- Знаешь детский стишок «Купила мама Леше отличные калоши»?
Не знаю, почему, - жизнь наверно такая, не шибко сытная, что ли была, но я с детства страшно завидовал этому самому Леше, которому купили настоящие новые и блестящие калоши. И мне всю жизнь хотелось, что бы меня именно Лешей называли.
-Не поняли,- я и Светлана вопросительно уставились на собеседника, - так Вы вроде как Лёша и есть?
- Вообще то, меня Лёней нарекли. А Лёшей меня зовут потому, что я так говорю, так мне хочется. Я маманю сколько раз спрашивал: ну почему не Лешей а Лёней назвали? Не знаю, говорит, не помню. А ты вот вслушайся сам, - и он как-то очень нежно, с благоговением на распев произнес, - ЛЁ-ША. А?! Звучит!
Так мы познакомились со старым поисковиком «Долины» Леонидом Усановым, братом известного поисковика Николая Усанова из Набережных Челнов. - Старым не по возрасту, хотя его годы за шестой десяток перевалили, а прежде всего потому, что он вместе с Николаем проработал в Долине рука об руку без малого 10 лет. Но в силу разных причин вот уже почти 10 лет как в этих местах не был.
- Я в лесу, - говорит дядя Лёша, - себя лучше чувствую, как бы это сказать, без-ущер-бно, - произносит по слогам. - Я ведь хромой. А здесь по лесным корягам да кочкам болотным - никто и не замечает. Я здесь как дома, комары вон даже знакомые есть. Под елочкой присяду, закурю, иной рас песенку для себя тихохонько мурлычу, - так они подпевают мне. Все, что около меня, и подпевают, - хором значит.
Помнят скоты ненасытные, помнят, - поэтому шибко и не атакуют.
И действительно, дядя Лёша никогда не пользовался москитной сеткой, мазью от комаров, даже всеми принятые спирали - не признавал.
По этой теме отшучивался, я, мол откормился, на домашних харчах, отяжелел, был бы полегче - они меня бы переносили от елочки к елочке, чем ноги забивать. Предлагали, сукины твари, да я отказался, не удобно как-то - этакий боров на спинах малюток. И тут же добавлял: что б они все передохли в загривок их ети.
Но особый наш интерес дядя Лёша, вызывал, конечно, не своими взаимоотношениями с комарами. А выяснением причины, по которой человек, практически переставший заниматься поиском и поднятием солдат, в своем преклонном возрасте уезжает за сотни километров от дома.
И причина эта - самая, что ни на есть, обстоятельная. Ему в снах стал приходить солдат Второй Ударной и вести с ним беседы.
Самому первому появлению дядя Лёша не придал значения. Мало ли, что наснится может. Сны про войну, про поиск и солдат для поисковиков - тема достаточно частая. Это все равно, что грибникам грибы снятся. Но здесь случай особый.
После первого посещения солдат через какое-то время пришел к нему снова, а затем еще раз. И, как рассказывает дядя Лёша, не просто появляется, а ведет разговор.
- И главное, - рассказывал дядя Лёша, – я ведь понимаю, что этот сон, но какой то он взаправдашний. Я не только вижу и слышу, а осмысленно с ним разговариваю.
- Ты, что, - говорит он мне, - не помнишь меня?
- Нет, - отвечаю я, - не помню.
- Да ты сам обещал вернуться, помнишь? Ты на полянке колышки для флажков делал и там же мой мешок вещевой обнаружил, точнее его содержимое, которое не сгнило. Ты еще кружку мою откопал. Классная «сохранка», сказал и фамилию мою на ложке прочитал. Вспомнил?
-Богом клянусь, говорит дядя Лёша, сплю ведь. А вспоминаю, что в году этак в 2003 или 2004 мы подымали бойца не далеко от Северной дороги на полянке, и колышки для флажков я там точно делал.
Вздумалось мне, огородить раскоп, значит, чтоб не топтали. Помню, сижу я, палочки ножом затачиваю, чуть поодаль, от раскопа, глядь, а под ногами из травы - ремень, точней сказать, кусок ремня. Я его, конечно копнул, а за ним хабарок солдатский пошел. Прекрасно помню кружка темно-зеленого цвета, не то нож, не то бритва, сильно проржавевшие, и ложка люминева.
И на той ложке надпись какая-то, только не помню я саму надпись. Не сильно разборчивая она была. Я поковырялся немного - костей нет и вещи закончились, ну и пошел на раскоп - дел невпроворот было. Да и хабара тогда поболе было.
А он мне прямо во сне, значит:
- Ну вспомнил? Зотов я, Николай. Ты тогда прежде чем уйти сказал, что вернешься обязательно. Раз ложка здесь, говоришь, значит, и ты должен неподалеку быть. Ты тогда рядом со мной сидел, про себя рассказывал, про братьев, про жизнь. Разговаривал, правда, все больше со старшиной из четвертого взвода, которого, как вы говорите, «подымали». Но я-то рядом был!
- Проснулся я, - говорит дядя Лёша, - сам не свой. И ведь не пил же накануне, а тут такое. Лоб, лицо тру с просонья, а перед глазами все он стоит. И главное, лица я его разобрать никак не могу. Как старшину того подымали, все точно помню, до мелочей. А его... Шинель помню, ноги в обмотках, ботинки, руки даже черные какие то, грязные, видно. А лица - нет.
Но и это не всё. Приснился он мне, ну и приснился. Я, значит, это всё в себе держу, не рассказываю никому, значит. А, поди расскажи, такое? За чокнутого сочтут, я-то и так не шибко умным у некоторых слыву, а если прознают, что под старый зад с солдатами Великой Отечественной задушевные беседы по ночам веду, - ну точно определят на казенные харчи.
- Так вот, - продолжает дядя Лёша. Все бы ничего, только, полного месяца не прошло, как приходит он снова. Спокохонько так приходит. Садится, значит, в ногах на диванчик мой, на котором я ночи коротаю. А я, значит, сплю. Только сейчас я уж и точно не могу сказать, спал ли я, или это взаправду было. От такого и впрямь крыша съедет.
Он садится и, как ни в чем ни бывало, разговор ведет. И ощущения такие, как будто он от прошлого раза и не уходил, так, типа, покурить вышел, а сейчас вернулся, присел и продолжает.
Я лежу, слушаю, а слова вставить не могу, вроде как неудобно перебивать, гость всё-таки. Так и слушал его лёжа. Долго слушал, уже совсем расцвело. Потом он замолчал. Я было хотел спросить, что-то, не помню и что, а он так резко как-то: ладно. Встал и ушел. Ни здрасьте вам, ни до свидания, а главное, не исчез, не растворился, а вот так взял просто и ушел, как, типа, живой. И это его «ладно», чего «ладно»?
Проснулся я, все тело напряжено, как будь-то, свело всего меня, но без судороги, не трясет, так сказать. В башке, от этого, шум какой-то, и вроде сделать надо что-то, а что - не догоню никак. Встал, умыться собрался, и тут меня озарило, записать скорее надо, что он наговорил, пока помню.
Найди, попробуй чистый листок, когда надо? Я пока карандаш-то нашел, взмок. Давай на всем что попало черкать, что помню. Из связистов переведен, в начале июня во второе железно-дорожное отделение ремонтной бригады, писал прямо на скатерти, газета, на которой начал писать, порвалась — так волновался.
Зуев, Коньков и еще какие то фамилии. Плохо запомнил, обрывки какие-то. Расположение: два километра от изгиба Глушицы и два - от штарма. Создавали оборону по реке, а потом ещё группа, семь человек, присоединились еще пять. Какая «группа»? Где? Вот память: казалось, все вот только что помнил - и тут же забыл.
После этой встречи с гостем своим решился я - и позвонил брату.
Николай Усанов не прекращал «вахтить» в Мясном Бору, но выслушал брата с какой-то иронией и поинтересовался, как у него обстоят дела с приёмом «лекарства», в плане спиртного.
- Я ему серьезно, от самого, так сказать сердца, - сетовал дядя Лёша, - а он мне, не перепил ли я? Я тогда даже немного обиделся на брата, мне и поделиться-то не с кем больше, а он туда-же.
Но не прошло и недели, как брат Николай примчался к Лёше. И непросто, а даже с фотографией бойца. Николай залез в накопленные за долгие годы работы по Второй Ударной армии архивы и выяснилось, что действительно были такие железно-дорожные отделения или просто ремонтные ж/д-бригады. Были и первая, и вторая, их вообще шесть упоминается.
Немцы узкоколейку сильно бомбили, приходилось много сил тратить на восстановление этой армейской артерии. Совпало и то, что связистов, устанавливающих связь на последнем рубеже обороны вдоль реки Глушица по приказу штаба армии из-за нехватки личного состава по большей части распределили по близ расположенным частям. И примерное базирование на весенний период сорок второго совпадало. Но самое удивительное, что заставило Николая окончательно поверить брату, - то, что сохранилась фотография бойцов Второй Ударной, на которой запечатлена группа связистов, один из которых (подписано) Зотов Николай. Сопоставив всё, понимаешь, что такое придумать невозможно, даже в бреду белой горячки.
Уже на вахте у костра Николай с сожалением рассказывал нам, как он многократно пытался заставить брата вглядеться в фото. Он или не он? Даже чуть было не повздорили. - Бесполезно!
Сидевший рядом, поправляющий палкой угли костра, дядя Лёша, как бы в очередной раз оправдываясь перед братом говорил:
- Не видел я его лица, понимаешь, не ви-дел. Как я могу вспомнить? А? Шинель помню, серая она какая-то, даже можно сказать белёсая, а вот лица нет, хоть убей меня.
Оставалось, только одно, ехать на вахту и искать то самое место, где дядя Лёша затачивал колышки для флажков и исполнить данное, много лет тому назад, обещание. И ехать надлежало именно дяде Лёше, только он сможет попытаться отыскать то место. Брат помочь не мог он на той далёкой уже вахте с другой группой работал.
Вот так через почти десять лет Усанов Леонид, он же - дядя Лёша, снова оказался в объятиях Мясного Бора, у Северной дороги той самой «Долины смерти».
Практически все четырнадцать дней вахты ходил дядя Лёша в правую сторону от Северной дороги, стараясь найти то, до боли знакомое, как казалось ему, место. И каждый раз, возвращаясь в лагерь, с грустью качая головой, сетовал на то, как всё вокруг за это время изменилось. Была полянка - да видать заросла. И не мудрено, за десять лет и малые побеги в деревья вырастут.
Искал старый поисковик ту табличку старшины, которую сам, своими руками делал и крепил на березке, что рядом с раскопом росла. Найдешь её, - а там и до Зотова Николая шесть шагов будет. Это его ободряло и придавало уверенности в поиске.
Но судьба распорядилась иначе. На седьмой или восьмой день поиска дядя Леша пришел в лагерь как никогда рано. Обычно он на обед не приходил - тяжело по этому лесу с больными ногами из-за чашки супа тащиться. А тут пришел. Никому ничего не говоря, дождался брата Николая. Они отошли немного от лагеря, о чем-то поговорили. Затем Николай вернулся, что-то взял из палатки, и, прихватив топорик, со словами «Подавайте ужин, мы скоро будем» они удалились.
Только под конец вахты братья, помянув, как водится, солдатиков ста граммами, и прибавив ещё столько за здоровье поисковой братии, рассказали о находке дяди Лёши.
Изрядно накружившись в предполагаемом квадрате, раздосадованный поисковик спустился ниже, ближе к реке Полисть. Перегороженная многократными бобровыми плотинами река на многие метры вдоль своего небольшого русла образовала лесную заводь, где царствуют быстро растущие кустарники. На одном из этих кустов висел кусок нержавейки.
Подойдя и взяв его в руки, он с удивлением и недоумением понял, что держит сейчас в руках именно то, что искал все эти дни. Не узнать или перепутать - невозможно. Каждый поисковик помнит всех поднятых им бойцов, да и табличка особенная, сделана своими руками — и это именно она! Рядом не было ни растущих, ни поваленных берез, ни березовых пней, и расположение и место это было на сто процентов не то.
Оставалось только строить версии, догадки: каким образом табличка с места гибели солдата попала на этот куст. Самое из вероятных предположений высказал Николай - скорее всего это дело рук одного из «металлистов». Так Николай называет людей, посещающих Мясной Бор для сбора цветного металла. По этим местам их много шарится, цветмета здесь война не мало пораскидала. Вот, видимо, и позарился кто-то на пластиночку блестящую. Оторвал, согнул пополам - и в рюкзак, да наткнулся, видимо, на что то получше, или насобирал металла столько, что тащить на горбе все стало тяжеловато — ну и вышвырнул нержавейку без надобности. И оказалась она неприкаянной, повиснув на ветке. Рассказал Николай, как отойдя от лагеря, чуть ли не со слезами брат достал из рюкзака, показал ему эту находку. Как решили судьбу этой таблички - прикрепить её на одной из берез Мясного Бора. И пусть не под ней, но ведь где-то рядом старшина погиб. Взяв из палатки, гвозди, в тот же день и приколотили её на понравившуюся, обоим, березку. Все оставшиеся дни дядя Лёша поиска не прекращал - малая, но надежда тлела в душе поисковика.
У костра последней вахтовой ночи старый поисковик подвел черту:
Я за это время там сотни берез посетил — у каждой присел, поговорил. Вроде как сам с собой, даже песню спел, - а вроде, как и с ними. Мы солдатиков в этих местах много тогда подняли. Все больше, правда, безымянных.
Ну через них, значит, и привет передал гостю своему. Он ведь мне не говорил, что бы я именно за ним приехал, а только, мол, что-то давненько ты (значит, это я) не был. Вроде как побывать, навестить приглашал. Вот и выходит: и он ко мне приходил, и я к нему приехал. Уважили мы, значит, друг друга.
Через секунду дядя Леша расплылся в улыбке и в свойственной только ему манере приводить сравнения, изрек: - Как у Райкина: он меня уважает, и я его уважаю, а вместе мы Уважаемые, значит, люди.