Жизнь вокруг нас кипит, как овощи в мультиварке, приправленная ароматом трав, цветущей сирени и остротой отношений, порой грустных, порой радостных, и мы дегустируем с удовольствием это варево, которое называем жизнью.
Утро удалось. Как блин на небе поджаристое солнце.
Соседка тетя Зина тащит к мини-базарчику, что прописался возле остановки, толстую, объевшуюся трусами, носками и бюстгальтерами сумку. Я спешу вслед за ними, чтобы вдохнуть запах овощей, прикупить что-нибудь для обеда и, что греха таить, накормить свою записную книжку впечатлениями. Представила все изобилие нашего базарчика и ускорила шаг.
– Здравствуйте, тетя Зина.
В ответ соседка пробурчала что-то не очень приветливое и откатила сумку к бровке тротуара, уступив дорогу.
Почему некоторые люди мало улыбаются? Наверное, потому, что этот товар не продашь за рубли. И гасятся улыбки в душе словно угли, не успевшие отдать тепло близким или встречным людям. А я иду и улыбаюсь – ловите мою улыбку даром – не жалко.
Возле остановки, под пластиковой оранжевой крышей, спотыкаются троллейбусы. Открыв рты, они выпускают на волю озабоченных взъерошенных пассажиров, которые разбегаются в разные стороны по своим делам. А троллейбусы, тяжело вздохнув, отправляются дальше мимо базарчика, где на неизвестно откуда взявшейся раскладушке, разместились мужские трусы, женские лифчики, шпильки и прочая нужная мелочь. А над всем этим великолепием восседает на ящике из-под апельсинов, как сфинкс, тетка Зина. И ни один мускул не дрогнул на ее лице от вопля женщины, у которой с треском порвался заполненный под завязку пакет с картошкой, из которого веселые розовые картофелины, обретя свободу, разбежались по асфальту.
За единственным крытым прилавком, отщипнутым от городского бюджета, восседала местная базарная элита. Перед нею зазывно выставлены ярко-зеленые укроп и петрушка, только что сорванные с родной грядки, умытая морковка и скрюченные пальцы горького красного перца. А торгующие тетушки, сроднившиеся с этим прилавком, в пику тете Зине, широко улыбались, зазывая покупателей и предлагая попробовать все и оценить на вкус.
Бесхозная кошка привела сюда из подвала своих котят, и они беззаботно резвились в ногах у базарчика. Она втягивала носиком запахи, выползающие из сумок, где временно хранились колбаска к обеду или другая вкусная еда. А пока кошка ждала счастливого момента, презренная, по ее мнению, рыжая псина действовала по всем правилам театрального искусства. Что той стоит поваляться на спине по асфальту, подрыгивая лапками? Ничего. А люди, проходя мимо, улыбались. И, наконец, апофеоз базарного спектакля. Собачонка вскочила на тоненькие кривые ножки, выставила на всеобщее обозрение голый розовый животик, и под смех и аплодисменты зрителей, начала свой сольный номер. Раскинув передние лапки в стороны, она самозабвенно отплясывала то ли «Барыню», то ли «Цыганочку», не хватало только бубна и расписной шали. Собачонка честно зарабатывала себе на пропитание, доверчиво заглядывая людям в глаза.
Кошка, перестав облизывать котят, замерла, как натурщица. Ей стало обидно, что люди аплодировали рыжей хитрюге, и даже полезли в сумки за угощением. Я тоже не удержалась и сбегала к палатке, купив там две сосиски.
Бдительная собачонка перестала плясать и торопливо по-воробьиному запрыгала ко мне. Приняв сосиску из моих рук, уселась рядом и принялась перекусывать, не обращая внимание на людей, которые спешили к остановке. Потом поднялась, отряхнулась и побежала, как живая лохматая скамеечка, по своим делам.
Кошка, унюхав сосиску, требовательно замяукала, словно ее обидели, подпустила ко мне своих котят, как доказательства своего права на угощение. Насытившись, тщательно вымыла мордочку и довольная плюхнулась на газон. Котята облепили ее, как маленькие пестрые пиявочки, разыскивая вкусные соски на лохматом брюшке.
Кошачья идиллия напомнила мне, что дома у меня свои «котята», которые тоже ждут свою сосиску или что-нибудь повкуснее.
Вскоре базарчик, начал сворачиваться. Ветер сдувал с опустевшего прилавка земляную крошку, обрывки газет и увядшие листья салата. Тетка Зина гремела раскладушкой, торопливо собирая в объемистую полосатую сумку то, что осталось не проданным, неприветливо зыркая в мою сторону, мол, шла бы ты мимо. Наверно она считала меня бездельницей, которая от нечего делать приходит сюда неизвестно зачем, ничего не продает и почти ничего не покупает. Но то, что я уношу отсюда, не продается - я ловлю впечатления, которые меня радуют или огорчают, и прячу их в своей маленькой записной книжке. На память.
За спиной рычала Зинина сумка, то ли на меня, то ли на асфальт, который невозможно было ни прогрызть, ни собрать в гармошку колесами как серую ленту. Я обернулась. Зина толкала впереди себя свое добро, не обращая внимания ни на меня, ни на цветущие клумбы, ни на женщину, развешивающую чистое белье на веревке между двух шестов.
В подъезд зашли вместе. Записная книжка прожигала карман, подсказывая и на чем-то настаивая. И я вдруг сказала первое, что пришло на ум:
– Забыла купить соль. Выручите?
Представляю, как взбунтовалось в ней оскорбленное одиночество. Но как первая пощечина ему – широко распахнутая дверь, приглашающая меня внутрь.