Чей бы исторический труд вы не изучали, россказни какого бы очередного великого путешественника не читали бы – в каждом будет хоть пара слов о «славном городе Маарбурге». Чем же он славен? Наверное, тем, что считаясь городом речным – тем не менее, стоит почти в дне пути от ближайшей реки – Маара, по имени которой и носит свое название. Это дает повод думать, что некогда, очень давно – Маар тек по иному руслу и город стоял на его берегу. Еще Маарбург известен странным природным образованием: примерно в перелете стрелы пущенной опытным лучником на равном расстоянии от города и рядом друг с другом расположились в линию семь природных впадин, напоминающих жерла потухших вулканов. И хоть ныне они заросли густой травой, но лес по-прежнему упрямо отказывается расти вблизи впадин и тем более на их склонах. Впрочем, кроме этой странности, никаких других чудес, добрых или злых, там замечено не было. Птицы спокойно вьют там гнезда, зверь ничуть не чурается тех мест, коровы спокойно нагуливают там молоко, кое никоим образом не отличается от молока с других пастбищ.
Но!
Но более всего Маарбург славен своей осенней ярмаркой.
Началась эта ярмарка лет пятьдесят тому назад с того, что две или три проезжих цирковых труппы дали в низинах неподалеку от Марбурга совместное представление. Что уж их к тому сподвигло – не знаю. Возможно, приглянулись им те природные впадины, как раз такого размера, что в них со всем удобством размещалась вся цирковая оснастка, а склоны служили самыми удобными местами для зрителей. Скорее всего, немало тому способствовала и сухая теплая погода, стоящая в тех местах по осени. Практически без дождей, с ясным нежарким солнышком и полным отсутствием всякой насекомой кровососущей нечисти, вроде комаров и мошки. Так же я думаю, что удобное расположение Марбурга, неподалеку от Кальцшпее, крупнейшего на востоке Мериабара речного порта, на пересечении Золотого тракта и нескольких меньших торговых путей – давало циркачам повод надеяться на немалые барыши от проезжих гостей, купцов, путешественников и местных жителей, среди коих даже самый ленивый умел неплохо торговаться и держал хоть крохотную, но свою лавчонку по продаже чего-нибудь этакого с местным колоритом.
Надо полагать, что те представления прошли с успехом потому, что когда на следующий год наступил Йорвиналь – уже все семь природных арен были заняты приезжими цирками. Знать те, кто выступал здесь год назад, получили столь неплохой достаток, что не сумели удержать языки за зубами.
И в тот год все четырнадцать дней и ночей Йорвинайля в небе под Маарбургом было светло и дымно от костров и фейерверков. Потом к циркачам присоединились местные купцы, следом – заезжие, подтянулись бродячие волшебники развлекавшие народ немудреным колдовством, лекари, цыгане, мастеровые, умудрявшиеся за золотой продать безделушку, которой в будний день цена – медный грош. Следом прибыли воры, карманники, бандиты, девицы, чьи наряды не оставляли сомнений в роде их занятий. Продавцы индульгенций, не хуже часовых дежурившие у походных борделей. Шарлатаны и обманщики всех рангов и мастей: от гадателей, по звуку отрыжки определявших будущее и прошлое, до вполне профессиональных шулеров, не тратящих свое ремесло попусту и обувавших местных и заезжих богачей на сказочные суммы. Бродячие проповедники орали о Боге и грехопадении, стараясь перекричать зазывал борделей, расхваливающих прелести, работавших там проституток. И проповедников и зазывал праздный люд слушал с одинаковым вниманием, часто, кочуя от одного горлопана к другому, и даже, говорят, находились горячие головы, кои бились об заклад кто кого перекричит: проповедник зазывалу или вовсе наоборот. В шумной и яркой толпе было полно шпионов всех государств, беглецов, скрывающихся от погони и вообще просто странных и темных личностей. Запросто можно было встретить как особу королевских кровей, одетую в одежду простого крестьянина, так и выбившегося в люди торговца, разодетого богаче короля.
В торговых рядах можно было в три дорога купить щепотку праха какого-нибудь святого, которая могла в равной степени и быть таковой на самом деле и оказаться просто дорожной пылью, собранной в паре шагов от вас. Можно было приобрести алмазы по цене стекла и стекло по цене алмазов. Карту забытых сокровищ, которая могла привести купившего ее и к сказочному кладу и в зубы пещерному троллю. Здесь продавались зелья, кои по обещаниям алхимиков могли сделать человека совсем невидимым или, вовсе наоборот, неотразимым для противоположного пола. Аптекари, расхваливая свои настойки, обещали излечение от всех известных и неизвестных болезней: от глухоты до геморроя.
Поддавшись на приглашающий жест обладателя самого благообразного лица на целом свете можно было попасть и в книжную лавку, и в палатку звероторговца, и в будуар какой-нибудь великосветской особы, решившей развлечься известным способом, предлагая свое холеное тело охотникам до женской ласки. А можно было, если не хватит мозгов, и очутиться в безлюдном укромном уголке и схлопотать по затылку чем-нибудь тяжелым. И если повезет и череп окажется крепким, то и очнуться живым и относительно здоровым, но без одежды и денег.
В сумме получилась такая дикая смесь, что даже Святая инквизиция на время этой вакханалии закрывала глаза и прощала то, за что в иное время сжигала без суда и следствия. Может быть, святые отцы понимали, что чрезмерно затянутая удавка уже не страшит. А возможно, учитывая сколько индульгенций продает святой престол за эти пару недель, то имели они в ярмарке свой банальный меркантильный интерес. Как бы там ни было – на четырнадцать дней осенней маарбургской ярмарки инквизиторы словно забывали о существовании города с названием Маарбург.
Я был на этой ярмарке лет десять спустя после самого первого представления. И с той поры только два или три раза крайняя нужда и занятость не позволяли мне раз в год погрузиться в этот кипящий котел всех человеческих пороков. Вот и в этот год я с утра обрадовал Ольжену известием, что мы сегодня отправляемся в Маарбург. Ненаглядная моя аж в ладоши захлопала от радости и умчалась к себе. Надо полагать – собираться. Вернулась она через четверть часа, экипированная для дальней пешей прогулки и с каким-то списком в руках.
- Позволь? – я взял из ее пальцев лист и принялся читать: - «Прохладный вертоград» Август Памплон, «О превращении сущностей» Аквилиан Февейский, «Лепесток вишни»? А это-то что?!
Ольжена покраснела до кончиков волос и опустила глаза и что-то прошептала.
- Что? – не расслышал я.
- Древний трактат об искусстве любви, - чуть громче ответила шалунья.
- А…- я не понимая смотрел на нее. Нет, я расслышал, что она сказала, и понял о чем идет речь, но…: - Зачем это тебе? И вообще - откуда ты знаешь об этой книге?!
- Читала! – Ольжена раздосадовано и смущенно топнула ногой: - У Чинь Лу в «Дыхании флейты». Я хотела сюрприз сделать!
- Какой? – живо заинтересовался я.
- Все тебе скажи! – Ольжена выхватила листок у меня из пальцев и, игриво ткнув локтем, устремилась к двери: - Мы идем или как?
- Подожди-подожди, - я заинтересовался от слова «очень», что же там еще напридумывала Ольжена: - Так, что там еще есть? «Восход» Дигори Джеймс…хм, неплохая книга… «О положении вещей» преподобный Теофилон…слушай, тут только книги. А ты не хочешь прикупить какое-нибудь платье? Перстень? Ожерелье? Сережки там завалящие?
- Зачем? – Ольжена взмахнула ресницами: - Истинные сокровища – это открытия ума и сердца, а не золото и блестящие камни.
- Кальтин написал «сверкающие», а не «блестящие». – поправил я и поморщился как от зубной боли: - И еще он был страшным занудой! И ты иногда очень похожа на него. Но иногда…- я сделал паузу: - ты бываешь очень плохой девочкой.
- Да? – Ольжена выгнула дугой одну бровь.
В-общем вместо вечера этого дня, в Маарбург мы отправились уже утром следующего. И вот тут-то и случилось то, из-за чего я не очень люблю порталы. Вместо нескольких шагов от городских ворот в тихий утренний час нас выбросило в ночном лесу на проселочной дороге.
- Мамочка! – Ольжена испуганно прижалась ко мне.
- Ничего страшного, - я ободряюще погладил ее спину: - Бывает. Примерно один раз из тысячи. – и принюхался: - А мы недалеко! Только рановато что-то в этот год, - я еще раз потянул носом ночной воздух. Пахло дымом. Обычно огромные костры зажигают с началом ярмарки, а мы, если я не ошибся, должны были прибыть в Маарбург за день до ее открытия. Впрочем, случалось, что иные торопыги из охочих до наживы харчевников, начинали готовить свои мясные деликатесы сильно заранее, надеясь отхватить жирный кус от кошельков вновь прибывающих гостей. И тогда воздух на много лиг вокруг Маарбурга начинал благоухать ароматным дымом их жаровен.
Вскоре между стволами деревьев замелькали далекие отсветы пламени
Рев огня, крики людей, лошадиный визг и утробный рев тягловых круторогих волов мы услышали задолго до очередного поворота лесной дороги.
- Пожар! – выдохнул я, и мы бросились бегом. Мы пробежали поворот и я, пятками пропахав дорожную пыль, остановился и рукой затормозил разогнавшуюся Ольжену.
Поперек дороги, уходя в обе стороны от нее по широченной просеке, на которой белели пни свежесрубленных деревьев, гудела высоченная стена огня. Пламя вздымалось почти на высоту человеческого роста, и двигались странные клювастые силуэты в черных балахонах.
Ольжена, оказавшаяся более глазастой, ахнула и в ужасе прижала пальцы к губам. Я вгляделся за стену огня и похолодел. За бушующим пламенем в землю был косо воткнут крест с треугольником из трех досок над перекладиной. На правой от меня перекладине висело диагонально поделенное черно-белое полотнище. Я медленно выдохнул и опустил голову: крест и полотнище были знаком, понятным в этих местах всем от мала до велика.
Чума.
О ней здесь знали не понаслышке. Черная смерть бесчинствовала в этих местах лет семьдесят тому назад. Прежде чем королевский совет все же сообразил, что своими силами им не справиться, в Маарбурге, и в трех других городах: Кальцшпее, Услигельорбе и Эймсе умер каждый второй. Когда спасать было уже почти некого, королевские умники обратился к Совету с просьбой о помощи. Тот прислал команду молчаливых и не задающих лишних вопросов профессионалов и те вычистили заразу под корень.
Но какой-то корешок они, похоже, все-таки проглядели. И бледная старуха, покрытая чумными фурункулами, вернулась.
Я услышал слабый шорох в придорожных кустах и вспомнил параграф из «Чумного регламента», согласно которому войскам, обеспечивающим карантин, вменялось в обязанность ловить всех оказавшихся ближе ста шагов от заграждения и помещать в карантинный лагерь.
- Камень портала взяла? – не оборачиваясь, спросил я Ольжену. Девушка трясущимися руками открыла сумку, вытащила амулет и протянула мне. Я резко повернулся, сжал двумя руками камень в ее ладонях и, до того как она исчезла в портале, успел шепнуть:
- Жди дома.
Вовремя! Взвод мериабарских пехотинцев выпрыгнул из лесной чащи на дорогу:
- Стоять! Где девушка? Кто такой?
Вместо ответа на все вопросы я откинул полу плаща, чтобы солдатня увидела знак выпускника Академии на моей груди. Вообще-то я его не ношу, но несколько раз на ярмарке он нехило меня выручал и теперь, отправляясь туда, я всегда беру его с собой.
- Слава Творцу, маги здесь! – Выдохнул один из пехотинцев.
- Маги здесь! – радостно заголосили остальные. И столько было в их голосах радости и облегчения, что я не посмел их разочаровывать.
- Кто главный? – напустив на себя деловой вид, поинтересовался я.
- Капитан Штральбе. Там! – отрапортовал один из солдат и махнул рукой в сторону огня: - Они в костюмах. Нам запрещено приближаться ближе пятидесяти шагов.
- Разумно, - кивнул я: - Я к капитану.
- Да, Ваше Магичество!, - солдат вытянулся «во фрунт» и козырнул. То же самое сделали и остальные.
- Вольно, - махнул я рукой: - Выполняйте приказ командования.
- Есть! – браво рявкнула пехота и растворилась в лесу.
Я дошел до стены огня и, остановив одного из наряженных в балахон и маску с клювом, показал значок и спросил:
- Капитан Штральбе?
Вояка оценил меня сквозь мутные стекла маски и махнул рукой:
- Следуйте за мной.
Мой сопровождающий по каким-то ему одному известным приметам выделил из многих подобно ему облаченных в длинные балахоны и маски с круглыми глазами и длинным клювом, подвел меня и отрапортовал:
- К Вам посетитель, господин капитан!
- Какой еще посетитель?! – тот, к кому обращался провожатый, резко обернулся и клюв маски вздернулся вверх: капитан Штральбе (если это был он) был на две головы ниже меня. Я показал ему значок на груди и кивнул на огненный барьер:
- Давно?
Стоило отдать ему должное – капитан умел пользоваться серым веществом в своей голове:
- Так Вы не из Совета. – он помолчал: - Две недели. Две чертовых недели мы сидим здесь и ждем непонятно чего!
- Вы выполняете приказ, капитан. Вы обеспечиваете карантин. Вы не даете чуме расползтись дальше.
- Знаю, господин маг, знаю…
- Что это? – по ту сторону огненной стены мне почудилось движение.
- Ханс! – капитан задрал голову к сторожевой вышке справа от дороги: - опять спишь, сучий потрох!
- Никак нет, господин капитан! – донеслось с вышки.
- Где доклад, кошачья отрыжка?!
- Он только вышел, - начал оправдываться дозорный: - Я не успел! Это лекарь.
- Лекарь? – я повернулся к капитану.
- Да. Этот и еще один лекарь принесли на заставы весть о чуме. Этот здесь, а второй со стороны Эймского тракта. Только, говорят, того уже неделю не видели. Видно и до него чума добралась. Или бандиты. Этот раз в три дня уходит в город, чтобы разведать обстановку. Ханс!
- Да, господин капитан!
- Что он там делает?
- Сидит, господин капитан. Неподвижно, господин капитан. Может уже помер, гос…
- Ханс!, - рявкнул Штральбе доведенный до белого каления: - Ты у меня месяц будешь отхожие места чистить своей кружкой и учить устав, чтоб во сне мог наизусть произнести! Слышишь?!
- Да, господин капитан! – уныло донеслось с вышки.
- Я туда, - я махнул рукой в сторону огня, дав капитану отдышаться.
- Надеюсь, что Вы знаете, что делаете, - тихо проговорил Штральбе после минутного молчания.
- Я тоже, - согласился я, и пошел к огню, нараспев читая заклинание. «Огненный плащ» - заклинание несложное, но, зараза, очень затратное. Чтобы поддерживать его на постоянном уровне мне пришлось бы каждый час выпивать по флакону с эликсиром. Его создали специально для бригад занимающихся зачисткой древних могильников, катакомб, гробниц и всего прочего, что могло таить в себе опасность заражения известными или, паче чаяния, неизвестными болезнями. Были, знаете ли, очень трагичные случаи.
«Огненный плащ» уничтожает все живое, что приближается к носителю ближе указанного расстояния. Но только живое. Стрелы, мечи, кинжалы, камни, дубинки проникали сквозь него беспрепятственно. Конечно, всезнайки из Совета пытались сделать и комбинированный щит, но после нескольких попыток, отказались от этой затеи: заклинание вышло сложным, ненадежным и требовавшим огромных сил. Проще оказалось надеть на чистильщиков доспехи.
Эликсира, понятное дело, у меня с собой не было. Да и пить его постоянно, с каждым разом все более рискуя расплавить себе мозги, меня тоже не прельщало. Не замедляя шага, я открыл один из кармашков на поясе и на длинной цепочке с моей ладони свесился толстый кругляш из матово-черного камня с вкрапленными в него по кругу алыми как застывшая кровь рубинами. Я взял его как трофей у одного из скелетников на свою голову возомнившего, что может безбоязненно перебегать мне дорогу. Вещица эта поначалу мне просто понравилась, но потом я совершенно случайно обнаружил, что она может сама по себе накапливать магическую энергию и оооочень медленно ее отдавать. Для какой-то боевой магии, где нужен мгновенный выброс энергии слишком медленно, а вот для "Плаща" в самый раз. Только для зарядки амулету нужен огонь. Много огня. Очень много огня. Примерно столько сколько сейчас бушевало передо мной. Я замкнул заклятье, когда моя ступня по щиколотку погрузилась в горячий пепел и угли. Само пламя завивалось вокруг ног, лизало мои ладони, любовалось своим отражением в моих глазах, скользило в волосах…и наполняло амулет силой.
Я видел несколько обгоревших человеческих тел нашедших свою кончину в огненной стене. Кто это был: отчаявшиеся горожане, чей ужас перед чумой толкнул их на огненную смерть, или уже заразившиеся несчастные, предпочетшие такой конец мучительной агонии? Пепел и угли были смешаны с человеческими, звериными и птичьими останками. «Чумной регламент» - дитя ужаса перед старухой с болезненным румянцем и вздувшимися фурункулами – предписывал войскам уничтожать всех, кто осмелится покинуть зону карантина. И вояки хорошо делали свою работу. Не все нашедшие свою смерть среди огня от него и умерли. Я видел и арбалетные болты и отверстия от сгоревших стрел: лучники не щадя рук своих отрабатывали положенное им жалование на тех, кто рискнул шагнуть в пламя. Жестоко, да. Но если вспомнить, что из-за одной девочки-сироты сумевшей пробраться через карантин семьдесят лет назад, почти поголовно вымер Эймс, в котором до чумы жило более десяти тысяч человек, то цена одной человеческой жизни не казалась мне чрезмерной. Увы, мир таков, что ничто в нем не может быть абсолютным. И если передо мной встанет этот страшный выбор и, не будет иного пути, я убью одного чтобы спасти многих. Или пойму того, кто сделает такой выбор. Не знаю, смогу ли жить после такого, но…
Когда я миновал огненную стену и поднял к глазам раскаленный амулет, то примерно три четверти рубинов ярко-ярко светились изнутри. Не густо, но часов на двенадцать удержания «Плаща» хватит. Я закрепил заклинание на амулет и один из камней начал медленно гаснуть и вспыхивать вновь. Все работало как часы.
Я осмотрелся и направился к сидевшему у чумного знака человеку.
Лекарь, увидев меня, неловко всем телом шевельнулся, силясь поднять руку, и я скорее прочитал по губам, чем услышал:
- Стой…опасно
Когда-то он был довольно широкоплечим мужчиной, чья жизнь едва начала клониться к закату. Широкое, морщиностое лицо, кустистые брови, поднимающиеся от висков ко лбу, густые и жесткие даже на вид волосы чуть тронутые сединой, будто запорошенные снегом. Вот только сейчас чудовищные язвы избороздили его правую щеку, скулы резко проступили сквозь кожу, глаза, ранее должно быть колючие и пронизывающие – запали в глазницы и помутнели под воспалившимися веками, волосы сальными прядями прилипли ко лбу и ушам. Подле него валялась странная широкополая шляпа и чумная клювастая маска.
Я, не замедляя шага, начертил в воздухе огненную руну. Человек обессилено уронил голову на грудь. Когда я подошел и, сжав до предела «Плащ», присел перед ним, лекарь поднял мотыляющуюся голову и прошептал:
- Господин маг…- он задохнулся и зашелся в кашле: - В городе еще есть выжившие…спаси! Оружейный переулок и Кожевенный ряд…они смогли отгородиться от чумы…я научил как…спаси их!
- Хорошо, - мотнул я головой и удивился: кажется, я научился врать с каменным лицом: - Но сначала я спасу тебя.
- Поздно, - лекарь снова закашлялся, надсадно, хватая воздух широко открытым ртом: - Чума скоро догложет меня, - лекарь дрожащей костлявой рукой и не с первого раза откинул полу плаща и расстегнул ворот камзола, но когда сделал это, мне огромных усилий стоило не закрыть глаза и не отвернуться. На нем не было живого места от язв, сочащихся фурункулов, назревающих новых бубонов.
- Хотя бы мучаться не будешь перед… - я почему-то замялся.
- Перед смертью, - просипел лекарь: - Господин маг, я столько раз встречался с ней лицом к лицу, что не страшусь ее имени, тем более, что она уже давно стоит за моим плечом. Ждет только момента.
Он замолчал, наклонив голову. Подбородок коснулся груди, глаза закрылись, дыхание замедлилось и, когда я уже подумал, что Смерть все же успела собрать здесь свою жатву, эскулап резко вздохнул, поднял на меня взгляд:
- Давай…хоть не буду рассадником этой заразы
Я поднялся, порывшись в поясе, достал флакончик с очищенной водой и, поднеся к губам, прошептал заклинание. Затем поставил на землю и, приказав «Плащу» пропустить флакон, отступил. Лекарь попытался было встать, чтобы дойти до склянки, но только нелепо упал лицом в траву и долго лежал, собираясь с силами, а затем лег на живот и дотянулся до склянки. Сил чтобы сесть у него уже, по всей видимости, не нашлось. Он, держа флакон перед собой, тяжело перевернулся на спину и скосил на меня взгляд.
- Пей, - подсказал я.
Лекарь, повернул голову влево, чтобы зелье не вылилось через язвы на правой щеке, открыл флакон и прижал к губам.
Хорошо, что он не видел меня в этот момент. На меня будто обрушились все восемь лун! Лекарь не доживал последние минуты! Костлявая уже схватила его за шиворот и волокла в свои угодья, когда вмешалось мое заклинание. Я рухнул на подогнувшиеся колени, отстраненно наблюдая, как превращается в пепел трава вокруг меня, попавшая в круг очерченный «Огненным плащом».
- Господин маг? – донеслось до меня сквозь хоры ангелов в ушах.
Я перевел на вопрошающего взгляд, тупо соображая кто он и чего от меня хочет. Потом опустил взгляд и увидел, как часто-часто замигал и тут же погас один из рубинов на амулете. И резко, будто от пощечины, пришел в себя. Поднялся. В ногах еще ощущалась противная дрожь.
- Господин маг, - лекарь, опираясь, вернее держась как за единственную опору за чумной шест, поднялся: - Что с Вами?
- Сядь,- посоветовал я: - Береги силы. Ты уже умирал. Заклятье, считай, вытащило тебя с того света. А это, поверь, не козявку из носа выковырять.
Эскулап почти рухнул обратно на землю, поднял дрожащую руку к лицу и еле слышно произнес:
- Странно, все плывет, я почти ничего не вижу, но голова ясная-ясная.
- Береги силы, - напомнил я и спросил: - Ты был в городе, когда пришла чума?
Лекарь помолчал, собираясь с силами.
- Да. Я пришел в Маарбург год назад. – он поперхнулся и прижал руку ко рту, оттер губы и пару минут просто дышал, потом поднял на меня взгляд: - Дом Игмона Пауште. Служанка, любовница Игмона, заболела первой. Я сразу понял, что это чума. Выдал ее симптомы за горячку, дал сильное снотворное и обезболивающее и под разными предлогами осмотрел остальных в доме. Заражены были все.
- Когда?
- Две недели после Йорвинайля. Я покинул дом, стараясь казаться спокойным. Но едва вышел за ворота ограды – побежал к Оакиму Таргворте – единственному, кому мог доверять. По счастью тот был дома и не спал. Он сразу понял, что я задумал. Мы пожелали друг другу удачи и отправились каждый в свою сторону. Я - сюда, к Кальцшпее, а Оаким – к Эймсу. Я обманул стражу, сказав, что спешу к больному на отдаленной ферме, а сам со всех ног кинулся к ближайшему гарнизону. Мне повезло, и дозорный сумел разглядеть чумной знак, который я сделал из своей рубашки и полы плаща. Уже через четверть часа солдаты стали вырубать просеку, разжигать костры, ставить вышки. К полудню Маарбург уже был в карантине. А на следующее утро появились первые беженцы.
Лекарь замолк, опустив веки и скорбно сжав губы.
- Я лекарь, господин маг. И если то требовалось чтобы спасти жизнь – без сомнений отрезал больным гангренозные пальцы, руки или ноги. Но то, что я увидел…женщины умоляли солдат спасти хотя бы детей…мужчины грозили расправой, кто-то пытался пробежать через огонь. Тех, кто добежал хотя бы до середины, расстреливали лучники. Я не выдержал. Подходил к людям, пытался говорить с ними, объяснять. Меня или просто не слушали или прогоняли. И так было везде. Я обошел весь карантин. А потом вернулся в город. И, знаешь, чума – это не самое страшное, что увидел там. Зараза как будто коснулась не только человеческих тел, но и покрыла язвами их души. Они пировали и прилюдно предавались похоти, убивали по одному лишь желанию. Я далек от идиотов, твердящих об изначальном добре, заложенном в человеке, но мне все чаще казалось, что чума это и в самом деле кара Господня.
В одной из базилик ордена Милосердных я организовал госпиталь, но вскоре не знаю как, бандиты прознали, что это я поднял тревогу в гарнизонах. Мне пришлось бежать из города, а когда несколько дней спустя я вернулся, то обнаружил, что моя лечебница сожжена до тла. Злодеи даже не удосужились дать больным милосердную смерть. Они просто сожгли всех. Даже монахов.
- Как ты ходил в город?
Лекарь усмехнулся уголками рта, и рука его коснулась клювастой маски:
- Чума не разбирает: умник ты или дурак. Косит всех. И учит осторожности. Маска сделала меня неприкасаемым. Ее боялись пуще самой чумы. И это позволяло мне раз за разом безбоязненно проникать в город и приносить оттуда вести. Если судить по количеству умерших и непогребенных трупов, очаг заражения находится у церкви Святого Иакова. Это почти у восточных ворот. От ратуши направо до Мясной улицы, а там чуть вглубь к городской стене. Там же и дом Игмона – он поднял на меня взгляд, я кивнул в знак того, что запомнил приметы и лекарь продолжил рассказ:
- Через три дня я понял, что болен сам. В тот день мор впервые по-настоящему коснулся меня. Сначала зуд, потом дикая боль, будто живьем снимают кожу, потом одышка, горячка и бред. Еще через два дня проступил первый фурункул. На щеке. Я к тому времени уже знал, как заставить чуму отступить, но все лекарства остались в моей аптеке, а там все время был кто-то из разбойников. Видимо, они рассчитывали, что я вернусь к себе в дом. К великой моей удаче мне удалось найти часть ядов и трав в других аптеках и лавках. И, изготовив настойку, продержаться до сегодняшнего дня.
Я присел перед ним, заглядывая в глаза:
- Ты ведь мог уйти из города. Зачем остался здесь?
- Я – лекарь, господин маг, фармацевт. Я всю жизнь свою посвятил борьбе со смертью, в каком бы обличье она не приходила. И отступить сейчас значило бы признать, что она победила.
- Но кого ты здесь спасал? И кого спас? Таких нелюдей, что охотились на тебя? Неужели ты думаешь, что в том же Кальцшпее тебя оставили бы в покое, случись там подобное?!
- Я не столь наивен, господин маг. Люди слабы и в знании своем и в вере. Им проще принять мор, как божью кару в наказание за непонятный им грех, чем дать себе труд задуматься о своем невежестве как об истинной причине чумы. Но насколько я мал перед тобой, настолько же и они малы передо мной. И у них не было иной защиты кроме меня. К тому же тебе ли задавать такие вопросы, господин маг, ибо сам ты зачем шагнул за карантинные костры?
- Как тебя зовут? – чтобы не признаваться даже самому себе, спросил я.
- Фраэль... – лекарь снова закашлялся и, отдышавшись, поправился: - Толло Фраэль.
Я нахмурил брови: имя показалось мне смутно знакомым. Но лекарь не дал мне вспомнить:
- Иди, господин маг, времени осталось мало. Надеюсь, что дождусь тебя с доброй вестью. Постой! – Фраэль поднял руку: - Может быть это важно, но перед самым праздником Игмон приказал вырыть во дворе дома колодец. Землекопы углубились почти на сто локтей, но воды не нашли, однако выкопали человеческую руку в перчатке из странного материала. Это не кожа и не ткань. Гибкая, легкая. И я не смог разрезать ее даже острейшим ланцетом. Мягкие ткани и кость в перчатке очень хорошо сохранились. Но края их были обуглены, будто руку отсекли раскаленным мечом. И на коже были следы чумных язв.
Я подумал и мотнул головой:
- Чумной могильник. Этого еще не хватало!
Поднял перед собой руку, сначала собирая пальцы щепотью, а потом, сжав в кулак, и когда ладонь обожгло – выбросил в сторону Фраэля «Каменный свод» - простейшее жестовое заклинание щита. Вокруг Толло, коротко блеснув в ночной тьме, возник купол.
- Это защитит тебя. На всякий случай.
Фраэль едва заметно кивнул:
- Иди. Каждая минута – это чья-то жизнь…
Дорогу до Маарбурга я просто не помню потому, что, будто расплавленной лавой наливая затылок и шею, в ушах все сильнее звучал настойчивый Зов. Голос. Песнь. Гимн. Смерть никогда так просто не расстается тем, что считает своим по праву. И Её шепот затмевал рассудок, сухим жаром обдавал лицо и заставлял сжимать челюсти и лихорадочно облизывать губы, будто в неутолимой жажде.
Я помню лишь возникшую передо мной арку ворот, скупо освещенную двумя факелами. Чьи-то крики вверху и арбалетные болты, полетевшие в меня. И первыми моими дарами Пустоглазой стали те ливерные наборы, что прятались на стенах и возомнили себя защищенными. Когда их жидкая кровица потекла вниз по покрытому мхом камню, в моих ушах зазвучала музыка. Створки ворот, будто соломенные рухнули внутрь проема с частью каменного свода стены. От бившегося под черепом навязчивого шепота волосы узкой полосой от лба до затылка дыбились и в жутком спазме сводило спину: лишившись, пусть и на время, одной жизни Смерть все громче требовала возмещения. И я дал Ей эту плату. Многие десятки жизней тех, кто имел глупость посчитать себя сильнее сильных и имеющими право решать: кому жить и кому умирать. Некоторые из них нападали на меня, других я застал в момент насилия или грабежа. У кого-то хватало смелости принять свой конец, кто-то падал на колени и начинал бредить о прощении и пощаде.
- Довольна ли ты, Смерть? – спрашивал я всякий раз, когда очередной еще дышащий и содрогающийся в агонии кусок мяса падал наземь, но Она, опьяненная кровью, требовала все больше и больше. Пока, наконец, я не почувствовал, что могу и страстно желаю положить к Ее стопам всех, кто был еще жив в пределах городских стен. Легко, не задумываясь, вдохновенно. Ты не прав, Толло Фраэль! Ты боролся за продление жалких человеческих жизней, а не с Нею! Ибо как можно даже помыслить о борьбе с Той, что так прекрасна?! Я взял в мою ладонь ее тонкие изящные пальцы. Второй рукой, шалея, как юнец, от своей смелости, обнял за тонкую талию. Мой взгляд скользил по ровному открытому лбу, высоким скулам, аристократически-впалым щекам и тонул в спрятанных под бархатной полумаской бездонных зеленых глазах, на дне которых меня встречал потаенный пламень, чьим жалким отражением были костры, полыхающие на городских улицах и площадях. Ее короткие светлые волосы были забраны в странную прическу, будто в корону, по ярко-красным губам, оттенённым алебастровой матовой кожей, скользила неуловимая улыбка. О, только ужас умирающей плоти мог придать этому прекрасному, утонченному лицу костяной оскал черепа!
- У Вас должна быть свита, Госпожа, - благоговея перед Ней, выдохнул я, и губы Её в улыбке открыли ровные белые зубы, а нежные прохладные пальцы в благодарном жесте коснулись моей щеки и шеи.
Мы кружили в медленном, гипнотическом и чарующе-страстном танце по улицам ночного города. И ее черный плащ с алым подбоем, и длинный подол атласного платья, чудесным цветком расцветали среди горящих костров. И та сила, которую тогда дарила мне Она, даже и не снилась никогда и никому! Если бы я захотел, я стал бы величайшим из великих! Архимаги Совета дрались бы между собой за право быть подставкой для моих сапог. Весь это мир, ничтожный, дрожащий пал бы передо мной ниц! И я был бы единственной Мерой. Альфой и Омегой. Началом и концом всего Сущего! Я был бы вторым после бога, и богом была бы Она!
Я остановился. Резко, будто ударился в стену. Сжал виски и зажмурился, изгоняя из своей головы этот голос шепчущий: «Еще! Еще!» и сбрасывая с себя наваждение. Как же меня накрыло! Сердце билось сильно и мощно, кровь гудела в ушах, и ее ток, неостановимый и могучий, неимоверной силой пульсировал в моих жилах. Я тяжело оперся об обугленный «Плащом» угол здания, выдохнул и огляделся. Тупо, будто после наркотического транса уставился на оперения двух арбалетных болтов, торчащие из груди и вытащил, не чувствуя боли. Щелкнул пальцами и толпа зомбяков – та самая свита - с мерзким звуком повалилась в разные стороны. Я постоял, концентрируя бродившее в крови опьянение Силой, и когда она стала не больше ржаного зерна, выдохнул на подставленную ладонь и спрятал в пояс. Затем поднял голову и огляделся, прислушиваясь и пытаясь понять, где нахожусь.
Над крышами зданий, впереди меня высился шпиль ратуши, освещенный кострами, что горели внизу на площади. «Изыди! Я достаточно напоил тебя!» - рыкнул я не умолкающему в голове шепоту и, вспомнив описания Фраэля, пошел к восточным воротам.
Я не стану описывать во всех подробностях все то, что повстречалось мне на этом коротком завершающем отрезке пути. Я видел распятых на крестах, посаженных на кол, зарытых в землю вниз головой, убитых, изувеченных, лишившихся рассудка. За пять тысяч лет ко многому привыкаешь, на многое учишься закрывать глаза, многое просто перестаешь замечать. Когда раз за разом убеждаешься, что без удавки законов и запретов нет животного более бессмысленно жестокого, беспощадного и кровожадного, нежели человек, то начинаешь принимать это как данность. И если поначалу ты стремишься спасти всех и каждого, то потом, когда потомки спасенного тобой, творят такие зверства, что и не снились мучителям предка – все чаще начинаешь проходить мимо. Не всегда. Но со временем «не» превращается в «почти». И спасти пытаешься уже только детей. Потому, что только они по-настоящему беззащитны.
Я остановился, достал амулет и выругался: светились лишь три рубина! Я потратил почти четыре драгоценных часа! И тут моих ушей коснулся далекий плач скрипки. Я вертел головой, пытаясь понять: откуда льется музыка - пока не догадался поднять взгляд вверх. Там, на коньке городского собора в свете убывающей Луны стоял скрипач. Ветер, дувший там, на верхотуре, трепал полы его камзола длинный шарф, пряди волос и уносил почти всю мелодию прочь. Но те обрывки и ноты, что все же касались каменной мостовой непостижимым образом были созвучны тому гимну, что звучал во мне во время танца. Странная, больная мелодия то жавшаяся вниз в темные закоулки улиц и души, то взметывающаяся вверх в обреченном порыве и, пытаясь парить на сломанных крыльях, падающая на камень мостовой. То медленно и мучительно рывками поднимающаяся по портикам и карнизам домов, по шпилям и крестам соборов к небесам, что прятались от нее за рваными, как лохмотья облаками, и не найдя столь желанно-искомого ответа, как отчаявшийся самоубийца, прыгающая вниз.
- Вон! – рыкнул я, изгоняя кровавый туман снова начавший заполнять мозг, и почти бегом кинулся в ночную тьму.
Как ни странно, дом Игмона Пауште не пострадал. Огромный двухэтажный особняк, этакий каменный куб мрачного вида с узкими окнами и минимум украшений разграбили, выбили окна и двери, но не сожгли. Если не считать разбросанных бумаг, поломанной мебели, оборванных стен, кучи трупов сожженных на заднем дворе и загаженных полов – дом был относительно цел. И это притом, что на первых порах дома, где находят заболевших, сжигают до тла. Даже каменные.
Войдя в парадную дверь, я вытащил Нойор и немного постоял, размышляя о том, где могла находиться комната заболевшей служанки. И потом свернул влево от центральной лестницы и пошел по темным коридорам.
Сначала я не обратил внимания на легкую щекотку в висках, будто кто-то водил по ним пуховым перышком, но по мере углубления в дом, ощущение усиливалось, пока не превратилось в почти невыносимый зуд, когда я поравнялся с одной ничем не отличающейся от остальных дверью. Я острием меча толкнул дверь и насколько позволял скупой свет Луны, заглянувшей в окно, оскалившееся осколками, осмотрел помещение. Комната была пуста и так же разорена, как и остальной дом. И тем страннее было увидеть стоящее на столе небольшое овальное зеркальце. Такие есть у многих молодых девушек и позволяют им часами любоваться на свое милое личико, наводить на нем красоту. И гадать на суженого. Обычно свечи зажигают по обе стороны от зеркала, садятся перед ним и шепчут всякую чепуху про суженого и любимого. А иные, очень умные от слова «полные дуры» могут и подкормить зеркальце своей кровью, чтобы оно уж точно, с гарантией, показало им выгодного жениха. Свечей, я понятное дело, за давностью гадания не обнаружил. Но крови на зеркале – тоже. Но все же его непонятная сохранность и идеальный вид, когда все остальное в доме, что могло разбиться было разбито – заставляло мою осторожность негромко ворчать и топорщить шерсть на загривке.
Все дело в том, что во время всех этих с виду безобидных обрядов, гадающий открывает окно в зазеркальный мир. И очень часто сам того не зная, становится вместилищем какого-нибудь потустороннего жителя. Профессиональные гадалки знают, как ставить защиту от этого или бороться с такими визитерами. А вот все остальные, а чаще всего молодые неопытные девушки даже и не подозревают о той опасности, которой добровольно себя подвергают. Если повезет, то визитер будет потихоньку сосать жизненные силы, подтачивать здоровье. Но чаще гости из того мира просто захватывают тело носителя, считывают его информационную матрицу и поступают в согласии с ней. И все окружающие даже не замечают, что перед ними уже не человек, а инкуб. С одним «но»: все «нижшие» миры сущего очень бедны на чувства и эмоции - и потому визитер стремится «наесться» ими, получить как можно больше. Всего. Наслаждения и боли, Любви и ненависти. Радости и горя. Но чаще именно боли, ненависти и горя. И таких людей можно часто встретить в качестве надзирателей в домах терпимости, в тюрьмах, в больницах. Они упиваются тем, что происходит там. И стремятся всячески это продлить. И это дает им силы. Но поскольку визитер неотрывно связан с миром откуда он пришел, врата туда он пытается сохранить, ибо если зеркало разбить, то канал рвется и тогда визитеру приходиться чуть ли не в прямом смысле поедать носителя, чтобы поддерживать свою жизнь. И тем самым еще убыстряя свой конец потому, что вернуться обратно он уже не сможет, как не сможет захватить и новое тело: канал рвется раз и навсегда.
Боковым зрением я увидел возникший в дверном проеме и метнувшийся ко мне размытый от резвости силуэт. Но нападавший, не добежав пары шагов, хрюкнул и остановился, напоровшись на Нойор, любопытно выглянувший за пределы «Плаща». Неслабый такой тесак выпал из руки разбойника, сам он что-то булькнул, но невнятно. Видимо лезвие меча, застрявшее в шейном позвонке, сильно ограничивало речевые функции. Я чуть надавил, перерезая спинной мозг, и выдернул клинок. Проходя сквозь защитный барьер, кровь на лезвии меча полыхнула яркой вспышкой. А громила вместо того, чтобы упасть вниз на подкосившихся ногах ну или там упасть навзничь – как стоял так бревном и повалился вперед и, сгорел в «Плаще». Только ботинки брякнулись об пол каблуками
- Твою же мать! – выругался я, глядя на часто замигавший и почти сразу же погасший рубин в амулете: - Охрану поставил! А сам-то где спрятался? И почему зеркало с собой не унес?– в задумчивости я огладил подборок и коснулся пальцами губ. Мне почему-то вспомнились слова Фраэля о странной находке землекопов. От отрубленной руки мысли прыгнули к кладбищам и захоронениям и, покружив там, будто гончая взявшая след, метнулись к церковным склепам.
- Церковь святого…как его там! – я щелкнул пальцами, раздосадованный собственной забывчивостью, а потом махнул рукой: - А! Неважно! – прихватил зеркало и, следуя выжженному следу оставляемому «Плащом» покинул зачумленный особняк. Против ожидания, ни на улице, ни по дороге к церкви меня ни разу не остановили. Всего один дуболом охранявший зеркало. Даже не смешно. Визитер был или сильно самонадеян или попросту не знал обо мне. И первое, и второе было мне на руку. Самонадеянность равна глупости, а незнание позволяло разыграть козырь неожиданности. Но, все же памятуя о том, что я три часа бродил по Маарбургу, убивая чуть ли не все живое на своем пути, стоило быть готовым ко всему.
Поэтому перед дверями церкви, я остановился и перевел дух. Я не знал, что ждало меня там за этой низкой окованной железными полосами дверью. Может быть армия нежити, а может вообще никого. «Огненный плащ» исправно защищал меня и от дыхания чумы и от прочих напастей, но на то же сжигание напавшего на меня разбойника он потратил один рубин. Так что еще два, ну, пусть, учитывая мои собственный силы, четыре таких нападения и «Плащ» иссякнет. Вернуться в башню, заправиться эликсиром и вернуться аки пылающий ангел возмездия? Ага, щазззз! Во-первых: Фраэль правильно сказал: «Каждая минута – это чья-то жизнь», а во-вторых: эликсир – это скорее «выжить даже если придется ради этого сдохнуть», чем «блин, мне нужна подзарядка», а уж каждые пятнадцать минут пить его – значит однозначно подписать себе смертный приговор. Перезакрепить «Огненный плащ» на другой носитель силы, не отключая его – не меньшая авантюра из той же серии: по мозгам и нервам шарахнет так, что лет сто «гугуканья», пускания слюней и паралича всего тела обеспечено. На моей памяти, сотворить подобное без ущерба для здоровья не удалось никому. Да и нет у меня другого носителя такой емкости.
Так, что придется по старинке: ручками, ножками и мозгами. Я вытащил мечи и плечом толкнул дверь церкви. Там было тихо, темно и судя по гулкому эху – довольно пусто. Убрав Нойор, который был менее полезен в бою против нежити, чем его солнечный брат-близнец, я порылся в поясе, но к великому сожалению нашел лишь одного «светлячка». «Светлячок» - материализованное заклинание с небольшим собственным источником Силы. Одноразовое. Ну, как свиток, разряжающийся после активации. Только свиток, при умении и удаче можно снова зарядить, а «Светлячок» был одноразовым. Поэтому, скрепя сердце, я шепнул «Свечу» и подвесил ее впереди, высоко над алтарем. Яркий белый свет, от которого по стенам в дикой пляске заметались тени, рельефно выхватил из тьмы высокие и узкие оконные проемы, ряды скамей. Простой каменный знак Спасителя над алтарем. От «Свечи» на стену и пол за ним легли гротескные антрацитово-черные тени, дикими зигзагами перечеркнув трубы небольшого органа. И это было все. Судя по аскетичной обстановке без скульптур, позолоты и прочей мишуры, церковь была довольно древней. Возможно самой древней из всех. Возможно, она была храмом еще до того, как в этот мир пришли верующие в единого бога. В иное время я с удовольствием бы полазил по ней, и почти уверен, нашел бы доказательства ее архаичного происхождения. Но сейчас меня больше волновал другой вопрос. Обогнув алтарь, я удовлетворенно кивнул: в полу, сложенном из огромных каменных плит зияла дыра. «Свеча» выхватывала из тьмы ряд ступеней, уходящий куда вниз и плавно поворачивающий влево, будто винтовая лестница. Я переместил источник света на сто шагов вниз. Постоял, прислушиваясь, но если кто-то и обратил внимание на мои манипуляции, то никак этого не показал.
- Ну, с Богом что ли? – сказал я самому себе и только через мгновение понял, что именно сказал, мотнул головой: - Надо что-то с этим культом делать. А то скоро они всех молиться научат. А потом заставят.
Эти слова я произнес, уже шагая по лестнице вниз. Сначала она просто опускалась по спирали. Потом стали появляться прямые горизонтальные участки, чередовавшиеся с такими же прямыми спусками. Вскоре в стенах на горизонтальных участках возникли проемы, сначала вполне себе вменяемых человеческих размеров, потом они стали увеличиваться, расти вширь и ввысь, пока не сравнялись с потолком прохода, а по ширине не стали такими, что сквозь них не особо потеснившись прошагал бы отряд пехоты по трое в ряд. Я заглянул в один из таких проходов, но ничего интересного там не увидел: просто прямой как стрела коридор. Ни дверей, ни поворотов, никаких ниш и углублений. И ни гробов, ни урн, ни просто скелетов. Учитывая, что я шел по, возможно, самому древнему склепу, это было, как минимум, странно.
Лестница опускалась все ниже и ниже. Еще несколько раз встречались арки проходов уходящие куда вбок. Но я проходил мимо потому, что все явственнее чувствовал канал тянущийся от зеркала к визитеру. И шел все время вниз и вниз. «Свеча» послушно летела шагах в пятнадцати впереди меня, позволяя видеть все, самому оставаться невидимым.
Все было тихо, и я вдруг неожиданно понял, что мне стало скучно. И Вселенная всегда заботящаяся обо мне, сделала так чтобы я не испытывал сейчас этого чувства: «Свеча» погасла. Сдуру, я выхватил «Светлячка», сжал в кулаке и выбросил вперед.
- Умник хренов! – запоздало ругнул я себя за привычку появившуюся, когда я еще был в «Братстве»: даже миг без света может стоить жизни. Впрочем, в истинности этого высказывания я убедился не один десяток раз и на своей шкуре и на чужих примерах. Лестница снова стала спиральной, только ступени были гораздо выше и шире.
«Светлячок» светил куда ярче «Свечи» и я вдруг заметил то, на что раньше не обращал внимания. Вернее не отдавал себе отчета в том, что вижу. Если на верхних ярусах лестницы стены были сложены из нормального обожженного красного кирпича, то здесь, ниже, кладка была выполнена из больших и довольно грубо отесанных камней и без цемента. Впрочем, подогнаны они были очень плотно. Еще одно доказательство древнего происхождения церкви.
Я одернул себя: «Светлячка» хватит в лучшем случае на пару часов. Надо за это время успеть найти визитера и как-то изгнать чуму. А делать это в потемках, ну, вот совсем не хотелось. Еще шагов пятьдесят спустя, я подтянул к себе «Светлячка» и спрятал его в плотный кожаный мешочек: не стоило слишком рано предупреждать визитера о моем скором появлении. И задержался, чтобы активировать «Кошачий глаз» - заклятье хоть и позволявшее сносно видеть даже в полной темноте, но очень кратковременное и, заодно подготовил «Звездную сеть» - заклинание из тех, что часто используют охотники на все потустороннее. Если правильно и вовремя его использовать – ни один визитер сколь бы силен он не был – не сможет покинуть кокона сплетенного «Сетью». Вся загвоздка была в двух словах: «правильно» и «вовремя». Но тут было столько разных факторов и условий, что о них лучше было вообще не думать, а положиться на выработанные годами навыки и удачу.
Я несколько раз моргнул, проверяя исправность «Глаза» и уже со всей осторожностью продолжил спуск. Вскоре каменная кладка стен сменилась на сплошной камень и ступени кончились. Дальше передо мной тянулся прямой как стрела коридор, будто прорезанный в сплошной толще камня. Пообещав своему любопытству вернуться сюда, когда все закончиться, я на цыпочках вошел в коридор.
Шагов через пятнадцать я увидел, что проход ведет в идеально круглую комнату, в дальней от меня стене которой зияли тьмой три проема, а в центре странно, будто кто-то дергал за невидимые ниточки, привязанные к голове, руками и ногам, шевелился человеческий силуэт. В полутенях даваемых «Кошачьим глазом» от моей сумки, куда я спрятал зеркало, к нелепо двигающейся фигуре протянулась бледная, будто лунный свет, ниточка.
«Далеко же ты забрался», - подумал я и почувствовал, что успокаиваюсь. Пугает и настораживает неизвестность. А здесь все было просто, понятно и давно отработано. Используя остатки силы оставшейся после Упоения, я метнулся вперед, одним движением сдирая с себя «Кошачий глаз», выбрасывая левой рукой в ноги инкуба мешочек со «Светлячком» а правой туда же «Звездную сеть» и заорал, срывая связки:
- Стоять!
Как и ожидалось, нелепая фигура вздрогнула от неожиданности, сжалась, закрываясь руками от нестерпимо яркого света, и подпрыгнула, уклоняясь от летящего ей под ноги заклинания. «Звездная сеть» проскользнула под ее ногами, раскрылась и, лепестками невиданного цветка взметнувшись вверх, свернулась в кокон. «Светлячок» послушно взвился под низкий потолок.
Фигура повисла над полом, удерживаемая медленно вращавшейся сетью из крохотных искорок, между которыми протянулись яркие-яркие лучики света.
Я подошел настолько близко, насколько позволили «Сеть» и «Плащ». Света даваемого «Светлячком» и силовыми узлами «Сети» было более чем достаточно чтобы разглядеть того кого так неудачно погадал на Йорвинайль. Молодая девушка, лет восемнадцать-двадцать. Ее можно было бы назвать красивой, если бы визитер за какой-то своей надобностью не разукрасил ей лицо: сажей сильно окрасил нижние веки, протянул вниз от глаз толстые прямые линии к густо зачерненному подбородку и кровью нарисовал на лбу три вертикальные линии. Длинные черные волосы были кое-как забраны вверх и стянуты чем-то невидимым в этих космах. Около уха и надо лбом торчало несколько длинных перьев. Верх платья был скомкан и опущен на пояс, а грудь, руки, плечи, живот и спина были разрисованы хаотичными полосам крови и сажи. Белки глаз стали почти черными от крови из лопнувших сосудов, но заглянув в зрачки, я увидел содрогающуюся в ужасе душу девушки. Рот приоткрылся и оттуда донесся донельзя противный скрипучий не голос даже, а скрежет:
- Кто ты?!
- Ага! Бегу и падаю! – усмехнулся я: - Это ты скажешь мне кто ты и как сюда попал.
- С какой стати? – ни нижняя челюсть, ни губы на неподвижном лице не двигались, звук шел прямо из открытого рта, будто из рупора: - Думаешь: сумел меня поймать так теперь все, ты – главный?
- Тамас. Тинкве. Тэнно. - нараспев начал произносить я одно древнее заклинание Айнор – солнечных эльфов, еще при первом Поколении покинувших этот план Сущего. Визитер задергался, эльфийская магия, один за одним рвущая корешки, которые он пустил в душу несчастной, жгла его сильнее огня:
- Стой!
- Как ты сюда попал? – вообще-то можно было заняться визитером и самому, но я представил: сколько потом с ним буде мороки, поморщился, тряхнул брезгливо руками и решил предоставить это дело тому, кто обязан им заниматься и более того, чья жизнь только ради этого и сохранялась последние пять с половиной тысяч лет. И, кроме того - я даже потер руки, обрадовавшись удачной мысли - есть шанс заставить его сделать и всю остальную черную работу. Я щелкнул пальцами, ставя первую метку.
- Эта самка…
- Девушка, - поправил я, медленно идя по кругу, на каждым третьем шаге прищелкивая пальцами левой, дальней руки, которую визитер видеть не мог
- Да. Я знаю, что здесь так зовут особей, которые вынашивают потомство. Но вела она себя как самка, жаждущая случки. Она хотела своего господина. Она хотела и его обожания и власти над ним. И ненавидела ту, которая в этот момент была ближе к хозяину.
- Случается и такое, - пожал я плечами, не останавливая своего движения: - Я забыл, как тебя зовут?
- Что скажет тебе мое имя? – заюлил визитер, поворачиваясь следом за мной
- На тебя поставят клеймо, а имя внесут в Скрижаль и будут следить за тобой, - доходчиво пояснил я.
- Зачем тебе все это?! – нежеланный гость продолжал упрямиться и, значит, тем важнее было узнать его имя.
- Не люблю, когда такие, как ты, лезут в мой мир, - я усмехнулся.
- Мы?! Лезем?! – визитер аж взвился, но «Сеть», с сильным гулом стремительно сжавшись, заставила его замереть, но гнева в голосе не убавила: - Нам даже стараться не надо! Вы, вы сами впускаете нас в свои души! Открываете нам дорогу сюда и предоставляете тела в полное пользование. Я всегда хотел попасть в какой-нибудь беззащитный мирок, наполненный подобными вам слизняками, а тут такая возможность! Жить, упиваться чужой болью! Властью! Ужасом, пытками. А уж когда под городом обнаружилось древнее кладбище, на котором были похоронены жертвы чумы, свирепствовавшей здесь многие тысячи, многие десятки тысяч лет назад, то и вовсе был счастлив. Они все еще там, древние, холодные, сильные – визитер, насколько позволила «Сеть», указал рукой на один из проходов, но я даже не взглянул туда, завершая круг: - Если бы ты знал: с какой охотой эти слизняки, которых ты зовешь людьми, подчинились мне! Будто только и ждали того, что я приду. Ползали на брюхе передо мной! Убивали себе подобных только за возможность прожить еще один день!
- Люди слабы, - согласился я: - Но не тебе пользоваться этим! – я в пятый раз щелкнул пальцами, закрывая пентакль, и начертил в воздухе знак, увидев который визитер заверещал так, что у меня чуть барабанные перепонки не лопнули:
- Неееееет!
- Заткнись! – в пентакле, очерченном магическими метками, возникла противоестественно широкая (ну, примерно три меня при моем же росте!) фигура, облаченная в длинный черный балахон и повелительным жестом заставила инкуба умолкнуть. Капюшон полностью скрывал лицо вызванного мною гостя, и только ощущение взгляда исходящее из тьмы под ним свидетельствовало, что я все-таки имею дело с как минимум разумным существом. «Светлячок» рельефно выхватил из тьмы колоссальные, я бы сказал – чудовищные - плечи нового гостя, мощную грудную клетку и полное отсутствие швов на ткани балахона.
- Назовись! – потребовал я.
- Ты - ничтожество! – от неимоверно низкого голоса, казалось, завибрировал сам воздух: - Кто дал тебе право так говорить со мной?!
- До чего ж вы все пафосны! – скрипнул зубами я, почувствовав, как к горлу диким спазмом подкатывает гнев и сорвался: - Аж блевать тянет! Это вы вторглись в мой мир! Это вы получили люлей! И это вы живы только потому, что Милосердная Сестра помиловала вас и позволила оставить ваш обломок в этом мире. Но в обмен на жизнь вы, самую малость! – я свел указательный и большой пальцы, показывая сколь мало требуется от гостя: - должны не пускать в этот мир, таких как он!
- Мы проиграли только потому, что вмешались ваши боги – пророкотал гость.
- Да, наши боги помогают нам, а где были ваши боги? – я ткнул в него пальцем.
- Мы низвергли своих богов…
От этих слов с меня слетел весь гнев, и я навострил уши. Про тех, кого представлял вызванный мною гость, было известно еще меньше чем про Погонщиков ветров. Ни кто они, ни откуда пришли. Примерно лет через пятьсот после того, как пришло мое Поколение, в Сущее вторглись маги, сумевшие подчинить себе силы Хаоса. Или, скорее, поклонявшиеся ему. Они сразу же ударили по Оку и столице Совета – Орхе. Альбусу, использовав силу всего Поколения, удалось отразить обе атаки и успешно сдерживать адептов хаоса. Однако те, не достигнув победы одним ударом, возвели рядом с Орхой свой Оплот, более похожий на обглоданную ветрами скалу, и практически заперли Поколение в городе, тем самым получив власть над всеми планами Сущего. И стали планомерно превращать их один за одним в могильники. Зачем они это делали, я до сих пор не понимаю. Ведь даже те же некроманты, кроме уж совсем отмороженных, вроде Сандро, мечтавших превратить весь мир в огромный склеп, понимали, что живые люди им нужны, как минимум, для того, чтобы воспроизводилась численность мертвых и, было кого хоронить, чтобы пополнять ряды их армий. И потому, на самом деле, выполняли функции падальщиков и чистильщиков. Их услуги покупали те, чьи родственники проявляли нежелательную активность после своей кончины, появляясь в ненужных местах в виде бродячих трупов или призраков и требовалось их упокоить понадежнее. Неплохо некроманты справлялись с эпидемиями, особенно теми, что вызваны древними проклятиями. Те из них, кто научился контролировать Упоение Смерти (так они сами называли чувство, испытываемое ими, когда рядом умирала живая плоть), становились хорошими боевыми магами. И в принципе были не всегда уж такими законченными злодеями. Да и Око по каким-то своим причинам дозволяло их существование и выделяло им равную со всеми остальными магами порцию силы.
А о том почему именно мне тесно с ними под одним небом я расскажу потом. Когда-нибудь. Возможно….
Так что цели и стремления магов хаоса так и остались одной из величайших загадок. Но как бы там ни было праздновать бы им полную и окончательную победу, если бы в самый неожиданный момент в мир не пришли Брат и Сестра. Когда их ступни коснулись земли, каждые девяносто девять из ста хаоситов исчезли. Просто исчезли, перестали быть. В одно мгновение. Без всяких спецэффектов. А оставшиеся были почти все перебиты силами Совета. Когда Сестра вмешалась, то из былой орды, казавшейся неисчислимой, в живых осталось хорошо если десяток. И разошедшиеся маги укокошили бы и этих, но Сестра остановила бойню и, с одним условием, повелела дать хаоситам возможность закрепиться на грани между двумя планами Сущего: между миром людей и миром духов. А условием было создание и поддержание Завесы, которая не пропускала бы в людской мир нежелательных гостей. Хаоситам чтоб хотя бы сохранить свои жизни пришлось согласиться. По велению Сестры Оплот их был размещен так, что постоянно балансировал между бытием и небытием, и магам моего Поколения было дано право столкнуть Оплот в небытие всего одним заклинанием. И всех в Академии (всех!) от шамана до боевого мага заставляли зазубрить это заклинание так, что он мог даже во сне без запинки его произнести. Заклинание действовало, конечно не напрямую, а через Око, чтобы кто-нибудь разобидевшись на белый свет не выместил свою обиду на них.
Когда все поулеглось – самые глупые из самых любопытных попытались разузнать: кто же такие эти маги Хаоса и даже сумели добраться до Оплота, но хаоситы отнеслись к их интересу самым наплевательским образом: жаждущим знаний даже не открыли дверь. А когда горячие головы, вроде Умника Тихо, попытались взломать ее, то их без видимых усилий вернули в Орху. Так что любопытным пришлось довольствоваться лишь своими догадками. Правда, Альбус был обеспокоен тем, что адепты отказались впустить членов Совета, и отправился к Оплоту сам. Но его, честь по чести приняли, все показали, все объяснили и чуть ли не песнями и плясками выпроводили вон. Однако, после этого вояжа Первый Архимаг очень долгое время (лет двести) пребывал в глубокой задумчивости. А выйдя из нее, много времени стал посвящать тренировкам стражей Орхи и доработкам их доспехов и оружия.
Кроме этого про магов хаоса неизвестно ничего! От слова «абсолютно»!
И вот сейчас адепт Хаоса проговаривается про такое! Я весь превратился в одно большое ухо, но хаосит, по-видимому, сообразил, что ляпнул лишнее и отрывисто произнес:
- Та-Вет-Нима.
Я, все еще ожидая рассказа о ниспровергнутых богах, наморщил лоб, соображая: с какого боку это можно присобачить к столь эпическому повествованию? Но потом опомнился, сделал лицо кирпичом, прокашлялся и заметил:
- У вас, скорее всего, ведется своя летопись. Так, что – для протокола – Фреки Вотанскир.
- Сочтем правила взаимной вежливости соблюденными? – в голосе адепта прозвучало раздражение.
- Пожалуй, - кивнул я: - В последнее время что-то слишком много таких вот гостей стало появляться, - я указал на замершего визитера.
- Завеса слабеет…- начал, было, маг хаоса, но я оборвал его:
- Врешь! Око вам выделяет ничуть не меньше силы, чем раньше! Зачем он здесь?
- А я откуда знаю?! - быстро отозвался хаосит. Слишком быстро.
- Ладно,- махнул я рукой: - Так и запишем: упорствует в ответе. Мне твоя ложь до фонаря. Мне нужно его имя – я мотнул головой на замершего инкуба.
Капюшон обернулся в сторону визитера и тот вскрикнул:
- Крррртч!
Тьма под плащом снова взглянула на меня:
- Доволен?
Я расшаркался перед ним в куртуазном поклоне и изобразил ладонью этакие кренделя.
- Что ты делаешь? – недоуменно посмотрел на меня маг хаоса. Даже голову в сторону немного наклонил.
- Да так, спину разминаю, - я выпрямился и уперевшись ладонями в поясницу, с хрустом прогнулся: - В-общем можешь забирать этого умника, если он тебе, конечно, еще нужен.
Адепт стоял неподвижно. Я тоже ждал. Время, казалось, замедлило свой бег.
- Ты всегда такой умный? – наконец не выдержал маг хаоса.
- А? – я поднял на него недоуменный взгляд, потом посмотрел на визитера, потом снова на мага, затем во всех подробностях еще раз изучил лицо девушки, чье тело стало вместилищем Крррртча, а потом развел руки:
- А что не так-то?!
Визитер, боявшийся в присутствии мага хаоса даже дыхнуть лишний раз, еле слышно шепнул:
- «Сеть»
- Что «Сеть»? – непонимающе я уставился на его лицо, по которому пробегали отсветы от ярких как звезды силовых узлов заклинания и соединяющих их лучей: - Отличная «Сеть» А! «Сеть»!- я хлопнул себя по лбу и повел рукой, снимая заклинание. Едва вращающиеся звездочки погасли, адепт резко взмахнул рукой, и она прошла сквозь тело девушки, будто сквозь струйку дыма над костром. Послышался противный чмокающий звук и в руке черного я увидел дергающийся клубок тьмы, которым был Крррртч, и белесый, словно нарисованный мелом и почти неразличимый контур лица девушки. Тело, лишившееся обоих хозяев, мешком грохнулось на пол.
- Э, нет! – покачал я указательным пальцем из стороны в сторону:- Душу верни обратно.
- Она принадлежит мне! – маг хаоса метнулся ко мне, но отпрянул назад, как только коснулся невидимой стены пентакля: - Она открыла канал. Она прорвала Завесу. Она впустили его в себя!
- И что? - я сложил руки на груди.
- А то, что она – моя! Она закроет Завесу. И ты не сможешь мне помешать! - адепт хаоса, считая разговор законченным, отвернулся и повел рукой над собой, открывая арку портала.
- А вот тут ты крупно ошибаешься, - буркнул я себе под нос и добавил громкости: - Алва! Амэн! Анор!..
- Ты не сделаешь этого! – маг повернулся ко мне и во тьме под капюшоном ей-же-ей будто зарделись два уголька
- Хочешь рискнуть? - приподнял я одну бровь.
Адепт хаоса решил поиграть со мной в гляделки. Но через пару минут сдался:
- Почему ты не можешь предоставить этих скотов их судьбе. Они же лишь мясо и не более. Даже ваши пастыри, - он почти выплюнул это слово: - Называют их стадом. Они как бараны, годны лишь чтобы плодиться и кормить собой других. Тех, кто сильнее.
- Ты удивишься, - усмехнулся я: - Но я не за них. Я против вас.
- Когда-нибудь ты узришь истинную силу тьмы!- рокотнуло под низким сводом: - И станешь одним из нас. Так, что забирай эту жалкую душонку. Мне она не нужна!
Ох, какой плохой из него вышел бы актер! Ничтожный актеришка, я бы даже сказал. Ему, ой, как нужна была эта душа. И от того, что расстаться с нею пришлось сейчас, когда она была у него в руках – да у него зубы (если они есть) должны крошиться от той злости, с которой он сжимал челюсти!…
Хаосит перехватил Крррртча в левую руку, а душу девушки просто стряхнул с руки в тело изломанной куклой валявшееся на полу. Затем повел свободной рукой, видимо, снова собираясь покинуть меня. Я решил, что с его стороны это очень невежливо:
- Стой. Ты заберешь с собой чуму. Всю. Город должен быть чист. От канализации до шпиля местного собора.
Черный, держа за шкирку болтающегося в его руке как дохлый кот визитера, повернулся всем телом, видимо, желая убедиться, что не ослышался. И когда он заговорил:
- Твоя наглость безмерна, недомаг, - голос его был столь низок и силен, что от него, казалось, задрожал сам воздух и моя грудная клетка (но не коленки!): - Ты жив только потому, что мы по воле ваших богов вынуждены прикладывать все силы, балансируя между бытием и небытием. И малейший случайный толчок может прекратить наше существование. Но когда-нибудь мы обретем опору. И тогда беги, беги без оглядки, ибо я растопчу тебя, не заметив.
- Дай знать, когда это произойдет, - нашел я в себе силы усмехнуться: - Скипидаром мазнусь.
В тишине повисло недоумение.
- Ну, для скорости бега, - пояснил я, показывая рукой, где буду себя мазать.
Адепт рыкнул, выбросил вперед руку и неестественно толстый и короткий палец, затянутый в кожаную перчатку указал мне в грудь. Но через несколько мгновений черный справился с собой, поднял вверх раскрытую ладонь и медленно ее опустил, сжимая пальцы. И отовсюду: из воздуха, из стен, из всех щелей, отверстий, лазов и проходов из тела служанки к его кулаку потянулись щупальца и жгуты тьмы. Втягиваясь между неплотно сжатых пальцев, тьма сжималась в плотный клубок, который вращался со все возрастающей скоростью. Когда черный поток иссяк, в воздухе рядом с рукой адепта возникла небольшая колба. Черный разжал пальцы, и шарик тьмы спрыгнул с его ладони в хрупкий на вид сосуд. Горловина колбы сразу же стянулась, заалела в темноте, и стекло спеклось, герметично упаковав заразу.
- Мог бы и без визуальных эффектов, - проблеял я, чтобы хоть как-то скрыть свою растерянность, но на этот раз провести хаосита не удалось. Черный гулко рассмеялся:
- Ты удовлетворен? Я могу идти?
- Да, - кивнул я, пиная под хвост свое желание еще чуть-чуть поиграть с разъяренной королевской коброй, э-э-э простите - желание еще поиздеваться над черным магом. Адепт очертил над собой арку портала и исчез.
Я постоял, приходя в себя и переводя дух.
- Кажется, я неплохо проел этот раунд, а? – сказал я тишине вокруг и, долгое эхо унеслось метаться по длинному коридору, уходящему куда-то дальше вперед и вниз.
Я постоял, присматриваясь к еле заметному мерцанию стен коридора, а потом тряхнул головой:
- Ну, нет! Хватит с меня гробниц и могильников. Тем более со всякими «древними, холодными, сильными» - проворчал я голосом духа: - Пусть этим занимаются те, кому за это платят.
Я прочел заклинание и, в согнутой руке возник небольшой жезл со светящимся навершием и игольно-острым концом. Я размахнулся и со всей силы вогнал его в пол. Все. Теперь этот маяк сможет снять и отключить только посвященный. А я пошел наверх. Вернее хотел пойти. Ибо едва я шагнул, как за моей спиной открылось несколько порталов и, как минимум, глоток восемь гаркнуло:
- Стоять!
Я тут же замер, подняв руки. Ребята из восьмого отдела приучены сначала бить, а потом думать. По-другому при их роде занятий просто не выжить. Двое подошли сзади, а двое, одинаковые, как близнецы, зашли спереди. Острие короткого копья и жало арбалетного болта, весьма доходчиво объяснили мне, что лучше пока просто постоять, молча и неподвижно. И тут же в затылке взорвалась бомба. Ничего подлого – просто меня «осмотрели». Только обычно при подобной процедуре магу дают возможность снизить болевые ощущения, а простому смертному отключают нервные окончания. Ибо процедура эта до мокроты в штанах болезненная. И не упал я только из опасения, что если дернусь хоть на волос – ребятки, окружившие меня, среагируют быстрее, чем включатся их мозги. А превращаться мелко нашинкованный шашлык нанизанный на арбалетный болт, а особенно после так хорошо сыгранной партии с магом хаоса, мне, ой, как не хотелось.
- Он чист. – раздался за моей спиной голос, от которого мои челюсти сжались до зубовного скрежета. Адалард Швайнштайгер, начальник восьмого отдела, собственной персоной. Второй в семье, после Адальберта. Бездна! И угораздило же меня!
- Свободны! – четыре молодца исчезли так быстро, будто и не стояли рядом со мной: - Можешь опустить руки и повернуться.
Широкое, откормленное лицо. Не жирное, а именно откормленное, холеное. Я бы даже назвал его красивым, если бы обладатель этого лица не гонял меня как затравленного лиса по всему миру добрые полторы сотни лет. Короткий ежик темно-каштановых волос с седой прядью справа надо лбом, фамильные бледно-голубые, почти белые глаза, низкие прямые брови, широкая переносица, свернутая на бок в бою, когда Адалард был еще простым бойцом. Мощная челюсть, скульптурные губы, будто очерченные несколькими движениями резца. Широкий торс был закрыт, как и у остальных бойцов, немаркого серого цвета кожаным камзолом, обшитым стальными кольцами с высоким наглухо застегнутым под подбородок воротником, на ногах крепкие сапоги с черненым металлическим носком и свободные штаны из очень плотной и нервущейся ткани. Руки защищены кожаными перчатками с нашитыми по наружной стороне металлическими пластинами такого веса, что легко заменяли кастет. Под одеждой угадывалась кольчуга. Вот только если остальные были увешаны всяческим колюще-режуще-рубящим арсеналом по самые уши, то ему оружие, надо думать, не полагалось по чину.
- Что там? – Адалард мотнул головой в сторону прохода.
Признаюсь: я банально опешил и остолбенел с открытым ртом. Его семья последние две тысячи лет засыпала и просыпалась, как с молитвой, со словами: «Убить Фреки Вотанскира», а он интересуется: за каким лядом я потревожил его и его людей! Вместо того чтобы самым изуверским способом отправить меня на тот свет! Я откашлялся, повертел головой, разминая разом затекшую шею, и поднял с пола свою челюсть:
- Чумной могильник. Несколько тысяч лет. Возможно больше десяти.
- Черного вызывал? – снова кивок в этот раз в сторону почти стертого порталом пентакля.
Я кивнул:
- Визитер из-за Завесы. Имя – Крррртч. Классическая схема: инкубировал тело во время гадания. Нашел это кладбище, вынес чуму наверх.
- Слишком сложно для визитера, - Адалард цепко взглянул на меня: - Не находишь?
- Мне тоже так показалось. Черному зачем-то была нужна ее душа, - я указал на скрюченное тело.
Швайнштайгер кивнул кому-то из своих и, над девушкой склонилось двое бойцов. Они присели по обе ее стороны. Один накрыл всю троицу магическим куполом, а второй прижал ко лбу девушки черный шестигранный камень и, закрыв глаза, зашептал что-то. Тело рывком, упираясь в пол только пятками и затылком, выгнулось невозможной дугой и тут же тяжело шмякнулось обратно. Камень тускло засветился изнутри. Первый снял купол. Оба синхронно поднялись, отшагнули. Над телом снова возникла мерцающая полусфера, внутри которой тут же яростно полыхнуло пламя. И мгновенно погасло. Бойцы развернулись и ушли куда-то во тьму переходов. На полу остался только тускло рдевший и медленно остывающий круг.
- Что еще можешь сообщить? – ледяные глаза, опять впились в меня.
- Хаосит обмолвился, что они низвергли своих богов, - чувствуя себя младенцем, который рассказывает о своих приключениях взрослому, ответил я. Но Швайнштайгер отнесся к моим словам очень серьезно. Повернулся к кому-то из своих бойцов и скомандовал:
- Занести в протокол! – и дождавшись исполнения, повернулся ко мне:
- Что-нибудь еще?
- Ничего, - я мотнул головой, чувствуя себя так, будто на шее вновь начинает затягиваться удавка.
- Вывести! – Адалард потерял ко мне всяческий интерес, махнул двум своим людям и в их компании исчез в центральном из тех проходов. А передо мной материализовался боец и указал ладонью на выход. Я потряс головой, повернулся и побрел наверх.
Когда дверь церкви захлопнулась за мной, я даже оборачиваться не стал. Постоял неподвижно, наклонив голову и даже не пытаясь хоть как-то привести мысли в порядок.
Шел дождь, будто сама природа торопилась смыть с себя липкую грязь чумы и людских преступлений. Я закрыл глаза, и вслушался в шепот льющейся с неба воды. Такой умиротворяющей, дарующей покой и такой непохожей на шепот смерти, еще недавно звучавший в моей голове. Капли падали на черепичные крыши домов, церквей и соборов, стремились вниз, сливались в потоки в водосточных желобах и лились вниз из жерл горгулий и водостоков. Ложились на камень улиц и мостовых, и смывали прах и пепел, пыль и грязь, страх и ненависть, боль и отчаяние. И тьма, накрывшая город, пропитавшая его воздух тленом и плесенью въевшаяся в стены, со струями дождя смывалась вниз и мутными, пенными потоками покидала Маарбург. Я постоял, подставив прохладной воде раскрытые ладони и, убедившись, что она стекает чистой и прозрачной, подумал вслух:
- Пожалуй надо и за собой прибраться. – и, омыв дождем руки и поплотнее запахнув плащ, побрел туда, где оставил кучу бесхозных зомби. Дождь стих, но взамен него поднялся ветер, от которого заскрипели и заметались все флюгера и вымпелы на всех трубах и шпилях. И очередной его порыв прижал к земле далекий плач скрипки. И я свернул туда, где видел скрипача игравшего на самой верхотуре городского собора. Если честно, то я надеялся, что музыкант слез оттуда.
Но надеждам моим было не суждено сбыться: скрипач стоял на коньке крыши и играл.
- Ну, вот на хрена я все это делаю? – спросил я тишину, царившую в соборе, но она, равно как и узкая винтовая лестница, ведущая на крышу, промолчали. Может, не знали ответа, а может просто не хотели отвечать. Так или иначе десять минут и семьсот ступеней спустя, несколько раз чуть не грохнувшись со скользкой черепицы вниз и из-за разыгравшегося ветра пройдя последние метры на четырех костях, я выпрямился перед музыкантом. Он опустил смычок и скрипку. Он был страшно худ: щеки ввалились, и казалось, скулы вот-вот порвут кожу. Глаза лихорадочно сверкали откуда-то из глубины глазниц. Кадык на тощей шее поддерживал обмотанный вокруг нее шарф. Длинные редкие и какие-то блекло-белесые волосы мокрыми прядями облепили голову. Полы порванного на плече камзола то прилипали к ногам, то начинали трепетать от налетавшего ветра. Как и брючины знавших лучшие времена штанов.
- Ты – Смерть? - спросил скрипач, повернув изможденное лицо ко мне, но старательно отводя глаза.
- Нет, - я отрицательно мотнул головой. И тяжело вздохнул, смиряясь с неотвратимым. По жестокой усмешке судьбы скрипач был здоров. Чума миловала его, но вот рассудок его необратимо повредился.
Я закрыл глаза и коснулся его разума.
И скрипач увидел как в бледном свете полной Луны четче и глубже проступили черты моего лица. И чуть разведя руки, я приподнялся над крышей, и удлинившиеся волосы и полы плаща затрепетали под порывами ветра.
- Я понял. – улыбнулся скрипач: - Ты не смерть. Ты ее ангел. И ты поможешь мне найти ее.
- Кого?
- Лизхен. Мою Лизхен. Мой лучик. Мою доченьку. Она ушла два дня назад. Они сказали, что Смерть забрала ее.
Я протянул ему руку:
- Идем.
И мы воспарили над крышами. Мы шли над городом все выше и выше по дорожке, протянувшейся средь облаков от полной Луны. Я обернулся к нему:
- Играй скрипач, играй, чтобы твоя дочь услышала нас, и мы скорее нашли ее.
Музыкант поднял к плечу скрипку, прижался к ней щекой и скрипка запела. Она тосковала и звала, плакала и рыдала. Ее песня разлилась среди загадочных звезд, летящих комет и пустынных планет, звучала в пустоте, звенела и кричала.
И ее ноты вплелись в длинные кудряшки темно-русых волос, искорками смеха отразились в больших-больших темно-карих глазах, спрятались в ямочках на пухлых щеках, маленькой детской ладошкой коснулись его руки, звонким радостным эхом разнеслись по Вселенной:
- Я нашла тебя, папа! Нашла!
- И я нашел тебя, Лизхен, - скрипач упал на колени, обнял дочь, прижавшись к ее кудряшкам щекой, и закрыл глаза.
Играй, скрипач, играй!
И было утро. И город сиял омытый сильным весенним ливнем, яркое солнце, отражаясь в разноцветных витражах окон, радужными зайчиками скакало по стенам и крышам домов, по ярким вымпелам на флагштоках и улыбающимся лицам красиво одетых людей. И был праздник. Все пели, смеялись, танцевали.
- Я сыграю для вас! – скрипач поднялся и, радостно хохоча, закружил свою дочь: - Я сыграю для вас!
Он поставил захлопавшую в ладоши и запрыгавшую в ладоши дочку на землю, чмокнул в щеку, склонил голову к плечу и, нежно прижимая скрипку, коснулся ее струн смычком. И скрипка запела снова. Только сейчас она пела и смеялась от радости и счастья, и песня ее вешним жаворонком неслась все выше и выше в ясное безоблачное голубое-голубое небо к теплому и яркому солнцу.
Играй, скрипач, играй. Потому, что пока поет твоя скрипка и верит сердце - нет ничего невозможного.
- Не много ли ты просишь, смертный? – хозяин Сумеречной Зоны предпочел предстать передо мной в образе огромного великана.
- Владыка, много ли ему осталось? – вместо ответа спросил я: - День? Год? Два? Даже пусть пятьдесят лет. Что они для того над кем не властно время?
- Время властно над всеми. - Аол протянул мне ладонь, на которой можно было бы провести рыцарский турнир. Тело скрипача воспарило с моих рук и опустилось в исполинскую длань.
- Что это? – Владыка прислушался.
- Это он играет для своей дочери.
Аол закрыл глаза и чуть наклонил голову, поднеся ладонь поближе к уху. Я не знаю, что может чувствовать бог, но, то ли миг, то ли вечность спустя Владыка открыл глаза и кивнул:
- Хорошо. Он проживет свою жизнь. Всю. До конца. – Владыка Сумерек расстегнул ворот своего одеяния и бережно спрятал скрипача там. Мимолетная улыбка коснулась его тонких губ: - Это будет даже забавно.
Играй, скрипач, играй!
Зомби валялись там, где я их и оставил. Войдя в переулок, я согнул руку в локте, медленно поворачивая ладонь, и скомандовал:
- Подъём!
Зомби, кто как смог, поднялись и замерли передо мной, пошатываясь.
- Ну, пошли, что ли – тяжело выдохнул я и побрел к городским воротам.
Я шел сквозь ночной лес по выжженному следу оставленному «Плащом». Сзади неровными рядами шагали разномастные зомби. Компания это была нешумная, и я мог спокойно и не спеша подумать. Визитер, маг хаоса, Швайнштайгер – это все была пусть и сверхъестественная, но – увы – насквозь обыденная составляющая моей жизни. Во всей этой истории для меня осталась только одна загадка: почему мне знакомо имя Толло Фраэль?
- Толло Фраэль. Толло Фраэль, - бормотал я: - Ты хуже, чем Толло Фраэль. Стоп! Нашел! – я даже подпрыгнул от радости. Смущенно оглянулся, но зомби сделали вид, что они ничего не видели.
Я вспомнил откуда знал это имя! Когда я особенно донимал Ольжену своим занудством, она тяжело вздыхала: «Ты хуже Толло Фраэля!» Пару раз пропустив ее слова мимо ушей, на третий я пристал к ней с расспросами. И вот что выяснил. Когда она училась в Гирвиэльском университете, был у них на курсе преподаватель по имени Толло Фраэль. Студенты проклинали Толло за его дотошность, требовательность, неуважение к древним фамилиям, нетерпимость к формальности. Он заставлял их не только зазубривать главы из фолиантов, как это часто делали другие профессора, но анализировать их, объяснять. Мог пригласить какого-нибудь полудикого горожанина и заставить объяснить ему, ошалевшему от столького внимания какой-нибудь заковыристый момент в геометрии. И требовал, требовал, требовал. Внимания, умения думать, досконального знания предмета.
Но отличался Фраэль не только глубокими и разносторонними познаниями в разных науках, но и весьма скверным характером. Мог очень зло и обидно высмеять нерадивого студиозуса, равно как и севшего в лужу профессора. И это абсолютное неумение держать на привязи язык, породило ему множество врагов и среди профессоров и среди студентов. Но поскольку ум Фраэль имел по истине выдающийся, то до определенного момента его терпели. Пока однажды этот склочный сподвижник от науки не решил на свой страх и риск и под тем предлогом, что это никак не запрещено начать преподавать студентам предметы сверх необходимого и высочайше утвержденного курса. Это не понравилось ни студентам, ни прочим преподавателям, ибо первые возроптали от необходимости учить еще больше, а вторые возмутились тому факту, что первые вскоре стали знать больше их. И все бы ничего, но как это часто бывает – Фраэль зарвался. Возможно, все было точно и тонко рассчитано, но в один из серый и будних дней студенты своими вопросами поставили в тупик настоятеля Гирвиэльского собора, преподававшего богословие. На выяснение источника столь глубоких познаний в предмете много времени не ушло. У настоятеля оказались нужные связи и, уже через день Толло Фраэль был изгнан из университета и, казалось, навсегда канул в реку людского забвения.
Еще издали, выходя из тьмы леса, я на фоне пылающей стены огня четко различил у чумного знака силуэт человеческого тела, как мне в тот момент показалось, обезглавленного. Мелькнула мысль о отключившемся «каменном своде» и разбойниках все-таки настигших Толло и, я бросился бегом к нему. Но разбойники здесь были не причем. Убийца более страшный, подлый и беспощадный успел раньше. Чума. Даже изгнанная, она слишком сильно обглодала его тело и снаружи и изнутри, чтобы Фраэль смог выжить.
Голова Толло была запрокинута, правая рука с зажатым в ней пером покоилась на земле, рядом с опрокинутой походной чернильницей-непроливайкой. Левая лежала на ногах. В ней была записка. Почерк был неровный, строчки наползали одна на другую, местами лист был проткнут пером,:
«Однажды больной, у постели которого я пребывал, сказал мне: «Умирающий видит мир иными глазами.» Тогда я не придал этим словам большого значения, посчитав их предсмертным бредом. Но теперь, когда сам уже стою одной ногой в могиле, я понимаю их. Ибо приближающаяся смерть снимает с глаз все покровы суеты, соблазнов, греховных мыслей и, мир предстает совсем в другом свете. И кто-то начинает сожалеть о том, как жил, кто-то кается в грехах, кто-то пытается уверовать. И только единицы ведут себя достойно. Признаюсь, я отчасти горд тем, что ни о чем (почти ни о чем) не жалею и не страшусь приближающегося конца. Я всегда старался жить в ладах со своей совестью. Всегда стремился помогать людям. И быть честным с ними. Ни то, ни другое, ни особенно третье не принесли мне богатств или почестей, но зато позволили сейчас без страха глядеть в пустые глазницы Безносой. Видишь, я не страшусь тебя, Смерть!
И этим странным, даваемым в последний час, прозрением я знаю, господин маг, что Вы победите чуму. Очистите город. Остановите мор. И я счастлив, что хоть немного помог вам в этом. Благодар…»
Дальше по листу тянулась чернильная линия. Я наклонился и закрыл глаза Фраэля. Затем уложил его на земле, сложил руки на груди и накрыл веки двумя монетами. «Владыка, будь к нему милосерден!» - прошептал я, закрыв глаза и наклонив голову. Потом поднялся и сдернул с перекладины черный флаг и повесил яркий белый. На той стороне огненной стены послышались радостные крики.
Мы с Ольженой стояли над небольшим, уже поросшим травой, холмиком с покосившимся деревянным крестом из двух палок. Прошло всего полгода, как Совет признал Маарбург чистым от заразы, а город едва не ставший огромным чумным кладбищем было не узнать. Вовсю веяли вымпелы на шпилях замка и, веселым перезвоном разгоняя голубей с окрестных крыш, радостно пели колокола в соборе. Отсюда, с холма была хорошо видна переполненная людом рыночная площадь.
Ольжена положила на холм принесенные цветы, постояла рядом, а потом отшагнула и прижалась спиной ко мне:
- Он всегда был едким, нетерпимым, желчным, - Ольжена закуталась в теплую шаль: - Его боялись и ненавидели все. И профессора потому, что он знал их науки лучше их и студенты потому, что он заставлял учить его предметы на зубок. Однажды перед лекцией мы ему подмешали сок горечавки в воду. Слабительное. Он выпил ее, по вкусу, конечно, обо всем догадался. И прочел лекцию по лечению запоров. И в конце лекции сказал: «Многие настои и отвары могут дать обратный эффект, если вместе с ними принять какое-либо заранее известное вещество. Например, экстракт горечавки, являясь сильнейшим послабляющим, в присутствии мела, становится безобиднейшим напитком со слабым крепящим действием» и заставил всех досрочно сдать экзамен по траволечению.
Как же я злилась, когда он, как мне казалось, пытался на лекциях выставить меня дурочкой или беспричинно придирался!
- Знаешь, часто учителя бывают очень придирчивы к тем, кого считают лучшим. – предположил я.
- Да, может быть и так – невпопад согласилась Ольжена: - Но тогда я была готова убить его! И когда его выгнал из университета, радовалась вместе со всеми. И как все стояла у окна и смотрела, как он, высоко подняв голову, прошел по университетскому двору. В этом своем черном балахоне и придурочной шляпе. Он взял только то, что уместилось в походную сумку. Я почему-то думала, что он хотя бы в воротах обернется, но он как шел, не оглядываясь, так и исчез в толпе. Я и подумать не могла, что он способен на такое!
- Уйти не оборачиваясь?
- Нет же! - Ольжена мотнула головой: - Встать на пути у Смерти. Сразиться с чумой, заранее зная, что сам обречен. Я не уверена, что смогла бы так же. И даже не в этом дело! Понимаешь, его ненавидели все. Все! Даже я, - Ольжена сглотнула комок в горле и оттерла слезы: - а он…- девушка прижала пальцы к дрожащим губам, развернулась и уткнулась мне в грудь лицом. Я не видел, но знал, чувствовал, что по ее щекам текут слезы. И потому только осторожно гладил по волосам и крепко прижимал к себе.
Вы не найдете упоминания о Толло Фраэле ни в одной энциклопедии или словаре. Его имя забылось, как и имена многих и многих до него и после него, посмевших без страха взглянуть в лицо судьбе и сказать: «Я не боюсь тебя, Смерть!»
Сейчас вошла Ольжена, села на подлокотник кресла и, прижавшись щекой к моей щеке, прочитала то, что я написал. Помолчала, а потом отрицательно мотнула головой: «Ты не прав. О нем помним мы!»
А примерно через месяц в Северном королевстве, в сторону которого моими трудами и эдиктом Совета отцам-инквизиторам даже смотреть запрещено, в провинции Кронесваар, в городке под названием Трольве открыл свою лавку никому не известный аптекарь Толас Фарулсон. В молодости, когда он с братьями и отцом отправился на охоту, его изуродовали когти зуурга и, с тех пор он носил маску, закрывающую нижнюю часть лица. Жил довольно замкнуто и нелюдимо, что вкупе с внешностью давало повод не очень умным мамашам пугать его именем детей, и позволяло им же беспокоить его и в ночной час и в праздный день, если их ненаглядные чада хворали. Из всех друзей и знакомых раз или два в год Толаса Фарулсона до конца его дней навещал только один маг средней руки, также мало кому известный.