Лидия КОБЕЛЯЦКАЯ
ЩИТ НЕБЕСНЫЙ
Ранняя, еще тёплая, скверная осень. Лучи заходящего солнца сверкают в всплесках тихих волн широкой Свири, бросая пурпур на желтеющие листья прибрежных берёз, осин и ольхи и золотые снопы нив на тёмном фоне дремучих хвойных лесов.
Утомлённые полевой работою крестьяне села Сермаксы Олонецкой губернии возвращаются, кто на телеге, кто пешком, домой, на отдых.
- Слушай, Катерина, - говорит, входя в избу, огорчённо Гаврила, молодой, коренастый крестьянин жене, - ну, не беда ли? Медведь опять овёс помял - точно табун лошадей прогнали.
- Подожди, Гаврила, опосля все скажешь, - сядь, сердешный, похлебай щец с кашей, уморился небось...
Истово перекрестившись, Гаврила устало опустился на скамью...
- Так вот, Катерина, - начал он снова, утолив голод, - нам и жать и вязать будет нечего, если так пойдёт - урожай сгибнет. А намеднись у Акима сосунка-телёнка задрал, да и у солдатки Аграфены. Крови отведал, теперь от него покоя не будет. Мы со старостой балакали, он не помощник. Беда главная наша с Акимом - полосы у опушки. К околице медведь не пойдёт. Да и кто поможет? У кого ружьё есть, - патронов нет. Мы с Акимом и порешили - ведаешь что?
- Не... Не... - дрогнувшим голосом протянула Катерина, качая одной рукой люльку, где лежал их двухмесячный сын.
- Есть у меня рогатина, - сосредоточенно говорил Гаврила, - от батьки досталась, да ещё от деда. Вот мы на медведя и пойдём - я с рогатиной, Аким с ножом.
- Царица Небесная! - завопила Катерина. - Что это тебе на ум взбрело? Меня с Митькой сиротами хочешь сделать?! Опомнись!
- Не голоси, - сурово остановил её Гаврила. - Не впервой. До солдатчины, парнишкой, с дедом да батькой хаживали. Живы, целы остались...
- Так тогда дед да батько за тобою стояли... А теперь с кем пойдёшь? Меня вдовой горемычной по свету пустишь мыкаться? Погубишь себя, - не помня себя, кричала Катерина.
- Не кличь беду, полно! Будет! - резко оборвал её Гаврила. - Как порешил, так и сделаю.
- Кремень ты, Гаврила, упрям, - горестно шептала Катерина.
Через два дня на рассвете Гаврила выходил из избы с остро
отточенной рогатиной в руках. Только пение петухов да мычание коров нарушало тишину села. «Сусед» Аким уже ждал его, прислонившись к покривившемуся стволу ольхи.
- Нож наточил ?-деловито спросил Гаврило.
- Не на телёнка идём, - в тон отвечал ему Аким.
Свернув с просёлочной дороги в лес, охотники всё больше углублялись в туманную, дышащую осенним холодком, чащу. Ища следов, не обращали они внимания на то, что наступали на ягоды, топтали шапочки боровиков.
- Глянь-ка, - внезапно сказал Гаврила спутнику. - Валежник помят. То евонная дорога. И кусты малинника... Там на пригорке, верно, прогалина есть - идём.
Минуя большой овраг, охотники вышли на пригорок, где высилось несколько сосен и елей, и лежала вырванная с корнями бурей большая ветвистая ель.
- Тут и заляжем, - указывая на неё, сказал Гаврила. - Овраг как на ладошке. К ручью он спускаться будет, воды испить... Тут ему и конец. А теперь подкрепимся.
Достав хлеб, оба стали есть, не теряя из вида оврага. Аким волновался. Гаврила не только был спокоен: в нём проснулся охотник. Он ждал встречи с медведем, как желанной, давно не испытанной забавы. Сознание молодости и силы давало ему уверенность в успехе. Он сумеет встретить зверя, а Акиму останется его добить... Время тянулось. Тишина стала укачивать Гаврилу, он боролся с дремотой.
- Гаврила - глянь! - испуганно прошептал Аким.
В стороне оврага появилось черное пятно. Оно двигалось. Скоро охотникам стал виден медведь, вылезший из кустов можжевельника.
- Громадный какой, - шептал Аким, - смотри, морду поднял, носом водит. Учуял... Сюда идёт...
- Держись теперь, Аким, - повелительно говорил Гаврила. - Я у сосны буду с рогатиной, а ты скройся там, взади, за елью - и не зевай: вдарь ножом.
- Да, - чуть слышно отвечал бледный от волнения Аким, первый раз попавший на такую охоту и никогда не видавший живого медведя.
Гаврила стоял на месте, ожидая зверя, который, рыча, приближался, распознав врага.
Немного не дойдя до Гаврилы, медведь, подняв голову, страшно зарычал, встал на дыбы и ринулся... Гаврило уже чувствовал дыхание зверя... Мгновенно подняв передние лапы, он выпустил когти и бросился. Уверенным и быстрым движением Гаврила наставил остриё рогатины, и зверь напоролся на него. Раздался дикий рёв. Но зверь не грохнулся на землю. Аким, растерявшись, пропустил момент: страх пригвоздил его к месту. Когда он пришёл в себя и бросился к Гавриле, тот лежал под медведем. Со всей силой вонзил ему в спину нож Аким. Медведь откинулся назад и свалился навзничь. Рядом лежал окровавленный Гаврила. В ужасе бросился к нему
Аким. Гаврила был неподвижен. Голова безжизненно склонилась на бок.
- Неужто кончился? — мелькнуло в голове Акима. - Водицы...
Он бросился к ручью. Стремглав сбежав в овраг, он скинул рубаху и окунул её в воду. Наполнив картуз водою, он бегом вернулся к раненому. Освежив ему водой голову, он мокрую рубаху наложил на растерзанную грудь. Гаврила очнулся. Раздался слабый вздох.
- Боже милостивый! Никола Угодник! - молился Аким. – Помоги - только бы не помер. Как бы кровушку остановить...
Сообразительность Акима обострилась, силы удесятирились. Он осторожно оттащил Гаврилу от туши зверя к ели. Мгновенно собрал листьев подорожника, который, на счастье, можно было увидать на пригорке.
Гаврила громко стонал, когда он вернулся к нему.
- Гаврила, глянь на меня! Всё ладно будет, - возился около него Аким. - Скоро на село пойдём.
Холодный компресс и испытанное народное средство помогли. Гаврила пришёл в себя.
- Что медведь? - были его первые слова.
- Убит, там у сосны...
Гаврила силился подняться и упал навзничь.
- Лежи смирнёхенько, - распоряжался теперь Аким. - Кровью изойдёшь!
- Воды! - стонал раненый.
Сбегал снова за водою Аким. Скоро Гаврила уже сидел, прислонившись к дереву. Но как дальше? Он пробовал встать - но не был в силах.
- Медведь-то помял тебя. Что делать! На плечи взвалить, да у тебя рука изгрызана у плеча, как держаться будешь. Слышь! Пожди, я на дорогу побегу, може, повстречаю кого, приведу...
На просёлочной дороге недолго пришлось ждать Акиму: на телеге показался Степан, сын солдатки. С его помощью Гаврилу перенесли на телегу и доставили на село.
- Сердешный, сердешный... ох... ох! Медведь-то как тебя изодрал, - хлопотала Катерина около раненого, когда его положили в избе. - Вот выпей кипятку с патокой, вишь лихоманка драть зачинает, зубы-то стучат. Я тулупом прикрою...
От солдатки Авдотьи, матери Степана, узнала деревня о несчастии, постигшем Гаврилу. Все сочувствовали ему, сумевшему избавить народ от страшного врага, и спешили к его избе. Пришёл и староста и урядник. Советовали отправить его в земскую больницу. Приплелась и старушка-травница Аксинья. С её приходом все вопросы получили разрешение. Принеся с собою бутылку с какой-то мутной жидкостью, она принялась за дело, и скоро Гаврила лежал, обмотанный полотнянкой, смоченной целебным настоем. Сразу почувствовал он успокоение.
Наступили сумерки, а везде только и речи было, как о событии. Гуторили и у Гавриловой избы. Сам Гаврила не откликался ни на что, пусть ему и лучше стало. Он лежал неподвижный, точно погружённый в тяжёлую думу. Но не спал. Судорога то и дело пробегала по его лицу.
Наконец, всё затихло, и они остались одни в избе. Гаврила вдруг подозвал к себе Катерину.
- Катерина, подь ко мне, подь! - простонал он.
Катерина, отняв ребёнка от груди, положила его в люльку и подошла к мужу.
- Томит меня, - сказал он. - Дай водицы испить...
Сделав несколько глотков холодной воды, он внятно и раздельно сказал жене:
- Батюшку позови, отца Михаила.
Катерина растерялась.
- Поздно, поди почивает!
- Нет, он допоздна молится. Если и почивает - не откажет.
- Гаврила, плохо тебе? - совсем растерялась Катерина.
- Все под Богом ходим, - всё с той же непривычной серьёзностью говорил Гаврила. - Пусть Аким сходит за батюшкой.
Отец Михаил, действительно, не спал. Он совершал правило, когда к нему пришли. Он знал, конечно, о событии, которое всполошило деревню. Быстро собрав потребное, он вышел. На крыльце ждала его Катерина.
- Батюшка, горе-то какое! - в слезах говорила она, подходя под благословение.
- Успокойся, дочь моя. Жизнь и смерть в руках Божиих. Молись Владычице! - с спокойствием власти говорил священник.
- Батюшка, - с облегчённой радостью воскликнул Гаврила, силясь подняться навстречу священнику.
- Лежи спокойненько, сыне мой - помолимся вместе.
- Батюшка, - горестно говорил Гаврила, - погрешил я, покаяться надоть... На себя понадеялся, Бога забыл. И молитву забыл, лба не перекрестил. Попутал меня леший. Зверь да я - только и мыслей было. Про Бога и не вспомнил. И так томит меня, спокою не нахожу: наказал меня Господь. Неужто, к смерти? Страшно мне...
Священник тем временем деловито готовился у окна под иконами. Быстро справившись, с крестом в руках, с торжественной благостностью приблизился он к Гавриле.
- Благословен Бог наш...
Потекли слова молитвы, проникая в сердце и сразу успокоившегося Гаврилы и тут же на коленях приникшей к мужу Катерины.
Когда священник, положив епитрахиль на голову Гаврилы, склонился к нему, Катерина отошла в дальний угол.
Вот выпрямился священник. Раздались убеждённо произносимые слова отпустительной молитвы...
К столу отошёл снова священник...
- Верую и исповедую...
Лежала на земле Катерина, обливая её слезами...
- Вот и добре, - говорил священник, давая приложиться ко кресту обоим. - Не наказал Господь, а путь к себе указал. С него и не сходите. Всё ко благу. Завтра ещё приду, побеседуем. Всё хорошо будет, даст Господь. О земном щите думали, а ныне Господь Свой, небесный, простёр. Под Ним и пребывайте.
Перекрестив ещё раз Гаврилу, батюшка вышел из избы на двор, где его с фонарём поджидал Аким.
Была тихая холодная осенняя ночь. Безоблачный купол неба был испещрён звёздами.
Тишина царила в мире. Тишина царила и в избе, которую посетил Христос. Тепло и ясно было на душе Гаврилы. Катерина взяла снова к груди ребёнка. Спокойно под щитом небесным.
(«Православная жизнь», 1956 г.)