Ладушки-оладушки, Лужки… Слово-то какое - бабушкино, ласковое.
К станции с этим ласковым названием несёт нас работяга-поезд, попыхивая на остановках, погромыхивая, привыкший к суете и коктейлю запахов, которыми одаривают его пассажиры. В вагоне - хлюпанье раздвижных дверей и приглушенный говор. Две старушки, сидящие рядом, посматривают на нас с некоторым превосходством. Это ветераны грибной охоты. В больших, видавших виды плетёных корзинах, ведёрки или корзины поменьше, словно деревянные матрёшки из далёкого детства.
Дедок в высоких резиновых сапогах заговаривает с сидящими рядом о погоде, о внуке, совсем не похожем на него в том же возрасте и который научил его лазать по интернету в поисках новостей. Соседи по скамейке делают вид, что слушают, улыбаются, кивают головами, иногда поддерживая беседу междометиями вроде: да-да… конечно…
Не дожидаясь оповещения станции, дружной гурьбой за бабушками, юркими как мышки, мы оказались у дверей впереди всех. За окнами вагона - роспись домиков, утопающих в зелени за аккуратными заборчиками, и как точка – магазин, зовущий броской вывеской и обещающий одарить бутылками с холодным пивом и квасом.
Лужки. Они встретили нас сонным ещё солнцем и неиспарившейся свежестью ночи.
А лес уже звал, как истосковавшийся по ласке возлюбленный, готовый отдать все свои богатства и напоить настоями трав. Добрый мирный лес. О прошедшей войне напоминают заросшие травой и молодой порослью кустов тропы, топкие лужины на дороге, напоминающие о близости болота. И мы ринулись, спотыкаясь о кочки и обходя топкие места туда, где на пригорках толпятся ели и сосны, где ждут нас грибы и грибочки, словно старички-лесовички, вылезающие из-под опавших иголок хвои, чтобы встретить утро и оказаться в тесноте наших корзин.
Лес – это храм. И мы кланяемся ему, подбирая дары в виде черноголовых боровичков и рыжих лисичек, выплеснутых солнцем к подножию сосен. Корзина, насытившись грибами, тянула вниз. Но так не хотелось расставаться с лесом, а дары его по-прежнему манили вглубь зелёного марева. День прощально улыбнулся, набрасывая на себя вуаль сумерек. Перед нами проявилось подсохшее болотце, по которому - о чудо! - рассыпались, словно девчушки на переменке в школе лисички в рыжих панамках, которые кто-то только что выстирал, но не успел погладить. Куда делась усталость? Словно сорвавшись со старта, ноги сами понесли нас к нежданному чуду, которым напоследок решил порадовать нас старик-лесовик, растерявший свои сокровища. И мы ринулись подбирать их и складывать в свои тяжёлые корзины. Наклоняясь за очередным особенно красивым грибочком, я похолодела от страха: среди лисичек на подсохших болотных кочках поблёскивали под уходящим солнцем змеи. Они сплетались в косы, свивались в клубки, их становилось всё больше и больше. Скоро некуда будет поставить ногу, чтобы она не стала очередной кочкой для этих созданий, молчаливо исполняющих свой ритуальный танец. Боясь нарушить его, мы, перепрыгивая с места на место, кое-как добрались до тропинки, ведущей к станции. Нет, мы не шли, мы бежали, словно за нами гнались все обитатели леса. А по обеим сторонам тропинки тоненькими чёрными ручейками плыли совсем не страшные змейки с жёлтыми пятнышками на головках. Подобно нам, они пытались унести золотой талисман на счастье. Змейки проводили нас до последних сосёнок и слились с начинающей желтеть травой. Перед нами, словно рыжий отдыхающий ёж, - подстриженное пшеничное поле, а за нами – россыпь домиков, утопающих в креслах своих палисадников. А там и станция.
Проголодавшаяся электричка заглотила нас вместе со всеми любителями грибной охоты и их вёдрами и корзинами, из которых с любопытством выглядывали крутолобые боровики, веснущатые курочки и розовые пушистые волнушки. Сыто вздохнув, электричка медленно поползла мимо двух видавших виды кошек, сидящих на скамейке у белого станционного домика, похожего на гриб-дождевик. А для нас эта станция стала вдохом и выдохом полного впечатлениями осеннего дня.