В феврале 1934 года мои будущие отец и мать поженились и через несколько месяцев молодая семья уехала в село Теплоключенка Ак-Суйского района, расположенное в Иссык-Кульской котловине. Там продолжала жить сестра Ксении Алексеевны с детьми и внуками.
В декабре того же года (16-ого числа) мать родила дочь Людмилу. Через полгода после этого молодая семья возвратилась во Фрунзе.
В 1937 году родился сын Владимир, который умер в возрасте 8,5 месяцев. В 1938 году родилась дочь Галина, умершая затем в возрасте 1 год и 8 месяцев.
Родились эти дети здоровыми, хорошо росли и развивались, а умерли от очень тяжелых заболеваний, поскольку лекарств-антибиотиков тогда еще не существовало.
Мать очень тосковала по умершим детям, часто уходила на кладбище и там в слезах проводила много времени. Чтобы отвлечь ее от тяжелых переживаний, отец предложил ей переезд на Украину. Тем более, что она уже снова была беременной.
Это было время сталинских репрессий, многих сажали в тюрьмы и лагеря, был арестован и отец, но благодаря хлопотам матери и какому-то невероятному везению его освободили через пару недель.
В мае 1941 года семья переехала в город Никополь на Украине, а уже 22 июня началась война. В середине августа немецкие войска вошли в Никополь.
Через два месяца (20 октября) мать родила близнецов – Ольгу и Олега, то есть – меня. Я родился вторым, значительно более слабым в сравнении с сестренкой.
Моего отца, как пригодного к воинской службе лишь частично (из-за сломанного в детстве коленного сустава), вызвали на призывной пункт в середине августа 1941 года, когда немцы подступали к Никополю. В результате, уже на призывном пункте он оказался в окружении, а затем в плену.
При перевозке в Германию отец бежал на ходу поезда, разобрав деревянный пол вагона. Долго пробирался к своим, выбрался и, в итоге, попал в трудовую армию.
К семье отец смог вернуться уже после победы над Германией, а моя мать с тремя детьми выживала каким-то непонятным образом. Возможно семью спасло то, что она была хорошей портнихой и ей, хотя бы изредка, удавалось получить заказ на пошив одежды.
Отмечу, что город Никополь находился в оккупации с 17 августа 1941г до 8 февраля 1944г, то есть, почти два с половиной года.
Вскоре после рождения близнецов подъезд дома, где жила семья занял немецкий штаб и всех его жителей выселили в подвал. Понятно, что это была за жизнь для семьи с тремя детьми, двое из которых – грудные младенцы.
А через год с небольшим к ним в подвал заявилась немецкая зондеркоманда с полицаем-украинцем и приказала убираться и оттуда. Возможно, немцы опасались диверсий со стороны партизанского подполья.
Мать тихо плакала и, показывая на детей, умоляла солдат не выселять их. Как рассказывала старшая сестра Люся, я, наблюдая это, вдруг зарыдал во весь голос.
Тогда, один из немецких солдат схватил подвернувшийся под руку молоток и запустил его в меня, годовалого ребенка. Спасла меня Люся, резко дернув за руку. В результате, молоток пролетел мимо, оставив вмятину в стене.
Загрузив меня и Олю на саночки и взяв Люсю за руку, мать в морозную ночь двинулась в село Воронцовка, располагавшееся в десяти с лишним километрах от города. Там жили родственники нашего отца.
Пока добирались до села, я и Оля получили легкие обморожения конечностей. Страдая от боли, мы плакали и успокоить нас удалось только по прибытии к родственникам, поместив в корыто с теплой водой.
Здесь тоже практически не было условий для того, чтобы растить малышей. Пока мать где-то добывала пропитание, ухаживала за нами, как могла, старшая сестренка. Например, летом она, невзирая на наш рев, обмывала нас холодной водой прямо у колодца.
И в селе, тоже, часть дома к концу оккупации заняли под постой немецкие солдаты. Кухней нам удавалось пользоваться только в отсутствие в ней немцев.
Солдатня во время обеда вела себя разнузданно. Частенько кто-нибудь из них прямо за столом шумно облегчал свой кишечник от газов, а остальные по этому поводу дружно гоготали.
Всего в доме проживало с полдюжины солдат. Они посменно несли у какого-то объекта караульную службу. Часть из них обычно отсыпалась после ночного караула и по этой причине детям нельзя было шуметь. Мать и старшая сестра на нас постоянно шикали. Это была жизнь в постоянном страхе.
Питалась семья – чем придется, поэтому мы с сестрой страдали рахитом. А я, вообще, еле ползал, и мать считала, что ее сын не жилец на этом свете.
Из-за отсутствия полноценного питания и витаминов в период беременности матери и в младенческие годы, я так и остался слегка узковатым в кости. Наверное, моя мать ни за что бы тогда не поверила, если бы ей кто-то сказал, что самым энергичным, удачливым и счастливым из ее шестерых детей станет этот заморыш.
При приближении советских войск простые немецкие солдаты несколько попритихли. Свое нижнее завшивевшее белье они уже в стирку не сдавали, а бросали его в угол сеней. Боясь ночью выйти на улицу по нужде, чтобы не попасть в плен в качестве «языка», они гадили прямо на кучу этого белья.
Были среди них и порядочные люди. Иногда к семье в комнату заглядывал солдат по имени Дитрих. Он угощал нас с сестрой кое-какими сладостями, гладил по головке и плакал, показывая снимок своей семьи с двумя детьми.
– Майн киндер (мои детки), майн киндер… – говорил он.
Почти не улучшилась жизнь нашей семьи и после освобождения города советскими войсками.
Пребывание семьи в оккупации на Украине еще много лет напоминало о себе. Вплоть до 90-х годов, заполняя анкету при устройстве на работу или оформляя допуск к секретным материалам, я вынужден был писать в соответствующей графе анкеты, что родился и более двух лет прожил под властью фашистов. В такие моменты я ощущал себя человеком второго сорта.
Отец вернулся из трудовой армии осенью 1945 года и жить стало полегче. Но в 1946 году на Украине начался голод. Приходя домой с работы, отец рассказывал, что иногда на его глазах люди падают и умирают от голода прямо на улице.
Я и Оля посещали детский сад, где нас кормили довольно сносно, но и дома нас приходилось подкармливать. В это время с Олей произошел несчастный случай, определивший всю ее дальнейшую судьбу.
Играя, она взобралась на табуретку, покачнулась и упала, ударившись теменем об окованный металлом угол плиты. Травма внешне была не очень сильной, но через два года у нее начались приступы эпилепсии.
В 1947 году, спасаясь от голода, отец решился на переезд в Киргизию, где по-прежнему проживали родители его жены и их родственники.
Несколько лет после переезда семья проживала в крупном селе Чалдовар, расположенном в сотне километров от Фрунзе. Жилье снимали у местных владельцев домов.
Родители в этот период работали на швейно-обувной фабрике. Отец – мастером обувного цеха, мать – начальником швейного цеха. Думаю, что продвинуться по службе, при невысоком уровне образования, им помогло то, что каждый из них был мастером своего дела.
Здесь, 31 августа 1948 года родилась наша младшая сестра Галина. В сентябре 1949 года мы с сестрой Олей пошли в школу.
Весной 1952 года семья перебралась в город Фрунзе, а летом 1953 года получила земельный участок, приступив к строительству собственного дома.
Со времени переезда во Фрунзе и до выхода на пенсию отец работал в одной и той же организации, носившей название Обувная торговая база. Он занимал должность старшего специалиста по качеству обуви.
Необыкновенно трудолюбивый человек, он каждый день, вернувшись с работы (и в выходные дни, тоже) до полуночи занимался изготовлением качественной обуви на заказ.
Личного участия в выполнении работ по строительству дома отец почти не принимал. Но он добывал денежные средства, необходимые для приобретения строительных материалов, а также для оплаты услуг квалифицированных строителей: каменщиков, плотников, штукатуров и прочих.
Мать в этот период на производстве не работала, поскольку ей приходилось обеспечивать уход за мужем и четырьмя детьми, добывать продукты, готовить пищу. Немало выпало на ее долю и мелких работ по строительству дома.
В самом начале строительства дома вдруг участились приступы эпилепсии у Ольги и на плечи матери, а потом и отца, легла еще и печальная необходимость непрестанно заботиться о дочери – до самой своей смерти.
Иллюстрация: Мои родители и сестра Людмила, 1936 год