(небольшая комната. На столе лежат в беспорядке книги и тетради, эскизы, стоит небольшой кипарис. Под ним лежат четки, розарий. В комнате раздается негромкое шуршание)
1
Ну, друг мой кипарис, слушай. Я когда-то тоже был кипарисом, да вот видишь, как привелось... Многое я видел, слышал и осязал, многое передумал и перечувствовал, наверно, поэтому и стал розарием. Неисповедимы судьбы кипарисов. Так вот, когда я только-только ощутил спаянность в звеньях, легкий металл в своем составе, меня взяли прекрасные тонкие пальцы Я слышал пение Ave, Maria в кафедральном соборе, оно неслось вверх, как побег дерева, чтобы прорвать расписанный итальянцами купол и обвить статуи там, наверху, которые наблюдают за прихожанами. Эти тонкие - без сомнения, женские, даже полудетские при первом касании пальцы перебирали и перебирали бусины, шепот выговаривал Credo, Pater noster и Salve, Regina, и я преисполнялся гордости и благоговения, и еще чего-то неведомого. Я знал, что во мне есть сила, и не только сила веры, но и сила искусства, напитавшая меня своей красотой. В храмах поклоняются не только Господу, но и искусству, которое...
Пафосные размышления - ты не заснул, милый мой родич кипарис? - прервались: меня и руку накрыла другая рука, теплая и уверенная. Перебиравшая бусины ладонь чуть дрогнула, слегка запульсировала жилка на запястье - ближайшие к нему бусины чуть не подпрыгнули. Хм, подумал я. Чуть-чуть шевельнулся и обхватил вторую руку, притягивая к первой. Пусть сочтут божественным знамением. Кожа приятно согревала чуть прохладный металл креста, зажатого теперь в двух ладонях... Потом - движение, удаляющийся колокольный звон, стремительный почти бег двух спаявшихся, как мои бусины, и идущих куда-то человек... Я здесь не нужен, понимаю я, довольно и немного грустно прошуршав бусинами. Жаль, что не могу улыбнуться - Распятый на кресте застыл, застыл в скорби и страдании, но я знаю, что на самом деле он говорит: "Радуйтесь! Радуйтесь, ибо любовь есть сила ваша..."
И я выскальзываю в снег, дружище кипарис, в холодный мокрый снег, бусины чуть разбухли, но лежал я там, конечно, недолго...
2
Ты хочешь еще историю, кипарис, мой молчаливый друг? Ну что же, садись и слушай.
...Снег был холодный, он оставил на бордовых бусинах следы. Тонкие кристаллики льда. Они вонзились в дерево, как гвозди в Христовы запястья, хотя мне, конечно, не было больно. А потом надо мной кто-то нагнулся, накрыла на мгновение тень, и я оказался в детской ладони.
- Четки, - мягко и удивленно произнес детский голос. - Ой, смотри, четки, всамделишные, как есть...
- Что с ними делать будем? - деловито осведомился другой голос.
- Ей подарю, - горделиво отозвался первый мальчишка.
С меня счистили искристые гвоздики вместе с изрядной частью бордовой краски, и я ощутил, как из грязного мальчишечьего кармана, из холщовых брюк меня передают в совсем другие руки, мягкие, аккуратные, они пробежались по мне, как по клавишам пианино... Да, на пианино в том доме та девочка тоже играла, и мне кажется, Тот, на кресте, улыбался ее игре. Она это чувствовала и всегда клала меня рядом с собой, начиная мелодию.
Ах да. Она была глухонемая. И вообще-то пианино ей трогать не разрешали - никто, кроме старухи служанки в красном чепце.