Глава 9. Шаг через пустоту.
Шум, производимый Тадариком равнялся шуму всех его воинов вместе взятых. В доме ворота нараспах. Плеск и фырканье у колодца. На заборе – пять свежих бараньих шкур. Горят костры, кто-то отправился в поход за пивом.
– Соседей бы пожалел, – ворчит Хозяйка. – Разорались тут!
Тадарик вскидывается:
– Так зови их сюда! Зови всех! И музыку! Гуляем!
– Танцор! – ворчит рабыня.
– Да! Танцор! Сейчас возьму и станцую! Эй! Гастас! Хватит свои цацки рассматривать! Сколько раз тебя тот, бешенный, зацепил?
– Ни разу, – оторваться от новых клинков – выше сил юноши. Крутит мечи, играет с ними, приучая к рукам. Так они хороши.
– Опять ни разу? Счастливчик. Спорим, я тебя помечу?
– Ты?
– Станцуем, как говориться, без музыки? Два твоих клинка против двух моих, медных, клёпанных? Всё равно ещё ничего нет: ни мяса, ни пива, ни музыки.
Резон в словах хозяина есть. Гость уточняет:
– Какая броня?
– Никакой. Хочу металл чувствовать.
Тело ещё не остыло. Мечи – как продолжения рук и отзываются на каждый удар глубоким звоном. Неспешная вальяжность Тадарика вдруг оборачивается звериной ловкостью. И то! Медведь только с виду неуклюж. Именно Тадарик задаёт темп схватке. Гастас едва успевает «подхватывать» рушащиеся на него со всех сторон уколы. Но успевает. Пока. На красной меди Тадариковых мечей сплошные выщерблены от твёрдой бронзы.
– В-ж-ж-жи-ик! – Зубастое, как пила лезвие медного меча задевает шею под ухом справа, сдирая заусеницей кожу. Зрители восторженно вопят. Первая кровь! Гастас не вздрогнул, не сбился с ритма, только глаза полыхнули от досады. Выпад в ответ. Не достал. У Тадарика руки длиннее. И опять град уколов, которые юноша едва успевает отводить.
«В-ж-жик! В-ж-жик!»
Удар справа отбит. Удар слева вспарывает ткань одежды, задевая кожу на груди, под мышкой. Конечно, царапина, но … Ишь, как разошёлся Мясник.
Бронза с медью сталкиваются с такой силой, что седой клинок просто срубает клинок красный, как будто перед ним не металл, а воск. Тадарик с размаху бьёт противника в грудь оставшимся мечом.
«В-ж-жи-ик!» – второе медное лезвие перерублено пополам, а два бронзовых острия – у горла великана-хозяина:
– Ты этого хотел?
Ну и выдержка! Тадарик смеётся и даже не пытается уклониться или отодвинуться от смертоносной бронзы:
– Горяч, горяч, но держать себя умеешь. А теперь, – глаза гиганта становятся отрешённо-холодными и очень сосредоточенными. – Бей!
Что же за воля в этом человеке! Короткое слово-приказ толкает юношу вперёд. Мечи со свистом рассекают воздух, а Тадарик невозмутимо стоит за его спиной, в двух шагах, вне досягаемости:
– Это называется: «Шаг через пустоту». Не путай с «Шагом в пустоту». Хотел показать. Не сердись. Иначе у меня бы не получилось.
Тадарик просто лучится от удовольствия, пренебрежительно отбрасывает изуродованные мечи. Гастас подходит к нему, тяжело дыша, спрашивает, не скрывая удивления:
– Ты и в бою так можешь?
– В бою? Нет. Стасис – мог, а я, по его словам: «слишком разбрасываюсь». Только в момент смертельной опасности и, если есть пауза. Но и это – хлеб. Прости за царапины. Я ведь тоже в убытке. Два меча – в лом. Завтра поработаем. А вон – пиво несут. Пошли за стол.
Пили, пели, плясали. Вынесли на двор стол, подняли на него Алевтину. Красавица чувствовала себя королевой, купаясь в мужском восхищении и внимании. Огорчал её лишь Тадарик. Мужчина молча наливался пивом, казалось ничего не видя и не слыша вокруг. Он так и уснул, упившись, за столом и проспал на веранде до утра, к досаде обманутой в своих ожиданиях любовницы. Но даже в столь, жалком состоянии, хозяин внушал своим гостям такое уважение, что ни один из них, не смотря на всё своё вожделение, не посмел тронуть даже краешек одеяния соблазнительной красавицы-танцовщицы.
Глубокой ночью, когда все гости либо разошлись, либо уснули, Алевтина попыталась растолкать гиганта. Её остановила хозяйка:
– Бесполезно. До утра он не проснётся.
Алевтина оскалилась, готовая защищать свои права, но женщина смотрела на неё отстранённо и даже с некоторой долей сочувствия.
– Он часто так напивается? – Едко поинтересовалась красавица, желая побольнее уколоть рабыню.
– Каждый раз, после таких дозоров. Сегодня ещё ничего. Все вернулись. Обычно бывает не так.
– Вот как?
– Да. Так. – Отозвалась служанка и попросила. – Дай ему одну ночь отдыха. Он страшно устал.
Женщина стояла и смотрела. С мольбой и укоризной. Алевтине было плевать на её переживания, но … много ли смысла, тащить на себя пьяного в дрова мужика? Утешала красавицу лишь сакраментальная фраза, что все мужики козлы и алкашня, а все бабы – законченные дуры. Себя она бабой не считала. И уж тем более, чужая слабость никогда не вызывала у неё сострадания.
Тадарик проснулся первым. Серое, туманное утро, головная боль, сухость во рту. Кое-как он поднялся, буквально сполз с веранды на двор:
– Старуха! Воды!
Рабыня возилась во дворе, у котлов: лишние вымыть, высушить, убрать, сгрести объедки, засыпать чистым песком чёрные пятна кострищ. Услышав жалобу господина, она молча вытянула из колодца ведро воды и вылила на голову сидящего посреди двора великана.
Мир сразу приобрёл краски. Воин встряхнулся всем телом, стянул мокрую рубаху, накинул на коновязь:
– Живу. Давай ещё ведёрко
Просьба была тут-же выполнена.
– Хорошо.
Тадарик поднялся, хозяйским шагом обошёл веранду и дом, отыскал Гастаса:
– Пошли, разомнёмся.
Они перебрасывали гладкое, ошкуренное брёвнышко с рук на руки, боролись для разогрева, а когда взмокли – взялись за мечи. За медные естественно. Вчера два загубили. Хватит. Два меча и меч со щитом, меч против копья, равный бой. Работали молча, сосредоточенно. Два раза Тадарик останавливал схватку, показывал ученику, как правильно наносить и отбивать определённый удар, сконцентрировав всю свою силу на одной точке.
Старуха выставила завтрак на стол. К ней присоединились Аня с Иришей. Просыпались и остальные.
– А кони-то застоялись, – сказал вдруг Тадарик, ни к кому не обращаясь и, заметив на веранде Лагаста, заговорил с ним. – Как здоровье, дорогой?
– Пусть ещё хоть дня четыре повязки побудут, – вклинилась Аня. – Вдруг там рёбра…
– Но прокатиться-то верхом парню можно? А то совсем на покое зачах. И вы, госпожа Анна, – перенёс хозяин внимание на гостью, – не окажете-ли нам честь, разделив с нами нашу прогулку?
– Только я, – смутилась Аня.
– Знаю, – остановил её Тадарик. – Но вам предстоит неблизкий путь. И начинать учиться пора уже сейчас.
– Я еду. А …
– Что?
– Ирише можно?
– Гастас, Иришке конь найдётся?
– Найдётся. – отозвался юноша из конюшни.
– Тогда перекусываем и вперёд. Скоро ворота откроют. Старуха!
– Да готово всё. Давным-давно готово.
Всего коней в конюшне оказалось десять. Желающих прокатиться – естественно больше, но, сладких пряников, как известно, всегда на всех не хватает.
В городских воротах – затишье. Поселяне в город на утренний базар пока не едут. И беженцы не спешат выезжать из города.
– Куда собрался, Тадарик?
– Прокачусь с гостями по окрестностям.
– Не боишься?
– Пусть нас бояться.
И то! Все всадники, кроме Ани с Иришей в доспехах, все при оружии, но опасности нет. Погост – пуст. Собачники ушли. Тадарик раздаёт приказы: «Ты проедешь туда, ты – сюда!»
Всадники то гонят коней вскачь, то пускают шагом. Коням тоже разминка нужна. Гастас сопровождает девушек. Отрешён и насторожен одновременно. Телохранитель. Впрочем, Ане не до разговоров. Верховая прогулка для неё – серьёзное испытание. Всё тело цепенеет от напряжения. Прав был тот, кто сказал, что лошадь – лучший тренажёр.
С высокого берега над рекой хорошо видны лодки, возвращающихся к городу рыбаков. В лодках люди везут домашний скарб, скотину, домочадцев. Завтра на рынке опять будет рыба. К троице подъехал Тадарик:
– Можно возвращаться.
……………………………………..
Оказывается, в воротах их ждали. Теснились телеги с людьми, стояли, скучившись стражники. Тадарик сошёл с коня и его тут же окружили люди с телег. Обычно звучный рык вояки «на покое» превратился в успокаивающее рокотание, почти неслышное за гвалтом лезущих к нему людей. Объяснения сопровождали размашистые жесты.
– Что они хотят от него? – спросила Аня у Гастаса.
– Знать: точно ли ушли собачники и куда. Он рассказывает. С высокого холма парни видели их хвост. Кочевники просто бежали. Но у них – овцы. Быстро идти они не могут. Если бы городские дружинники вышли из ворот …
– Эй! Наёмник! Ты! Рядом с девками!
Гастас обернулся. Окликнул его старшина над стражниками. Да не какой-то там десятник или начальник караула, сам воевода. Мощный, бородатый. Пёстрый, полосатый плащ, отороченный бурым, медвежьим мехом прикрывал кольчугу. Шлем блестел накладными пластинками серебра.
– Это ты вчера собаку с собачником успокоил?
– Да. Я.
Рядом с матёрым воякой стоял юноша в не менее дорогом доспехе. Презрительная отстранённость читалась во взгляде паренька.
– Молодец, – снисходительно одобрил ответ Гастаса воевода. – Как насчёт того, чтобы вступить в городскую дружину? Я бы тебя, пожалуй, взял.
– Нет.
– Чего? Ты в своём уме, безродный? Я предлагаю тебе…
– Нет, – повторил Гастас устало. – Объяснять что-либо он не хотел. Да и слушать его никто не собирался.
– Ты совсем страх потерял, наёмник? Забыл, кто ты?
– Градарик? Ты опять? – Тадарик зло смотрел на воеводу. – Опять угрожаешь моим гостям? Почему не скажешь мне?
– Мне не о чем говорить с тобой, Тадарик. А вот твой гость…
– По-моему, вчера он неплохо дрался.
– Этот безродный…
– Градарик, ещё слово и драться будем мы! Это мои! Понимаешь? Мои гости.
– Я ничего не сказал. Но твой гость отказывается от службы.
– Я тоже отказался, в своё время.
– Ну, ты и так, – замялся воин, – приносишь городу много пользы.
– Так почему ты пытаешься оскорбить меня? Оскорбивший гостя, оскорбляет хозяина.
– Тадарик, – вступил в разговор парнишка. – Градарик хотел оказать честь твоему гостю.
– А-а-а, – протянул хозяин постоялого двора так, будто только-только увидел юношу. – Приветствую тебя, Светик. Запомни, мальчик, честь насильно не оказывают.
– Я не мальчик! Я – воин!
– Ты? Воин? – Тадарик как бы наново разглядывал своего оппонента. – Знаешь, мальчик, дорогой кольчуги, для того, чтобы стать воином, как-то маловато. Для этого надо хотя бы иногда выходить за стену. Проклятые собачники ушли, потому, что вы – струсили.
– Тадарик! – взвыл воевода. – Знай меру!
– Я тебя оскорбил? – Тадарик картинно вскинул бровь. В толпе зрителей захихикали.
– Нет, – буркнул воевода. – Проезжайте.
Тадарик вскочил в седло, окинул окружающих взглядом победителя, рявкнул громко и внятно:
– Светик, по старой памяти, прошу: выйди ты хоть раз за ворота. Или ты всю свою смелость на базарной площади оставил? Там ты не был сопляком!
………………………………………………….
На постоялом дворе царила сонная лень. Постояльцы дремлют кто где, на ступеньках веранды скучает Алевтина. Выражение лица у неё кислое. При виде Тадарика, она оживляется, но через это оживление ясно проступает досада:
– А почему меня оставили?
Тадарик спрыгивает с коня наземь, подхватывает любовницу, усаживает в седло боком, по-женски:
– Гастас, я слышал, ты обещал вольную Тине. Не пора ли исполнить обещанное?
– Как скажешь.
Поход к судье не занял много времени. Потом Аня изъявила желание спуститься к реке и пополнить запасы валерьянки, а Тадарик повёл Алевтину по городу. Он купил и подарил ей несколько локтей ткани на платье, ожерелье из неровного, речного жемчуга, крошечный флакон с душистым маслом. Нагулявшись, они зашли в заведение типа трактира или харчевни.
Важные купцы вели за тяжёлыми столами свои, неспешные беседы и их взгляды тут же обратились в сторону вошедших. Тадарик заказал мёд. Авлевтина проголодалась, но еды в этой дыре, похоже, не подавали. Тадарик завёл разговор с ближайшим соседом по столу. О собачниках, которые наконец-то ушли. Спросил про караван. Скоро ли? Нет ли вестей? Вестей не было.
Музыканты тянули две ноты, сплетая из них подобие мелодии. Тадарик повернулся к спутнице:
– Госпожа Тина, порадуйте нас танцем.
Голодная и злая Алевтина надула губы:
– Я – свободная женщина. Ты не должен был ничего обещать, не спросив мня.
– Я никому и ничего не обещал, – равнодушно отозвался Тадарик. – Я прошу тебя. Здесь скучно, но если ты не хочешь развлечься сама и развлечь нас, – мы идём домой.
Равнодушие. Вот что убило всю злость Алевтины. И ещё ей совсем не хотелось возвращаться на постоялый двор в его скуку и безделье.
– Ну, если ты меня просишь… Пусть, только играют что-нибудь повеселей.
– Вздорная у тебя рабыня, – заметил один из зрителей, жадно вперив глаза в танцующую девушку.
– Она не рабыня и никогда ей не была, – ответил Тадарик. – Если конечно не считать плен у собачников. Девица из богатой семьи, где её просто обожали.
– Нельзя так воспитывать дочь, – возмутился работорговец. – Она похожа на гулящую!
– Нам-то какое дело до чужих нравов? – оборвал его Тадарик. – Лучше скажите: что вы думаете о моих постояльцах?
– Они были в рабстве!
– В плену, – уточнил воин. – Они остались, когда на их караван напали собачники. Я рад, что парни смогли спастись и освободиться.
– Да, такая верность – ценный товар, – подтвердил слова воина купец с другого стола. – Один из них убил собаку и собачника. Весь город это знает.
– Ладно тебе, – перебил его сосед. – Сидишь себе в городе и сиди.
– Но собаку-то парень убил, – вставил реплику Тадарик. – Впрочем, с собакой теперь любой из них справится.
– Шутишь?
– Нет. У Лагаста хорошие воины. И сам он скоро окрепнет после плена. Сегодня уже верхом ездил…
– Ну, сегодня ещё каравана нет…
– Тем более.
Реплики – как удары мечей на поединке. Никто ни о чём не просит, никто и ни о чём не договаривается. Но любая торговля начинается с рекламы. Тадарик, конечно, слов таких не знает, но суть понял давно.
Авлевтина возвращается к столу. Её встречают крики восторга. В разговоре участвовали далеко не все посетители. Зрители восторженно вопят, восхваляя красоту и мастерство девушки. Кое-кто просит повторить танец, сует ей в руку серебряные монеты.
Тадарик покровительственно кивает:
– Вы – свободная женщина, госпожа Тина. И если вы хотите танцевать…
Алевтина хочет. Восторг купцов кружит ей голову.
На постоялый двор они возвращаются под вечер. Глаза и щёки Алевтины горят. В кошельке звенит серебро. Тадарик поглядывает на любовницу с благодушной усмешкой. Дела у красотки пошли успешно и он рад, как всегда после удачной сделки. Ну, а долю за посредничество, он возьмёт ночью и натурой. Плата за сговор – тоже часть его дохода, как хозяина постоялого двора.
На дворе – пыль столбом, лязг и грохот. Воины тренируются. Гастас держит аж трёх атакующих. Молодец, парень. Лагаст наблюдает за тренировкой с веранды.
– Где госпожа Анна? – спрашивает его хозяин.
– Её позвали. Кажется, к больному ребёнку. Ириша ушла с ней.
– Хорошо, – кивает Тадарик. Его заслуги здесь нет, нет и доли, но мужчина всё равно доволен. По-человечески.
Потянулось ожидание, которое каждый заполнял по мере своей фантазии и способностей. Алевтине больше не хотелось искать ссор. Зачем? Анькин Гастас – всего лишь рядовой дружинник. Сама Анька, вместе с Иришкой или возятся со своей «зелёной аптекой»: собирают травки и корешки в пойме реки, сушат их, варят не пойми-что, гонят спирт из бражки или бегают по домам. Тоже мне лекарка! Платят ей чистую мелочь. Да она и не всегда эту плату берёт. Добрый доктор Айболит, нашёлся! Старуха помалкивает. И то! Что может сказать потасканная рабыня, если её господин предпочёл молодую, горячую красавицу? А Тадарик, оказывается, личность! Красавец, с характером! Аристократ по происхождению, по положению – второй человек в городе: неформальный лидер и народный трибун, пусть и неизбранный. А женится – так вообще станет первым. А как её любит! При одном взгляде на его мощную фигуру, у Алевтины всё внутри сжимается. Подарки дарит. Одно неприятно: дважды в день упражняется с Анькиным Гастасом. И не поспоришь. Днём да при всех женщина в мужские дела мешаться здесь не должна. А ночью – разговаривать некогда.
Впрочем, всё это пустяки. Долго в городе наёмники не задержатся. Анька с ними уберётся. Домой дорогу искать. Дура. Нет этой дороги. Хотя, пусть идёт. Перед глазами мельтешить не будет. Зато у неё, у Алевтины всё обстоит – лучше некуда. Она – единственная на Пристепье танцовщица. Купцы регулярно приглашают её на пирушки, танцевать, никаких глупостей не позволяют, хотя просто исходят слюной от вожделения. И они, и их знатные гости. И платят ей за танцы хорошо. Больше, чем Аньке за её лечение. Только вот с одеждой по-прежнему проблема. Для выступлений, для прогулок по городу одеваться надо соответственно. Одежда есть, а служанки – нет. Приходиться каждый раз просить Иришку, давать ей деньги. Купить бы рабыню. Хоть самую страшную, но это стоит как минимум восемь больших золотых. Конь дешевле ценится. Зато она всё-таки обзавелась домашним платьем, с которым справляется сама. Ночью это очень удобно. И ещё Алевтину невероятно раздражает здешняя кухня: вечные, рыбные пироги и каша на воде. Хорошо, Анне за лечение два раза давали по овце. Хоть какое-то мясо.