаются преподаватели и специалисты со знанием английского языка.
И есть в русском языке еще одна внешне неочевидная особенность, которая, на мой взгляд, является существенной и смыслообразующей, придающей языку буквально священное и миротворящее значение. Слово в русском языке перестает быть просто отражением реальности, этаким именем-названием вещи или действия. Слово перестает быть только средством общения, коммуникации. Это смысл всех языков. В русском же слово приобретает еще и смысл опоры-рычага, изменяющего мир, а также надежды-святыни, указывающей цель изменения мира. Это и есть тот русский смысл, который делает в России поэта большим, чем просто рифмослагателем и сладкопевцем-развлекателем, превращает его в пророка и трибуна, творца мира и жизни.
Язык имеет волшебные свойства при переводе как бы преобразовывать смысл каждого заимствованного слова в их реальное и не всегда очевидное значение. Например, «любимый» по-французски может быть назван «шер ами» («милый друг»), но по-русски он превращается в шаромыжника, а уж этого субъекта еще как-то можно назвать «любовником», но «любимым» нельзя. Он все равно останется прощелыгой, гулякой, и о высоких чувствах тут говорить уже не приходится.
Или возьмите слово «хохма». По-еврейски это слово означает «мудрость», но по-русски хохма – это что-то легкое, веселое, неожиданный выверт из ситуации, превращающий ситуацию во что-то несерьезное, смешное, анекдотичное. О мудрости, о серьезном с употреблением слова «хохма» говорить не приходится.
Или: татарское слово «сарай» переводится на русский как «дворец», но «сарай» никак в обратную сторону, с русского, не переводится как «дворец». В чем тут дело? – Русский язык изменил смысл заимствованного слова. Так и с французским «шер ами»: слишком часто оно выступает этаким легким прикрытием, для приличия, похоти, любострастия, а русский язык запрещает путать любовь с похотью, навязывает русскую систему ценностей.
Еврейская «хохма» нередко связана с техническим софистическим выходом из ситуации. Так, в субботу нельзя выходить из дома по делу, существует талмудический запрет. Тогда в дело вступает еврейская мудрость (изворотливость), и рекомендует протянуть ниточку-веревочку от дома до нужного места. Дескать, держась за веревочку, ты и не уходил из дома. Запрет вроде бы соблюден, однако каждому понятно, что этот рецепт превращает и сам запрет из чего-то серьезного во что-то несерьезное, пустячное, забавное. Представьте, что сидят мудрецы с седыми бородами и серьезно обсуждают проблему запрета и преодоления оного при помощи веревочки! В такой ситуации хохма из мудрости необратимо превращается в веселую остроумную и легкую хохму, веселый пустячок. Если так можно обходиться с запретом, то и запрещение выглядит не очень серьезным препятствием, пустяком, которое человек преодолевает посмеиваясь. Аналогична ситуация с сараем-дворцом.
Как видим, русский язык не просто сопротивляется засорению его иностранными словами (шоу-представление, хобби-увлечение), не только сохраняет и защищает свою систему ценностей, но и активно формирует при помощи иностранных заимствований весьма и весьма активную линию обороны, постоянно переходя в атаку и складывая новый мир на базе традиционных ценностей. При этом стоит иметь в виду, что перевод одного слова часто не дает всей полноты картины, всей сложности проблемы. Ведь каждое слово есть лишь стежок в ткани целостной системы ценностей. И попытка перевести одно слово фактически затрагивает всю ткань, все полотно святынь.
Хорошим примером может быть «свобода», по-английски вроде бы «фридом». Пишу «вроде бы» потому, что на самом деле перевод не является состоятельным. Свобода важна для любого человека, и для европейца, и для русского человека. Свобода является более значимой ценностью для русского человека, нежели для европейца. Это утверждение кажется удивительным, однако его обстоятельно истолковал знаменитый философ Н. Лосский в своей книге «Характер русского народа». В этой книге автор говорит, что русский человек всегда был готов воевать и отдавать свою жизнь в борьбе за свободу. Это видно и по бесчисленным войнам русского народа с агрессорами, постоянной партизанской войне, возникавшей в ходе любого нападения на Россию. Это видно и по массовому анархическому движению, которое по масштабам не имело себе равных в мире. Не случайно своеобразными символами и вождями анархического движения в мире были русские М. Бакунин и П. Кропоткин. Мы не знаем партизанского движения в Европе, по крайней мере, такой мощи, массовости и интенсивности, как в России. Значит, свобода для европейца играла несколько меньшую роль, имела меньшую цену, чем для русских.
И все же для русских свобода явно не главная ценность. Это хорошо объяснил наш земляк писатель и философ В. Розанов. Он достаточно убедительно показал, что для русских сама свобода в отрыве от всего просто «пустое место». Он писал:
«Свобода есть просто пустота, простор.
– Дом пуст, въезжай кто угодно. Он не занят. Свободен.
– Эта квартира пустует. Она свободна.
– Эта женщина свободна. У нее нет мужа, и можете ухаживать.
– Это человек свободен. Он без должности.
Ряд отрицательных определений, и «свобода» их все объединяет. Я свободен, не занят.
От «свободы» все бегут: работник к занятости, человек – к должности, женщина к мужу. Всякий – к чему-нибудь.
Всё лучше свободы, «кое-что» лучше свободы, хуже «свободы» вообще ничего нет, она нужна хулигану, лоботрясу и сутенеру».
Почему извозчик не кричит: «Да здравствует свобода!». Да, потому, что для него, как для всякого русского, свобода сама по себе пустое место. Что значит пустое место? Это означает, что ты никому не нужен, и поэтому свободен. Человек же должен быть кому-то нужен, в нем должны нуждаться, тогда его жизнь приобретает смысл. Главнее свободы для русского человека смысл жизни, совесть, справедливость.
Для европейца картина выглядит по иному. Он желал бы себе свободы от всего, ибо мир ему кажется враждебным, и даже близость и близкие люди могут означать ограничение свободы. А вот совесть, справедливость, смысл кажутся ему демагогическими пустыми словесами, отвлекающими его от его самого любимого. Разница здесь в следующем. Для европейца исходной основой жизни является сам индивид и его свобода. Индивид старается все время расширить границы своеволия, а все ему мешают. Мешают жена, дети, друзья. Частая ситуация: богатый муж, бедная жена. Брак, как правило, требует брачного контракта, в котором записано кому и сколько придется в условиях развода. Иными словами, в церкви – я якобы люблю больше жизни, а вне стен церкви в нормальной жизни каждый индивид всегда предполагает, что партнер хочет его обмануть, а для него его имущество важнее партнера... В этом все дело.
Поэтому справедливо для европейца то, что увеличивает его своеволие, его свободу. Иными словами, я украл – справедливо, у меня украли – плохо и несправедливо. В этом основа постоянной западной привычки к двойным стандартам. Сравнивать его самого с другими и его интерес с интересом других нельзя, это неправильный пример, по его мнению, поэтому свободу Косову можно, а Луганску нельзя.
Для русского человека исходной основой является другая пара ценностей: личность и справедливость (совесть). А свобода носит подчиненный характер. Если свобода наполнена смыслом и совестью, справедливостью, тогда за эту свободу можно и должно сражаться. Если же этого нет, то свобода делается пустым местом.
Личность же принципиально отлична от индивида. Индивид буквально означает неделимый, заполненный, занятый только собой. Личность же, напротив, проросла своими связями с другими людьми, родителями, детьми, друзьями, соратниками. Они живут в нем и без них он себя не ощущает хорошо. Ему хорошо тогда, когда его любимым людям хорошо. Отделить человека от любви к другим людям по-русски очень нехорошо. Поэтому брачный контракт здесь не привился. Надеюсь и не привьется никогда. Связывающие людей скрепы здесь гораздо прочнее, сильнее, жертвенность как черта русского человека, безусловно, усиливается в случае любовного и дружеского отношения к другому человеку. Иными словами, перевести подобную ситуацию путем перевода одного слова (свобода – фридом) совершенно невозможно. Пришлось бы рисовать бесконечные оттенки этих слов в безнадежной попытке передать всю систему ценностей.
И еще одно обстоятельство. Западное слово отражает жизнь и реальность. Русское слово тоже отражает правду жизни, но к этому не сводится. В нем есть и еще один смысл. В России слово – серебро, молчание – золото. Значит ли это, что слово второсортно? Нет. Речь идет о другом. За молчанием скрывается дело самой жизни, и сама жизнь, конечно, главней слов. Вспомните бесконечные ласковые слова Иудушки Головлева, и становится ясно, что дело не в самих словах, а в обстоятельствах при их произнесении, в личности говорящего, в цели произнесения этих слов. Слова сами по себе становятся вроде бы меньше, но на самом деле приобретают действительный масштаб и связь с другими элементами жизни – делом, моралью, целью. И тогда слово обретает удивительную силу. Слова становятся не противниками и отразителями жизни, не ее архивной фиксацией. Слова становятся продолжением жизни, выражением жизни и являются лишь началом движения и изменения жизни.
Если Святослав говорит «Мертвые сраму не имут!», то какой же русский его не услышит. Если аскет успокаивает голодного человека и говорит: «Не хлебом единым сыт человек», то эти слова сказаны в утешение и укрепление. Если же весьма упитанный Иван Иванович с Иваном Никифоровичем говорят эти же слова просящей подаяние нищенке, то это является издевательством и спесью. Понятно, что в результате воздействие этих слов различно: в случае с аскетом слова вызывают укрепление и успокоение души, ощущение, что не один я такой, другие же терпят, да еще находят силы других успокоить. Слушатель становится сильнее и больше человеком. В гоголевской ситуации с Иван Ивановичем у слушателя и читателя слова вызывают злобу, негодование, ненависть, обесчеловечивают человека. Иными словами, русское слово должно давать надежду и опору при любом нажиме на человека, быть началом изменения мира к лучшему.
Итак, русское слово несет в себе целый мир не только красоты, но действенный мир ценностей. Поэтому народы, желающие братства и совместной дружбы, выбирают путь к России (Южная Осетия, Абхазия, Приднестровье, Луганск, Донецк). Народ, думающий о собственном благополучии и только, будет тянуться в Европу (Прибалтика, Грузия, Украина, Молдавия), при этом разваливая свое производство и жизнь, и очень неприязненным образом относясь к русскому языку как проводнику противоположных начал.
Конечно, можно прочитать написанное как излишнее возвеличивание русского. Я не об этом. Мы – другие. И я пытаюсь разобрать особенность русского слова. А эта особенность есть. И иностранцы это ощущают. П. Мериме сравнивал русскую литературу и французскую. По его мнению, француз занят красотой и остроумием, а русский обязательно ищет правду, а красота с остроумием для него что-то значат тогда, когда не противостоят правде. Тогда немец Т. Манн делает вывод о том, что русская литература не просто великая, нет, она – святая. А англичанин Ч.П. Сноу напишет, что литература в России играет гораздо большую роль, чем в европейских странах. По его мнению, политик на Западе может не заниматься литературой, уделять ей меньше внимания, чем русский. Так, лауреат Нобелевской премии по литературе У. Черчиль выглядит литературно малообразованным по сравнению со Сталиным. И это не особенности личностей, по мнению Сноу, но особенности культур. Николай I был личным цензором Пушкина, но король Англии не был цензором Шекспира, а испанский – Сервантеса. Конечно, в России нет такого, как в Китае, когда, по свидетельству академика В. Алексеева, извозчик поет оперную арию. И нет такого, как в Японии, когда назначается час любования цветением сакуры. Однако русское слово и русская литература продолжают нести смысл надежды и опоры, как об этом писал Тургенев. И в России вначале было слово, и слово было бог. По крайней мере, так бы хотелось.