Похороны назначили на 31 декабря.
Праздничный день обещал быть холодным и ветряным. Метель всю ночь заметала дороги.
Умерший – Иван Федорович – полковник внешней разведки, прожил жизнь долгую и, как он сам говорил, счастливую… А все началось в далеком сорок первом…
Иван Громов – выпускник пограничного училища - только что был направлен на далекую советскую границу. Жизнь его была полна радостного ожидания.
Их было человек 20… Командир приказал взять с собой необстрелянных собак и залечь в окопе… Сначала был слышен только гул, затем появились танки, и немецкая пехота…После первых разрывов, перепуганные молодые собаки начали рваться с поводков и безудержно лаять от страха. Ваня не запомнил, кто побежал первым, наверное, первого не было – бежали все. В ближнем перелеске привязали взбесившихся щенков к кустам, чтобы они лаем не выдали беглецов. Громов, на пару с маленьким солдатиком, тащили тяжело-раннего лейтенанта. Когда в очередной раз Громов запнулся и упал, увлекая за собой раненого, у переднего солдатика в руках остались одни пустые сапоги. Холодные ноги командира выскользнули. Звуки выстрелов были все ближе. Солдатик побежал дальше, не выпуская пустых лейтенантских сапог. Командир упал лицом вниз. Громов перевернул его – лейтенант больше не дышал.
Выйдя к своим, Громов был приговорен - «К расстрелу » …
Но случилось чудо! Пришел приказ - «.. направить пограничников 21 года рождения в разведшколу». Из 21-го в живых остался один Иван Громов, ожидающий расстрела…
Иван Федорович, полковник внешней разведки, – умер тихо в своей московской квартире. Его должны были хоронить под военный оркестр, с казенными венками, с орденами и медалями на бархатных подушечках, с последним салютом… Военный комендант, заикаясь в трубке хмельным голосом, предложил перенести прощание на первые числа Нового года… Но вдова уверенно ответила: «Сын похоронит…».
В морге улыбчивый агент долго выслушивал рассказ вдовы о значимости покойного, затем глянцевый гроб на сильных руках грузчиков плавно переплыл в уютное нутро Мерседеса. Провожающих совсем немного: сын – Владимир, внешне копия усопшего, но лет на тридцать моложе, близкие подруги вдовы, сама вдова…
Микроавтобус нервно покатил по заснеженным улицам, пытаясь вырваться из пробок. Старушки безучастно заснули… Владимир, время от времени прикладывается к бутылке, и почему-то улыбается во всю свою красную рожу.
Допив первую, он ставит пустую бутылку на крышку гроба и достает следующую… От него сильно пахнет перегаром. Я приоткрыл окно. Свежий холодный воздух ворвался в душное нутро автобуса.
Последний раз я видел деда три дня назад… Он, потрясая костлявой рукой, на мое «здрасте», приподнялся с постели и зло бросил мне в лицо:
- Пришел, вор!…
Бабушка, умоляюще посмотрела на меня…
- Что же я своровал у Вас?..
- Страну своровал!
Глядя на бабушку, я медленно выговорил:
- Я в вашей партии не состоял…
Дед махнул рукой и закрыл глаза.
Мерседес, вырвавшись из города, весело покатил по шоссе. Я тупо смотрю на крышку гроба, пытаясь понять - из чего она сделана. По боковой царапине я определил, что это бумажный прессованный оргалит, залитый краской…. Сверху приклеено пластиковое распятие, крашенное под бронзу…
«Раньше - из дерева делали, - подумал я, - а звезды из настоящего железа…»
-Командир, тор-мо-зи! Пос-сать на-до! – пьяный Владимир ударил кулаком в перегораживающие стекло. Улыбчивый агент на переднем сиденье вздрогнул и дал знак водителю. Старушки открыли глаза. Мерседес плавно затормозил у обочины. Владимир не пошел в кусты, а, не торопясь, распахнув ширинку, начал ссать прямо на заднее колесо. Водитель Мерседеса молчал. Бабушкины подруги понимающе переглянулись.
Иван Федорович любил только Сталина. Сталин послал его воевать, именем Сталина его должны были расстрелять, и Сталин сделал его тайным разведчиком – Героем Советского Союза…
Вовку воспитывала теща Иван Федоровича. Отца и мать Вовка увидел, когда закончил среднею школу. Отцу Вовка не понравился...
Кладбищенская часовня расположилась в бывшем техническом помещении. Сильно простуженный священник, такой же седой и невзрачный, как ржавые и облезлые стены этого бывшего гаража, быстро пропел молитвы, сунул крестик в застывшую руку усопшего и пригласил проститься... Бабушка поцеловала деда в лоб, Владимир потрогал отца за ледяное колено, старушки подержались за край гроба. Затем бабушка положила в гроб новые тапочки - для удобства ходьбы на том свете, и мы с Владимиром спешно прикрутили крышку.
Грузчиков рядом не было… Улыбчивый агент исчез до отпевания.
Я взялся за переднюю ручку железной телеги, на которой стоял гроб. Пьяный Владимир вцепился за ручки сзади.
До могилы оставалось еще метров двести… Маленькие скрипучие колесики зарывались в высокий рыхлый снег… С трудом мы докатили телегу до очереди из нескольких гробов с провожающими. У первого гроба стоял крепкий мужик в теплой военной робе. Время от времени он взмахивал рукой - и тут же подбегали четыре плохо одетых гастарбайтера, лихо поднимали гроб, несли его до могилы – и быстро закапывали.
Подошла и наша очередь. Мужик в военной робе тихо сказал:
- Донос до могилы платный...
- У нас все оплачено, сказал Владимир и начал искать глазами агента…
- У меня четыре сотни с копейками – сказал я.
- Тащите сами - отрезал мужик, и отошел в сторону.
До могилы метров пятьдесят, но эти пятьдесят по узкой рыхлой тропинке между свежих могил, и земля взрыта так, будто здесь только что прошел тот первый бой солдата Громова… Владимир взялся за широкую часть гроба, я за узкую… Почему-то мертвый человек всегда тяжелее живого… Может от того, что все грехи собираются вместе, что бы предстать с мертвецом на Суд.
Владимир сделал несколько шагов и начал падать. Я не мог удержать тяжелый ускользающий гроб и только вцепился в крышку, что бы она не отлетела. Крышка осталась у меня в руках... Иван Федорович стукнулся лицом в снег. Я увидел, что пиджак и рубашка на спине деда были разрезаны вдоль и склеены скотчем. Спина была голой и синей. «…нельзя смотреть на голого…» - вспомнил я... Владимир начал судорожно заталкивать отца обратно.
- Потащим по снегу! – предложил я .
Чужие провожающие у соседних могил смотрели на нас с полным равнодушием. Владимир на четвереньках толкал гроб сзади, а я спереди направлял и поднимал узкую часть над мерзлыми комьями глины . Гроб, как тяжелая лодка, преодолевая вздыбленные волны заснеженных могил, царапая со скрежетом крашеное днище о завалы острых камней, медленно плыл к своему конечному причалу. Когда до открытой могилы осталось метров пять – замершие гастарбайтеры подошли и лихо подхватили гроб на руки. Затем - на веревках опустили его на самое дно. Владимир так и остался стоять на коленях.
Могильщики быстро закопали яму. Я достал из кармана измятые сотни и с благодарностью сунул их в руку ближнего гастарбайтера.
Владимир тяжело встал, и мы медленно побрели обратно. Нас обогнал могильщик, которому я отдал деньги. Он подошел к мужику в военной робе и, молча, передал мои сиротливые сотни…
На обратном пути Владимира бил озноб, старушки спали, а я думал о том, что весной теплый воздух легко проникнет в рыхлую глубь свежей могилы - мороженые комья растают – оргалитовый гроб из прессованной бумаги размякнет -
и тяжелая
мокрая
родная
земля раздавит деда…