В яркий солнечный день Вася вышел на улицу из здания Финляндского вокзала. Выходить из других, менее звучных названий он бы даже не подумал, билеты в Петербург он намеренно покупал с тем расчётом, чтобы прибывать именно на Финляндский, а не умалять торжественность момента на вокзалах Московском и Витебском. Есть названия блестящие, как каски гвардейских парадов, и это как раз тот случай. Кто мешал людям назвать вокзал Финским? А теперь, поди ж ты, Финляндский переливается всеми цветами зимнего солнца и из самого его нутра в город выходит Вася Итальянец. Движется он прямиком к Неве, чтобы насладиться видом ледяных торосов, а потом так же неторопливо сесть в метрополитен и мчаться на Садовую. У спуска к Неве его уже ждёт оставленный кем-то чемоданчик системы кейс, но Вася об этом пока не догадывается, слишком уж это неожиданная мысль. Он спускается к реке, а чемоданчик уже тут как тут, стоит на промёрзших камнях, чёрный и манящий, наверняка наполненный чем-то опасным. Бомбой? Деньгами? Личными вещами командировочного? Что же в нём, Господи!? Вася нисколько не мучается выбором сдать кейс в бюро находок или открыть. Ведь зачем-то этот чемоданчик стоит здесь, мозолит глаза, ведь не затем же, чтобы прохожий не любопытствуя сдал его в это самое утопическое бюро. Вася подходит к кейсу и решительно открывает холодные замки, ожидая по крайней мере падающие к ногам пачки купюр, впопыхах оставленные и позабытые рассеянной мафией, или, на худой конец, смертоносную бомбу, или, в лучшем случае, трогательные личные вещи, но чемоданчик пуст, и это, представьте, наилучшее содержимое, никакого лишнего груза.
Вася оставляет чёрный кейс открытым, достаёт из рюкзачка свой знаменитый фотоаппарат устаревшей модели и делает великолепный снимок. Ему это ничего не стоит, ведь у него великолепный глаз. Этот чемоданчик непременно нужно чем-то наполнить, и не важно, что кейс остался далеко позади и Вася шагает теперь по Садовой, в бездны чемодана уже полетела первая фотография.
Садовая пройдена вплоть до Юсуповского сада, с этого места солнце заходит за облака и начинается неистовая метель. Где-то уже совсем рядом жмётся у батареи закутанная во все одеяла Васина каморка, но вместо того, чтобы идти на тёплый угол Фонтанки и Крюкова канала, Вася идёт не сворачивая дальше по Садовой и собирается уже войти в Николо-Богоявленский морской собор. Только не подумайте, что Вася хоть сколько-нибудь религиозен. Религиозное чувство он изжил в себе ещё в годик. Тогда его, маленького, подающего надежды человека, отправили набираться сил в глухую Рязанскую деревню, за год жизни в городе он, как и все, порядком подустал и, конечно, заслужил отдых. Под эту сурдинку Васю и понесли однажды в сельскую церковь креститься. Не ожидая подвоха, он привычно ликовал, грея белобрысую голову на солнце. Но всему приходит конец, и Васю внесли в полутёмное помещение, от этой перемены он мгновенно расстроился и, истово крича на священника благим матом, зашёлся в отчаянной истерике, единственно доступном средстве белобрысых малышей, другим прихожанам тоже досталось, и это всё, что он мог сделать. Так и не свершив обряд, его вынесли на свежий воздух, чтобы там он наконец пришёл в себя и хорошенько подумал над содеянным, да так и не внесли обратно.
Ещё одно религиозное разочарование постигло его уже в зрелом семилетнем возрасте, он и не помнит сейчас, почему они тогда с мамой так спешили попасть в церковь, но решающие слова были произнесены именно тогда и звучали они вполне невинно. «Давай же поторопимся, Васёк, - сказала мама, - а то успеем только к шапочному разбору». И этими словами Вася был сражён наповал. Шапки! Вот что с этой минуты бурлило в его разгорячённой голове, поход внезапно оборачивался приключением. И почему они решились устроить шапочный разбор посреди лета? И давно ли закрепилась такая традиция? Все эти и многие другие вопросы бродили в пытливой Васиной голове, превращаясь в вино, и пусть даже сейчас жарко, а шапка по здравому размышлению бывает только меховой и тёплой, иначе зачем она вообще нужна, пускай. Когда священник начнёт разбрасывать кроличьи, лисьи и волчьи шапки пастве, Вася будет готов принять этот странный и бескорыстный дар. Он обязательно поймает эту самую шапку и тут же наденет её себе на голову, пот будет застилать глаза, но он ни за что её не снимет. Какой же гордый он отправится с мамой назад, и не нужно расстраиваться, что на дворе жаркое лето и не сезон, он уже знает, за летом обязательно придёт весёлая зима. Но священник тянул, и было просто неясно, где он может прятать такое большое количество шапок, ведь по справедливости их должно хватить хотя бы половине присутствующих, чтобы получился настоящий разбор. Так рассуждал Вася, и придраться к ходу его мыслей совершенно невозможно. Пока шла служба, он терпеливо ждал и представлял, как это будет, как внезапно распахнутся спрятанные до поры закрома, а может их даже вынесут в большом деревянном ящике, и тогда священник бросит охапку шапок в самую гущу паствы, взлетит вверх лес страждущих рук, и начнётся настоящая кутерьма. Расчёт был верен, Вася всё представил в красках, но священник почему-то оттягивал этот долгожданный момент, а потом и вовсе закончил службу, и, как будто позабыв о своём предназначении, удалился в дверцу между иконами и был таков.
Этого Вася снести не мог. И несмотря на то, что тем же днём мама, смеясь, разъяснила ему смысл загадочного выражения про злополучные шапки, он ещё несколько дней не мог угомониться, представляя, как бородатый священник в ночи грузит шапками телегу, запряжённую вороным конём, и мчится сквозь тёмный лес, посвистывая в воздухе огромным дьявольским кнутом, чтобы успеть к утренней распродаже в какой-нибудь дальний районный центр, и не быть узнанным, и продать там всё втридорога.
Метель усиливается, слепит глаза, а внутри собора тепло и горят свечи. Каждый вошедший натыкается здесь на натянутые поперёк цепи с подвешенной на них табличкой, отделяющей зевак от молящихся, Вася подныривает под цепями, с улыбкой вспоминая своего старого друга Николая Ивановича и его незабываемые уроки бокса, сколько раз он вот так же подныривал между канатами ринга, и сколько раз крепкие кулаки Николая Ивановича отбрасывали его назад, но он упрямился. Вася поворачивает направо и идёт в дальний угол, садится на скамейку, вокруг царит полумрак, идёт служба. Поют. Вася пригрелся здесь в полумраке, размышляя о маленькой каморке, повисшей под крышей и укутанной батареями, маковки собора каждый день видны из её окна. Поют. На высокой ноте вокруг вспыхивает свет. Священник обходит с кадилом углы, и Вася поднимается со своего временного прибежища. В соборе крестят младенца. Родители строги и торжественны, младенец кричит что-то неразборчиво, священник делает своё дело. Вася выходит в метель и идёт по каналу к Фонтанке. Здесь снова снимается кино, это место давно облюбовали киношники, большой, мощный осветительный прибор подсвечивает снежную вьюгу, на канале жмётся катерок в ожидании дубля, замёрзшая съёмочная группа организовывает процесс, результат которого и вполовину не так ясен, как яркие снежные мухи, пролетающие на миг сквозь поток света, кажется даже, что снежинки за это мгновенье успевают привести себя в порядок и улыбнуться во всю ширь своего неповторимого снежного рта и летят дальше по мёрзлому каналу уже не такими, как прежде.
Чтобы посмотреть с улицы в окно каморки, нужно свернуть в непроходной двор и выйти на огороженный пустырь с парой десятков машин по углам. Глухая кирпичная стена подпирает пустырь со стороны Фонтанки, в этой стене под самой крышей прорублено единственное окно, сейчас в нём горит свет. История этого окна противозаконна. Кода-то здесь, ловко раскидав по окраинам коммуналку, поселился начальник средней руки и первым же делом, запустив в дом кошку, повелел прорубить окно в несущей стене. Хотел он глядеть на три стороны света одновременно, но так и не глядел, очень уставал на работе. Вскоре после заселения пристрастие к самодурству довело его до беды, он полетел с должности и выехал из квартиры, но окно осталось. Каморка - это только маленькая часть большой четырёхкомнатной квартиры, пятая комната никогда не шла в счёт и до недавнего времени безропотно выполняла роль кладовки. Все предыдущие жильцы соглашались с таким положением вещей и время от времени добавляли в неё новый невиданный хлам. Так она и простояла от постройки до прошлой осени, пока новая хозяйка квартиры не решила сделать из кладовки комнату, комнату два на три метра.
Хозяйкой квартиры была Актриса. Иногда, особенно отчего-то зимой, испытывая острую необходимость в умном и своевременном собеседнике, она звонила своим подругам, актёрам и приятелям, но те часто оставались для неё недоступными, не могли доехать, погибали под грузом неизбежности и в общем никак не подходили под определение «своевременные», о втором пункте их качеств ей оставалось только догадываться. Не полагаясь больше на удачу, она поискала по общим знакомым и где-то в этом плавильном котле счастливым днём повстречалась с Васей, после чего тут же, не раздумывая, сдала ему каморку за полгроша и зажила ещё лучше, чем прежде, теперь у неё были для этого все основания. Вася проводил в этой комнатке зимы, а в середине марта перебирался назад в Москву, так как не любил подолгу засиживаться на одном месте. Петербургу и Москве он делал сезонные исключения. Сегодня начиналась третья зима.
Квартира была обширной, и при обоюдном желании на её просторах можно было не встречаться довольно долго, а соскучившись, быстро подкараулить друг друга в стратегически важных точках и тут же начать непринуждённый разговор о том о сём. Вася славился лёгким характером, умением поддержать беседу и искренней любознательностью. Всё это Актриса ценила в нём и не докучала ему особенно часто.
Последний дом по Крюкову каналу, это, если встать лицом к Фонтанке, слева. Во двор Вася заходит проверить бессменный караул. Для всех, кто хоть однажды видел знаменитую картину, висящую на стене Васиной каморки, двор навсегда переполнен буйной тропической зеленью, опоясанной хлипкой ленточкой ограды, решётка, словно ржавая тесьма на букете с толстыми стеблями, с трудом удерживает деревья вместе. Выгнать этот сюжет из головы уже невозможно. Стволы стремятся вверх, хотят перерасти дом, вынырнуть на поверхность и повертеть кроной во все стороны, так и выйдет, если им по злому умыслу не помешают городские службы. Дом расселён и полуразрушен, здесь никто не живёт, даже неизвестно, живёт ли здесь охранник в будке, поставленной для устрашения в центре двора. Философ ли он? Истлел ли?
Вася продолжает идти, до начала зимовки остались какие-то пустяки, сотня шагов, нырок в арку и четыре лестничных пролёта. Метель улеглась, на той стороне светится верхушка гигантского Троицкого собора, из-за домов он выглядывает словно восточный сказочный шатёр. Прежде чем свернуть в арку, Вася выходит на набережную, со стороны может показаться, что он что-то внимательно разглядывает. Там, где у воды сходятся Большая Подъяческая с Никольским переулком, все вы, конечно, тоже замечали два ненужных выступа по обе стороны реки. Да-да, это вовсе не закутки для романтичных алкоголиков, а бывшие сходы на берег Измайловского трамвайного моста, мелькнувшего на секунды в киноленте "Кортик" пятьдесят четвёртого года и канувшего в Лету в пятьдесят восьмом. Историю этого моста рассказал Васе Феникс, закадычный друг. Прямо перед Васиным отъездом на зимовку Феня и легендарный Николай Иванович заскочили на его московскую квартирку на втором этаже, где под Васиным окном, как известно, красовалась амбициозная надпись: «Фотограф рЕмонт обувИ», неслучайно составленная Васей в период ночных бдений из двух соседствующих вывесок. Из слова фотография он всего лишь изъял две последние буквы и развесил их у себя на стенах: «и» с многозначительным многоточием и утвердительное «я». Именно из-за этой исковерканной надписи и привязалось к Васе это нелепое прозвище «Итальянец». Вася Итальянец. Так вот тогда Феникс и рассказал ему эту историю, присовокупив к рассказу свеженькую повесть, Феня любил всё перетаскивать на бумагу, и вот сейчас повесть об Измайловском трамвайном мосте лежала у Васи в рюкзаке за плечами. Пожалуй, будет хорошо прочитать пару абзацев сегодня. Вася достал рукопись, придвинулся поближе к фонарю и начал читать:
"Старушка Ковалёва садилась в трамвай с той же неотвратимой регулярностью, что каждый из нас по утрам чистит зубы, а если прибавить к тому её природную тягу к новым числам и картинкам в отрывных календарях, в ближайшее время она сдаваться не собиралась. Свои традиционные поездки на другую сторону Фонтанки она бессознательно начала предпринимать ещё в младенческом возрасте. Позднее она только укрепилась в своих привычках, а пока под управлением худощавой, жилистой бабушки её вносили в трамвай, и он вёз их, стуча по Измайловскому трамвайному мосту, на тот берег, и угораздило же родителей быть прописанными именно на этой стороне, а все необходимые вещи и учреждения оставить на той. О, эти первые чудесные поездки по городу были незабываемы, но Зина Ковалёва их всё-таки смогла позабыть, мозг сохранил только счастливую память, как же это было хорошо, подробностями начала пути он уютно устелил нижние полочки необъятной черепной коробки и с упоением принялся загружать поверх новейшую, полезнейшую информацию, он был жаден до свежих впечатлений, всё шло в ход, лишь бы только утолить его безумную жажду, но и к девяноста шести годам он так и не насытился в полной мере.
Со дня рождения и до сегодняшнего дня у Зины было два фактических адреса проживания, но для того, чтобы жить на два дома, ей совсем не обязательно было выходить из своей комнаты. Никольский переулок и Большая Подъяческая стремительно сходились, заостряя дом и делая его похожим на клин, в переулке он заявлял о себе как дом номер восемь, а на Большой Подъяческой резко становился тридцать девятым. Во времена зинаидиной юности два окна, выдвинутые на остриё дома, надёжно закрывал от зимних метелей рекламный щит с нарисованной на нём гигантской рукой, рука на плакате без всяких кривотолков указывала прохожим на необходимую к прочтению агитацию. Именно в персте указующем и проделала маленькую дырочку Зина. Перст как бы теперь совсем терял ориентиры, зачем-то указывая всему миру на любопытствующее Зинаидино лицо.
И всё же давайте начнём по порядку. Зинаиде один год, и трамвай номер шесть вовсю мчит её на бабушкиных руках на ту сторону. Выдохи пассажиров замёрзли на стёклах, а вдохи никто и не считает, за стёклами зима. Утеплённый кулёк по имени Зинаида смотрит на морозные узоры, на усатого дядьку напротив и даже не думает орать, трамвай - единственное место на свете, где орать Зинаиде совсем не хочется..."
Остальное потом, дома. Теперь этот мост, как и вечно зелёный двор на углу, никуда от него не денется. Его уже не стереть из бедной головы. Вася решительно нырнул в арку и поднялся на последний этаж, по дороге нащупал в рюкзачке длинный резной ключ со шнурком, вставил его в замок, повернул и вошёл в залитую светом квартиру. Актрисы дома не было, спектакль был в самом разгаре. Свет Актриса не выключала ни на секунду, всё должно было круглосуточно гореть и переливаться огнями, а уж есть в квартире обитатели или все разошлись по делам - это не важно. Актёрских гонораров хватало. Свет должен гореть.
Согреться, поставить чайник на плиту и ждать от него свистка о готовности, вот самый блестящий план, который стоит сейчас воплощать в жизнь. «Ах, ты ж, дьявол! - стукнул себя по лбу Вася. - Забыл же булочки со сливками!» Актриса очень любила именно эти сладости из булочной номер двадцать шесть, что притулилась в подвальчике рядом с Сенной площадью, ещё она любила печенье «Курабье» и утверждала, что именно в этой булочной всё производят так, как надо. Вася ещё с прошлой зимовки добровольно взял на себя обязанности поставщика этих редчайших сладостей ко двору Актрисы, а сейчас отчего-то позабыл о них, ведь был же рядом, но забыл. Теперь нужно быстро сбегать назад на Сенную, но уже коротким путём и без остановок, а то сейчас только присядешь, пригреешься и моментально растечёшься по комнате, будет не до выходов в промёрзший свет.
Вася снова выскочил во двор и быстрым шагом поспешил в заветную булочную, можно ещё успеть, пока она не закрылась. И что же вы думаете? На углу Вознесенского проспекта и Садовой он лишается шнурка от своего ключа, казалось, так надёжно спрятанного в кармане куртки. Хорошего добротного шнурка лишается в один миг и не потому, что спешит или рассеян. Знаете такие сумки-тележки в клетку и на колёсиках? Конечно, знаете. Признаки упрямой бедности. На перекрёстке колесо отрывается от тележки терпеливо ожидающей перехода старушки, выкатывается на проезжую часть, где его пару раз сбивают и наконец отфутболивают на самый опасный участок дорожного полотна. Сумка безнадёжно заваливается набок. Старушка и случайный паренёк на другой стороне перекрёстка застывают в нерешительности. Паренёк, надо отдать ему должное, сомневался не долго. Вася ещё не успел даже выработать план действий, как тот уже бросился на проезжую часть и, ловко лавируя между колёсами автомобилей, буквально выхватил бабулькино колёсико из-под проезжающей машины, потом так же ловко он проделал свой путь в обратном направлении. Зачем люди смотрят на акробатов и гимнастов, уж не затем же, чтобы насладиться их гибкостью и ловкостью, а затем, конечно, что циркачи в любую минуту могут пострадать, ну или хотя бы потянуть мышцу. Сейчас на кону стояла жизнь доброго паренька. Впрочем, на кону она стоит каждый божий день и у всех прохожих. Довольный своим проворством ловкий паренёк радостно вручил свою добычу старушке. Дальше он оказался бессилен, Бог дал ему только ловкость. Включился зелёный человечек, и Вася перешёл на их сторону, на ходу отвязывая от ключа тот самый крепкий новенький шнурок. Не снижая темпа, предложенного парнем, он наклонился к тележке и хитрым морским узлом привязал колесо на место, надолго этой конструкции не хватит, но до дома старушка определённо дотянет. Ничуть не задержавшись на своих местах, молодой человек и Вася бесшумно растворились в толпе, оставив старушку в замешательстве и уверенности, что высший суд всё-таки вершится, но всё с той же неотвратимой нерегулярностью. Всё это действо заняло навскидку около сорока пяти секунд, и Вася, нисколько не потеряв во времени, как тот биатлонист из спортивной трансляции, успел прямо перед закрытием двадцать шестой булочной, и наградой ему были те самые лакомые булочки со сливками.
Чай испит, «Курабье» распечатано и выложено на деревянную тарелку, булочки дожидаются своего часа в прозрачных пластиковых контейнерах, и можно пройти в каморку и растянуться во весь рост на жёсткой кровати. На улице подмораживает, а здесь от старых батарей исходит тепло. Водяную систему старого дома лучше совсем не трогать, всё функционирует само собой и просто по привычке. Помнится, в начале прошлой зимы Актриса не без некоторых сомнений решилась на замену труб и установку счётчика для воды, до сих пор ей это казалось дикостью, но всё когда-то приходит в негодность. Вызванный сантехник появился в тот же день и с воодушевлением приступил. Но одно потянуло за собой другое, а то - третье, и всё это вместе взятое рухнуло и посыпалось в том же порядке, одно за другим. Это старый дом, здесь сам чёрт ногу сломит, куда там сантехнику и пусть даже наивысшей квалификации. Только спустя трое суток после низвержения кипятка на соседские головы, чаепитий и нестыковок, измученный, но всё ещё азартный мастер разогнул спину. «Finis coronat opus!» - торжественно сообщил он. Счётчик крутился как сумасшедший.
Узенькая каморка льнёт к окну. Комнатка будто вся вывернута наизнанку и вытряхнута на улицу. Вася закутывается в одеяло, упирает ноги в разгорячённую батарею и открывает створки. В комнату врывается зимний воздух. О, как же хорошо он сидит. Загляденье!
Актриса сегодня задержалась допоздна, она отпустила такси чуть раньше на углу Садовой и Крюкова канала, чтобы перед тем как идти домой, заглянуть на пустырь, откуда видно единственное Васино окно. В нём до сих пор горел свет, в проёме окна хорошо смотрелся Васин силуэт. Над каморкой на покатой крыше дома сидели, свесив ноги, Персефона, Гестия, Деметра, Артемида и Аид, те же, кому места не хватило, лежали просто на ночном небе, мечтательно закинув руки за голову, вокруг них мирно кружились по эллиптическим орбитам спутники и космические корабли. Вася не мог их сейчас наблюдать, но знал, конечно, что все они здесь. С конца прошлой зимы Актриса не замечала над домом такого пёстрого собрания, и зрелище в очередной раз покорило её. Глядя на всё это грандиозное полотно, она простояла на пустыре где-то с четверть часа, пока не начала подмерзать в лёгких осенних ботиночках. Тогда она заторопилась домой. Зима будет короткой.
Александр Гуров, декабрь 2016г.