Прошла неделя с тех пор, как виконт д’Эсте инкогнито прибыл в Вену и обосновался под вымышленным именем в ближайшем предместье города. Спустя пятнадцать лет блудный сын своей родины осмелился ступить не ее землю. Камиль-Кристиан, с юных лет привыкший к роскоши и всем новшествам цивилизации, при выборе своего временного жилья дал волю своим привычкам. Он не поскупился и снял уютный особняк, построенный и отделанный по всем канонам второго рококо, которое отражало все вкусы и характер общества: кокетство, позерство, жизнь в вечном движении с постоянной неудовлетворенностью и маскарадом, где каждый друг другу чужд. Сам дом как внутри, так и снаружи почти ничем не отличался от резиденций венской знати, описание коих можно и опустить, так как везде повторяется одно и тоже, лишенное индивидуальности и души. Но одна из многочисленных комнат особняка требует более внимательного рассмотрения. Это был кабинет, святая святых, господина фон Рёгена – д’Эсте. Именно эта обстановка, с первого взгляда кажущаяся нагромождением всевозможных вещей, демонстрировала всю жизнь светского человека со всеми ее крутыми поворотами и неожиданностями, которые любит преподносить судьба.
О днях юности Камиля-Кристиана могла рассказать великолепная мебель красного дерева и кабинетные безделушки, среди которых затаились фарфоровые дамы и кавалеры во фривольных позах, миниатюры с прекрасными женскими головками в овальных рамках и прочие милые сердцу мелочи.
Два великолепных полотна мариниста Айвазовского навевали воспоминания о путешествии в Россию, где виконт блистал на петербургских балах и на музыкальных вечерах в Павловском вокзале.
Приключения в Турции тоже нашли свое отражение в интерьере. На турецких коврах жестоко и хладно сверкала булатная сталь ятаганов и кинжалов, рукояти которых были с восточной щедростью изукрашены рубинами и бирюзой. На полках стояли фески и парчовые чалмы с голов, отрубленных венгерской саблей. У роскошной тахты стоял золоченый кальян – новое пристрастие виконта. Эта пагубная сладострастная привычка сералей помогала отвлечься ему от неприятных мыслей.
Среди этих многочисленных турецких трофеев был еще один, который не выставлялся на показ, но по сравнению с ним и ятаганы, и ковры не имели ценности. Этим трофеем была Динара – женщина из гарема одного богатого бея, которую австриец похитил и привез с собой в Европу. Видимо, у него была слабость к прекрасным иностранкам: венгеркам, корсиканкам, русским и, наконец, турчанкам. Это движение сердца можно объяснить – Динара была если не копией, то отражением незабываемой Соланж д’Авриньи. Их сходство можно сравнить со сходством бриллианта, ограненного мастером-ювелиром, и созданным природой алмазом. Полудикая турчанка полюбила надменного европейца. Наградой за любовь и ласку женщина получила сына, чьими лазоревыми глазами не переставала удивляться счастливая мать. Но в глазах венского общества Динара была служанкой, экзотическим животным при своем господине.
Обстановка кабинета и наложница-турчанка могли рассказать лишь часть истории этого удивительного человека. Но необходимо увидеть его самого. Изменился ли он с тех пор, как он покинул Россию, когда мы оставили его на вокзале в ожидании поезда?
«Почти нет», - скажут одни.
«Да, изменился», - ответят другие. И оба ответа будут верными.
Рыжеватые волосы чуть посеребрились, но не на столько, как это обычно бывает в сорок два года. Фигура стала крепче вследствие безумных скачек в степях и щедрых ударов саблей. А лицо стало еще более надменным. И снова взгляд останавливается на глазах: они чуть потускнели от яркого южного солнца, которое еще больше усилило близорукость. Это вынудило виконта не расставаться с моноклем в золотой оправе.
Да, именно таким Вена увидела его спустя полтора десятка лет. Таким мы застали его в кабинете. Камиль-Кристиан сидел за столом и держал в руках распечатанное письмо. То было извещение о болезни его жены Элизы фон Рёген. Это письмо всколыхнуло его душу и задело старые сердечные раны. Он снова и снова перечитывал письмо, думая, кто мог раскрыть его инкогнито и узнать адрес. Виконт позвонил в колокольчик, его руки слегка дрожали. На зов своего хозяина явился турок-слуга, как в пьесе Мольера.
- Скажи мне, Эреб, кто принес это письмо? Только говори правду, если не хочешь оказаться снова на турецкой каторге.
- Эфенди, разве Эреб тебе лгал? – изумленно спросил турок.
- Если бы ты мне лгал, я бы тебя собственноручно высек.
- Эфенди выкупил меня, эфенди слишком добр, чтобы бить хорошего, преданного слугу.
- Если ты, Эреб, мне солжешь, я тебя продам, как верблюда.
- Господин, эфенди, я скажу все. Письмо мне принес человек в форме. Он мне дал письмо, чтобы Эреб передал его тебе, - слуга находился в неподдельном страхе перед каторгой, которую он уже испытал на себе.
- Тебе что-нибудь сказали? – голос Камиля-Кристиана звучал, как на допросе.
- Ничего не сказали Эребу. Если бы мне сказали, я бы рассказал все моему господину.
Виконт жестом отпустил слугу. Сверкающее стекло монокля внушило ужас в Эреба. Камиль-Кристиан решил отдохнуть на тахте и уже скинул высокие туфли с загнутыми носами (тоже турецкий трофей), как тревожно зазвонил звонок входной двери.
- Скажи, что я никого не принимаю, - слуга еще не успел удалиться.
Турок поспешно вышел. Через минуту Эреб снова вошел в кабинет.
- Эфенди, там женщина. Она не назвала имени и на ее лице черная шаль, как носят у нас в стране. Но она европейка.
- Молода она или нет?- спросил виконт.
- Мне не видно лица, - последовал ответ Эреба.
- Хорошо, впусти ее. Может, она связана каким-то образом с письмом, - турок снова вышел. Виконт перед зеркалом в тяжелой раме поправил брыжи у сорочки и обулся в европейские туфли с подкладными каблуками. Как только он завершил свой нехитрый туалет, в кабинет вошла женщина в траурном одеянии, и креп опускался на ее лицо. По худощавой, еще не сложившейся фигуре можно было понять, что это совсем молодая девушка шестнадцати-семнадцати лет. Ее сверкавшие из-под вуали глаза испытующе глядели на изумленного внезапным визитом виконта. Немая сцена длилась не более минуты, но молчание могло рассказать больше, нежели слова. Между мужчиной и женщиной словно блеснула искра, будто пробежал электрический ток.
- Кто вы, сударыня? – спросил виконт, пристально разглядывая через стекло монокля траурную гостью. Девушка тяжело вздохнула. Из ее худой груди вырвался чуть слышный стон. Она старалась остановить нахлынувшие слезы.
- Вот вопрос, которого я больше всего боялась от вас услышать. Ваши слова меня ранят в самое сердце, и после них не хочется более жить. Неужели вы не узнаёте меня? – голос девушки звучал тихо и нежно, как эолова арфа.
Виконт подошел к ней и стал вглядываться сквозь черный цветочный рисунок крепа в черты лица незнакомки. В этот момент свет от газового рожка отразился от ее глаз, и они сверкнули голубыми огоньками, а из-под капора можно было увидеть светлые локоны.
- Боже мой, Мерседес! – воскликнул ошеломленный виконт. В его голосе звучали неподдельная радость и, вместе с тем, страх. Гостья в этот момент скинула вуаль, и взору предстал лик, которым художники наделяют ангелов на своих полотнах. Две пары лазоревых глаз глядели друг на друга. В одних были счастье и стыд, а в других, боле молодых, искренняя радость и всепрощение.
- Назовите еще раз мое имя, - в голосе девушки появилась уверенность.
- Мерседес фон Рёген д’Эсте, моя дочь! – в эту фразу виконт вложил все свои силы.
- Отец, как я желала вас увидеть. Я ждала целых пятнадцать лет! – Мерседес упала не колени и обвила своими тонкими алебастровыми руками ноги виконта.
- Это я должен стоять перед тобой на коленях, Мерседес, и молить прощение. Встань, прошу тебя, - он взял ее за руки и поднял с колен. Но эти ковры были достойны изящных ножек юной виконтессы, - ты прощаешь меня? – спросил Камиль-Кристиан с надеждой.
- Я вас простила давно, папенька.
Услышав громкий разговор, из смежной комнаты вышла Динара с ребенком на руках. Ее черные очи сверкали из-под густых бровей. Она внимательно разглядывала девушку, словно пантера, готовящаяся кинутся на жертву.
- Кто это? – испуганно спросила Мерседес.
- Служанка, которую я вывез из Турции с ребенком, - смущенно ответил виконт.
- Как она красива, как и ребенок, - одного взгляда было достаточно, чтобы Мерседес признала в нем своего брата. Откуда у смуглой женщины востока светловолосый малыш с глазами цвета горного озера, если его отец - не европеец?- Это не просто служанка. Это твоя новая любовница, папа? – смелость вопроса дочери поразила д’Эсте.
- Это еще один мой грех, - он виновато опустил голову.
- Я вас простила, папенька, я вам прощаю всё, - девушка казалась ангелом милосердия и всепрощения. Тем не менее, виконт решил изменить тему беседы, дабы более не касаться щекотливых вопросов. Безмолвным знаком он приказал Динаре удалиться.
- Я прочитал письмо. Но откуда вы узнали, где я живу? Я прибыл в Вену инкогнито.
- Ах, папенька, я видела вас в карете, когда вы отъезжали от здания оперы, вы по-прежнему любите это искусство. На вашем месте я бы опустила шторы. И не у каждого в городе имеются турки, разодетые, как герои из «Тысячи и одной ночи». А затем полиция довела дело до конца и узнала адрес, и тетя Аметис написала это письмо.
- Да, я узнал четкий и хладнокровный почерк сестры. И ее упрек, ее обвинение читается между строк.
- Тогда почему мы медлим, отец? Ваша супруга и моя мать при смерти, она тяжело больна. Пусть перед тем, как ей придется покинуть наш мир, она увидит вас. Ей так плохо! – Мерседес заплакала. Виконт впервые в жизни обнял свою дочь и поцеловал ее в лоб, которую он запомнил младенцем, а теперь увидел в ней одну из самых красивых и богатых невест Вены, если ни всей Австрийской империи.
- Блудный отец наконец-то вернулся к тебе, моя дорогая Мерседес, моя дочь. Из близоруких глаз, почти отвыкших от слез, потекли две скупые соленые капли, обжигающие щеки. Насколько же хорошо плакать вот так! В этих слезах нет светского лицемерия, а только первозданная искренность - их заложила в нас природа с первых дней жизни. Динара позволила себе выглянуть из соседней комнаты, но это уже была не пантера, а женщина, которая видела, что ее любимый мужчина, ее господин счастлив.
- Идем, Мерседес, я должен увидеть Элизу в последний раз, - он осознал, как сладко произносить родные, близкие сердцу имена двух прекрасных женщин.
- Поедем в моей карете, у меня резвые лошади, - сказала девушка. Эреб накинул на своего эфенди пальто. Отец с дочерью сели в карету, и копыта лошадей нарушили тишину позднего вечера.
Я не буду здесь описывать сцену прощания с умирающей, дабы не волновать чувствительные души и сердца. Было пролито много слез, было получено прощение. Но, несмотря на горе, у каждого на душе было легко. После смерти Элизы наш герой больше никогда не покидал Австро-Венгрии, ему было довольно приключений молодости. Он показал себя заботливым и преданным отцом, скопив огромное приданое и удачно выдав Мерседес замуж. Его сын также был обеспечен достойным будущим.
Спустя двадцать шесть лет виконт Д’Эсте сошел в мир иной. На фамильном склепе можно увидеть надпись золочеными буквами: «Здесь покоится мой дорогой отец, которого я увидела впервые, будучи в шестнадцатилетнем возрасте – Камиль-Кристиан фон Рёген, виконт д’Эсте. Мир праху его».