Каменный великан склонился над избушкой, утопающей в цветущей сирени.
– Ты кто? – спросил с изумлением худощавый семиклассник Тихон Горяев, кружась вместе с кроватью. Крыша и стены избы исчезли. Страха почему-то не испытывал.
– Я – Дух Шихан-скалы! – раскатистым эхом ответствовал великан. – Ты почто, Мурзилка, меня сфотографировал? Не вздумай отсылать энти снимки в журнал «Гео»!
Вчера, проявляя фотографии, Тихон обнаружил в верхней глыбе Шихан-горы рисунок из впадин и выступов: поразительно напоминающий лик человеческий, если не Божий!
Горяев вознамерился отдать фото исполину и пробудился. В кухне горел свет. Папка плавил в тигле свинец. Увидев Тихона воскликнул:
– А, сынок, тебе тоже не спится! Давай помогай. – На столе, словно оловянные солдатики, стояли гильзы. Лежали: раскрытая коробка с порохом, приспособления.
– Заряжаю патроны. – пояснял родитель. – Вот так шилом выковыривают капсюль. Попробуй сам. А этим приспособлением калибруем гильзы. – Отец воткнул гильзу в отверстие втулки, имитирующей диаметр ствола, и надавил на донышко поршнем, похожим на замок маленького орудия. – Эту гильзу выбрасываем, разопрёт в стволе, потом хрен вытащишь! – Батя скрутил из газеты узкий кулёк, влил туда свинец из тигля. Тихоня со своими школьными пятерками считал: температура плавления любого металла выше температуры возгорания бумаги. Но газета выдержала испытание расплавом. Тот остыл на подоконнике быстро. Батя развернул газету и порубил остывшую проволоку на равнобокие части, всыпал в приспособление в виде сковороды, накрыл крышкой. – Давай крути. – приказал папка, указав на ручку в массивной крышке. Тихон завертел маленький жёрнов. Постукивание кусочков свинца становилось всё тише. Заглянул под крышку: в примитивном приспособлении образовались правильные шарики. – Дробь на дичь. – пояснил отец. – А жакан на треть раздвоим.
В дверях возникла мать. Красивая как всегда: – Так! Чему ты тут ребёнка учишь? Война закончилась двадцать лет назад. – молвила родительница. – Мир наступил. Другой войны не будет! В газетах, по радио толкуют. А ты детей к войне готовишь. У сына на носу госэкзамен. Подсобил бы в учёбе. Ты ж до войны работал учителем.
– Тихоня – хорошист. – возразил, отец. – Вот Виктору надо помочь. Но он будущий экскаваторщик. Его агрегат от моего паровоза только трубой и рознится. Ха-ха!
Мать не поддержала юмор отца: – У Виктора в тумбочке лежит самодельный пистолет. А вчера в карьере пацаны улицы стреляли из самопалов. Где они порох берут?
– У меня на замке… в чемодане. – насторожился батя. Он ненавидел обвинения.
– Этим, Кулибиным, твой чемодан открыть – раз плюнуть! Ты чтоб продал двустволку от греха подальше! Бурангулов просит. От твоей охоты одни убытки.
– Не буду продавать. – заартачился папка. – Потом захочешь купить, да не на что будет. Тебе бы одни деньги! Я и так неплохо зарабатываю машинистом паровоза. Кулацкая дочь!!
– Это я-то кулацкая дочь! Да батраков у родителей отродясь не водилось. – разошлась мать. – А жили зажиточно, благодаря трудолюбию. А ты Аника-воин: на пятый день в плен сдался!
– Что ты понимаешь! – вскочил отец. – И несёшь как Бурангулов. Тот не ведает: как с винтовкой против танков. Сейчас они смелые, что пороха не нюхали. А мне военком на собрании вручил медаль «За Победу…». А ты что, голубушка, – выше государству?
Батя со щелчком вырвал ремень из брюк, хлестнул мать через плечо. Словно пружина выбросила Тихоню между родичами, второй удар пришёлся по нему. Отец глянул в расширенные от боли зрачки сына, сел на стул, опустив руки. Тихоня недоумевал: ведь любят друг друга. Он как-то застал предков. Их класс отпустили раньше. Родители сидели, на лавочке, под яблонькой. Ворковали как голуби. Он по-ребячески, с любопытством в упор разглядывал их. Будучи взрослым, понял: надо было оставить их наедине, глядишь: идиллия продлилась вечно.
Дух Шихан-скалы обходил посёлок рудокопов. Властью данной ему небесами, он усыпил всех в округе, даже собаки не тявкали. Дух позволял лишь школьному корреспонденту Мурзилке как он его называл, видеть во сне свои похождения. Великан тоже был не вечен. Ему всё труднее давались ночные обходы. Время брало своё. Растения всё глубже запускали корни, дожди выдолбили плешь на голове, морозы множили трещины. Когда-то и он рассыплется. Превратится в холмик, в ровное место. И никто не вспомнит о нём? Нет! Так не должно быть. Исчезнуть бесследно – страшная доля. Он должен оставить свой образ, хотя бы в рассказах Мурзилки. Шихан помнил ещё юрты кочевников по берегам речки Буландихи. Как к уже оседлым башкирам пожаловали европейцы. Они скупили за бусы и иную мишуру землю, богатую железом. Вырыли карьер. Не гнушались детским трудом аборигенов, которых прозывали шматами. Шмат – ошмёток от лохмотьев. В такие страхолюдные отрепья рядились местные рудокопы, что даже бродячий уральский народ именовал их шматами! Но шмат – не только презрительное прозвище, но и гордый титул, если его произносит сам шмат. Полтораста подростков, не выполнивших нормы, запороли приказчики на руднике. Здесь их и закапывали. Шихан во сне наставлял иезуитов. Да не он один. Сколько их – представителей Бога, в разных ипостасях, расставлено по планете. И упустили простолюдинов. Бунт их был ужасен! Великан начинал обход с Бугорышка. Так шматы назвали возвышенность, где начинался поселок. Великан заглянул в окна ближайшей избы. Смутная угроза исходила от неё. Изба хлопала веками-ставнями; разводила ветками черемух; скрипела крыльцом: «Не слухают они меня!». В ней обитала семья Бурангуловых. Выделялся младший Рустам. Он корпел за одной партой с Тихоном.
– Ложно гуторят: совсем не привлекают друг друга противоположные характеры. – размышлял исполин. – Это в неодушевлённой природе притягиваются разноимённые магниты. А Тихоня и Рустам равны нравами. Только один научился гасить агрессивность, скрывать презрение к нелюдям, завуалировал желание выделиться.
Горяев сел за письменный стол в своей комнатке. На столе – приёмник с зелёной мерцающей лампочкой во лбу, как глаз циклопа. – Сергей Прокофьев. Симфоническая сказка «Петя и волк». – комментировал диктор. – Отзвучали скрипки, подчеркивая шум леса, передавая свист ветра в ветвях. Вступает валторн.
Жаль, Горяев не различал инструментов. В их доме хранилась балалайка. Отец мечтал научиться играть. Тихоня сумел подобрать лишь мотив народных частушек.
Он достал из портфеля тетрадь. Из окна просматривался проулок. Слева от проулка – дом Рыхловых, далее избы Бурангуловых. Правее от проулка особняк одноклассника Алеши Селянина – квадратного парня, небольшого роста, со стрижкой «Под горшок». С виду уравновешенного. Но когда Рустам, завоевательные гены которого вынуждали всех проверять на прочность, «присыпался» к Алеше, обозвав его Поповичем, тот «выписал» Бурангулову в глаз. Недурственный фингал не могли не заметить учителя. На педсовете Рустама допрашивал сам Бегемот, Бига – так за глаза называли директора школы за его тучность. Бурангулов не выдал друга. Иначе Алеше грозил бы «неуд.» по поведению и запрет на поступление в любое учебное заведение. Горяев же считал прозвище «Алеша Попович» похвальным: так величали русского богатыря. Но Рустам умело добавлял в лесть иронии и получался дерзкий сарказм. Тихоня и сам, обиделся как-то на совсем неоскорбительную кличку. Бурангулов нарисовал мелом на доске пламя, человечка и подписал: «Пожарник Горяев». Тихоня, не ожидал от себя эдакой прыти, толкнул Рустама, припечатав его щекой к доске. Алеша подначивал:
– Скажи своему старшему брату Виктору, он ему врежет. Твой брат умеет.
Фантазия Тихони рисовала картину: Рустам жалуется своим старшим братьям, те отцу. И вот на Бугорышке, но уже с табличкой «Куликовское поле» сходятся две многодетные семьи. Отцы засучивают рукава. Проигрывает Бурангулову по габаритам папка Горяевых, однако в его руках появляется двустволка. Но над ними зависает каменный великан и раскатисто вопрошает:
– Чем человек отличается от животного?
Извини, читатель, но это уже сон.
– Человек умеет разговаривать. – первым находится Тихоня.
– Точно! – громоподобно констатирует Шихан. – Люди - не звери, и должны регулировать отношения словами. Научись владеть гипнозом слова, Мурзилка!
Окно в спаленке Тихона в теплую погоду не закрывалось. Внезапно панораму проулка заслонила коренастая фигура Рустама. Горяев, аж, подскочил на стуле.
– Пойдём в кино. – предложил Рустам.
– У нас с тобой внеклассная работа. – заметил Тихон. – Надо склеить макет броневика, с которого выступал Ленин на Финляндском вокзале.
– Впереди целых три часа. – обнадёжил Бурангулов. – Успеем всё сделать.
Друзья расположились в зале избы Горяевых. Бурангулов достал из внутреннего кармана пиджака рентгеновский снимок, поставил в проигрыватель. Тихоня с прислушался к завораживающему ритму иностранной мелодии. Рустам подпевал.
Приятели разложили на столе картон, выкройку. Тихоня читал инструкцию, Бурангулов вырезал, наклеивал на картон части броневика, ложил под пресс книг. Они стояли за стеклянными дверцами шкафа до потолка. Приходили люди, просили почитать. Мать спрашивала: «Где живёте?» Не отдавать книги у шматов не считалось воровством.
Горяев подметил за собой странность: теоретически он знал лучше всех, как надо мастерить. Вот осталась малость: установить Ильича, а у Тихони опустились руки. Рустам ладил, не замечая пассивности Тихони. Тот один бы не соорудил макет.
– Какой я себе кинжал сработал. – похвалился Рустам, убедившись, что в доме никого нет. Достал из ножен, вшитых с изнанки брюк, внушительный клинок.
– Зачем такой большой? – удивился Тихоня. – Тебя и так боятся! Можно «загреметь» за ношение холодного оружия. Перочинный ножик многофункциональней.
– Ха, ха! – поднял Рустам на смех складешок Горяева. – Показал бы я такой вчера , меня бы с ним и похоронили. Ты же помнишь – на первомайской демонстрации: я познакомился с городской девчонкой. – продолжал Бурангулов. – Расстаёмся поздно. Автобусы не ходят. Прохожу мимо Шихана. С него спрыгивает шибздик в кепке. Достаёт нож. Я выхватил свой. Шкет попятился: «Ладно, можешь идти». И обратно залез. Кричу ему: «Ха! Кто кого отпускает?».
Горяев смущён, молчит. Он знает о физическом дефекте Рустама. В школу из военкомата приезжала комиссия. Измеряли рост, вес, давление, молодая медсестра с интересом проверяла, что у мальчиков в трусах. Выйдя в коридор, Тихоня обратил внимание на Рустама. Тот стоял в пол-оборота к окну. Тёмная его щека пылала. Рядом – Бига. Бурангулов не желал заходить в кабинет. Хотя и мечтал отслужить в армии. – Чего он так тревожится? – поинтересовался Горяев у Алеши Селянина. Тот пояснил: – Дед у них, Борей, живёт отдельно, видел, наверно, его халупу? Так вот, он потребовал, чтоб сделали Рустаму обрезание. Родители отказались. Борей пообещал маленькому Рустаму скроить костюмчик. Разложил голого на куске материи, и ножницами для тканей…. В больнице поправили член как могли. – Ты, я смотрю, совсем ничего не знаешь? – забеспокоился Алеша. – Не вздумай Бурангулова величать татарином. Рустам желает быть русским. Сергей Рыхлый, играя в футбол, в запале обозвал его «чёрным» за смуглость. Так Бурангулов таких «пиндалей» ему под зад надавал! Рыхлого отнесли на руках. Родителям сказали – упал в карьер.
Тихоня пришёл из школы. На табурете спиной к дверям восседал Бурангул-ата. На столе – патроны, один из них с жаканом. Отец преломил ружьё, достал шомпол.
– Главное безопасность. – поучал папка. – Не направляй ружьё на людей, даже если знаешь, что оно не заряжено. Раз в году и грабли стреляют. У русских есть притча…
Тихоня прошёл в спальню. Услышал: в кухню влетела разъярённая матушка:
– Ты корову продаёшь чоли? Кончай травить свои охотничьи байки. Надоел уже всем!
Оторопев на некоторое время, Бурангул-ата с надменностью замечает:
– Распустил ты барышню, Пётр Иванович. А у татар, муж для жены – второй Бог!
***
Тихоня разложил самодельные билеты. Брал их и вслух отвечал. Луч солнца из-за Шихана позолотил сирень. У забора проявился запыхавшийся Алеша Селянин:
– Пойдём, посмотрим! – затараторил Лёша, хмуря лоб под чёлкой. – Рустам застрелил тётушку. Она летом приезжает из города погостить. Хотел попугать. Снял ружьё со стены. Как в одном стволе оказался патрон, никто не знает?