Летяга

Виктор Прутский
Они бегали за нею с полчаса. Первым её увидел Кеша, он вскинул руку, что-то крикнул и сорвался с места, утопая по  колени в снегу. Из-за трещавшей «Дружбы» Андрей ничего не понял. Отбежав шагов десять, Кеша остановился и снова закричал, показывая вверх. Андрей снова  ничего  не услышал и не увидел и с досадой заглушил мотопилу (она плохо заводилась), злясь на заполошного помощника: «Сорвался и побежал, нет толком объяснить!»
- Летяга! – крикнул Кеша. - Зачем заглушил?

Летяга? Андрей прибавил шагу. Недели две назад они ещё как-то поспорили в бригаде. Андрей и другие ребята доказывали, что белок-летяг в Якутии  быть не может.  Кеша утверждал, что видел и  держал их в руках.
- Тёмная такая? – спросил тракторист Капустин.
- Ну.
- То ворона.
Все засмеялись.
- Сам ты ворона! – обиделся Кеша. – Козёл чумазый. Пусть они не видели, а ты же в тайге вырос.

От своего земляка-якута Кеша не ждал такой обидно шутки. Он ещё раз презрительно посмотрел на Капустина:
- Действительно не видел,  что ли?
Тракторист улыбнулся.
- Кеша прав, ребята, - сказал он. – Есть летяги.
Кеша тоже примирительно улыбнулся:
- Козёл…

Слово «козёл» было у Кеши и бранным, и ласковым – всё зависело от тона, с каким оно произносилось.

Некоторые ребята тоже подтвердили: есть. Андрею не верилось. В пятьдесят градусов мороза белки-летяги? И вот Кеша показывал на  высокую, серебристую от инея лиственницу.
- Где?
- Да вон же, вон!

Андрей начал дёргать за шнурок, и  «Дружба» наконец затрещала. Он подошёл к стволу, определяя, в какую сторону свалить, и тут увидел, как белка ловко спланировала на другое дерево. Точно, летяга!

И началась гонка. Они валили одно дерево, но она перелетала на другое, и всё повторялось. Узнав, в чём дело, к ним присоединились ещё два вальщика, чокеровщик и тракторист. Теперь трещало  три  пилы. Дважды зверёк оказывался на снегу, но успевал взбираться на дерево. Третий раз не успел. Сначала Кеша опрокинул его шапкой, а уже у самого дерева летягу настиг брошенный кем-то сучок. Удар пришелся, видно, по голове, и некоторое время белка билась в конвульсиях, то натягивались, то ослабевали её перепонки.  Все стояли и смотрели.

- Да заглушите вы свою технику! – сказал Кеша. – Палкой швыряют, козлы! Поймать надо было!
Он взял летягу за передние лапки, развёл их в стороны, показывая, что вот же они, перепонки,  кто там не верил? Зря только угробили зверька.

Подержали в руках и остальные узкое и лёгкое беличье тельце, поудивлялись, как на таких небольших перепонках она умудряется летать. Охотничий азарт прошёл, и теперь  смеялись над тем, как  шестеро вооружённых техникой лбов не могли поймать такого маленько зверька, столько леса угробили…

Темнело, рабочий день был закончен.
- Ты, Петька, пристукнул её? – сказал Кеша. – На, твоя добыча. Великий охотник.

- На кой она мне, - отвернулся чокеровщик  Петька, невысокий крепыш с усиками.
- Давай сюда.
Андрей взял белку и рассмотрел ещё раз застывшие бусинки глаз, начавшие коченеть на морозе перепонки. Совсем лёгкая. Хотел положить в карман куртки, но это показалось неудобным, и он устроил её на груди под курткой, выставив мордочку наружу. Кеша, наблюдавший за его вознёй, улыбнулся:

- Думаешь,  оживёт?

У Андрея и в мыслях не было такого, но теперь он подумал:  а что, может, её просто оглушили, и она придёт в себя? Засунул поглубже за пазуху, ощутив мягкую нежность меха. Сердце зверька не билось.

-  Мёртвая, - сказал он.

- Ну всё, поехали, - заторопил Капустин. – Уже темнеет.

До базы было не так уж далеко, и Андрей с Кешей не стали цепляться на трактор, решили пройтись пешком. Некуда торопиться. Вечера такие длинные, что и так не знаешь, куда себя деть.
2
Стоял  март, большие морозы уже отступили, это было самое приятное для лесорубов время: и не холодно, и снег сухой, не тает на тебе, как в апреле.

Слабеющий грохот удалявшегося трактора ещё больше усиливал наступившую тишину. В чистом небе проступил серп молодого месяца, забрезжили самые крупные звёзды. Извилисто тянулся тракторный след. По вдоль и поперёк исхоженной и изъезженной деляне чернели на белом снегу пни,  сучья;  полёгшим воинством лежали  лиственницы. Звёзды, проступавшие всё гуще, будто всматривались, что там внизу за погром такой.

Андрей снял варежку, потрогал под курткой белку, она была твёрдой и холодной. Он переложил её в широкий карман куртки.

- Какое сегодня число? – спросил Кеша.
- Девятнадцатое, кажется, а что?
- Лесовозники говорили, что Пахом к нам сегодня собирался.

Пахомом называли мастера Пахомова.
-План?
-Ну. Февраль же был короткий, - сказал Кеша.

Ясно, что мастер будет уговаривать их продлить вахту ещё на неделю. Наряды закрывались  двадцать пятым числом, и леспромхозу, значит, как  студенту, не хватало одного дня для сдачи плана. Обычная нервотрёпка в конце месяца.

- У нас вообще-то план будет и так. Как ребята...
- А ты как?

Андрей  пожал плечами. В наступившей тишине чужеродно скрипел под валенками снег, и ему всё казалось,что кто-то осуждающе смотрит с той бездонной высоты, где обитают звёзды. Серп луны был почти вертикальным; если приделать нос и глаза, как в детских рисунках,  то  луна будто тоже смотрела вниз. Когда-то отец объяснял ему, что если  на рожке молодого месяца ведро удержится, то месяц будет сухим, а если не удержится, то дождливым. Сейчас бы ведро свалилось. Значит, конец марта и начало апреля будут снежными. Это плохо.  Скоро вообще не поймёшь, что надеть на ноги: валенки промокают, в болотниках  холодно.

- А где живёт летяга?
- Летяга? Наверное, как все белки, в дупле.

Помолчали.

- Не знаю, - сказал Андрей, вспомнив о мастере. – В принципе  можно и поработать. Только… как ты считаешь, какой процент из того, что мы наворочали, пойдёт в дело?
- В дело? Ну… процентов восемьдесят?
- Шестьдесят. Если не меньше.

Кеша присвистнул.
- А остальное?
- Что-то, утонет, что-то сгниёт, что-то пойдёт в отходы и будет валяться.
- Не половина же!
- Ты зря не читаешь прессу, сейчас кое-что начали печатать: перестройка же и гласность!
- Нет, ну что у нас бардак кругом – это понятно. Но что половина нашей работы – козе под хвост – как-то обидно. Хотя… - он хохотнул. – Месяц назад жена купила шесть стульев – все рассыпались. Ну, мы сами виноваты: садились на них.
- Что ж ты хотел! – засмеялся и Андрей.
- Знаешь, сначала я вскипел. Стул, который подо мной стал разваливаться, я ещё и об пол грохнул, такое  зло взяло. Ах вы сволочи, думаю, бракоделы! А потом поостыл, подумал. Мы здесь разве лучше работаем? За это же, - Кеша повёл рукой вокруг, где маячил  изуродованный, большей частью уничтоженный подлесок, - надо судить,  а не награждать грамотами.

Кеша помолчал, вздохнул.

- Мой дед, он всю жизнь провёл в тайге, не любил меня. Помню, приду к нему, а он смотрит на меня, смо-отрит. Я ещё думал: что он смотрит, как на незнакомого? А я уже в лесу работал. Теперь-то понимаю, что был для него действительно незнакомым существом… «Байаная, - говорит, - не боишься?» Байанай – это наш покровитель охоты. Знаешь, у якутов  к  дереву, к воде всегда было особое отношение.

Кеша снова помолчал
- Да и какой я якут? Якутского языка толком не знаю. В прошлом году дед умер…

Скрипел под валенками снег, чернели на снегу бывшие деревья.

- Сейчас  мне перед ним стыдно, а тогда я его  тоже не любил. «Тайга вам отомстит!» - говорил он. А я смеялся… Слушай, почему мы стали такими? Ты вот говоришь, я газет не читаю. А мне противно их читать. Все учат, учат,как работать. А работаем всё хуже. Со мной в школе учился один тип: нахал, в душе ничего святого – и вот он сейчас пишет статьи.  Доярку  учит  коров доить, агронома – сеять, директора – руководить. Выходит, что доярке, агроному, директору – всё до лампочки, а этому прохвосту – надо. Это что такое? Должно же быть наоборот.  Козлы… Ты белку не выбросил?
- В кармане.
- Вообще-то их осталось мало, я уже лет пять не видел. Подожди… - Кеша остановился и осмотрелся. – Где-то здесь у нас ружьё спрятано. Ага, вон та берёзка.
- Зачем тебе?
- Отсюда  метров  триста  - небольшое озерко. Я там уже два раза коз видел. И следов навалом. Посмотрим?
- Ночь…
- Так видно ж! Пошли.
3
Кеша свернул с тракторного следа, и Андрей неохотно пошёл за ним. Молодой месяц хоть и не давал много света, но благодаря снегу было достаточно видно. Кеша разгрёб у берёзки ногой снег, и показался серый мешок. Он достал из него чехол с ружьём,  соединил ствол с прикладом. Патроны лежали в целлофановом пакете. Два вставил в стволы, а еще несколько протянул Андрею.

- Мы вот как сделаем. Ты пойдёшь к опушке и затаишься  у дерева, а я сделаю полукруг радиусом с полкилометра. Буду посвистывать, стучать палкой, может, кого выгоню на тебя. Угу?
- Давай.

Дойдя до нетронутого леса, Андрей  прислонился спиной к толстой лиственнице, почувствовав её жесткую кору. Приклад стукнулся о дерево, и он поправил на плече ремень, но снимать ружьё не стал. Смотрел, как тёмная фигура Кеши приближается к лесу и думал о том, что ничего у них не выйдет: козы не дураки, чтобы бежать на открытое место, пропахшее солярой  и  захламлённое сучьями.

Кешу поглотила стена леса, и Андрей остался один в напряжённой тишине. Он смотрел на деревья, луну, звёзды и  ощущал какую-то недоступную пониманию связь. В его сознании  что-то росло, ширилось, охватывая убитую летягу, погибшее лесное воинство, вглядывающиеся в деляну звёзды. В нём барахталось извечное стремление человека осознать самого себя и свою роль во всём сущем. И  вот  то, что росло и ширилось, уже не знало никаких границ и охватывало внутренним зрением не только землю, но и звёзды. Он видел летящую в пустоте голубую планету, которая медленно поворачивалась вокруг своей оси, будто искала, где бы найти спасение. Поверхность планеты была местами забинтована  светлыми облаками, а там,  где их не хватало, просматривались коростой струпья городов, плешины лесов, тяжело ворочались свинцовые волны океанов, отравляемых сточными канавами рек. И казалось, что на этой грустной планете хозяйничает шайка безумцев, решивших разграбить, растерзать планету, но не понимавших, что уйти им после этого налёта  некуда. Над Якутией было чистое небо, и он увидел недалеко от  извилистой голубоватой ленточки реки большую плешь исковерканного леса и прислонившегося к  стволу лиственницы человека с ружьём – одного из шайки безумцев…

Из забытья Андрея вернул поднятый Кешей шум: он свистел, стучал и казалось, что кто-то долбит молотком по морозной хрупкой тишине, и она трескается, дробится на мелкие части. Ружьё так и висело на плече, и он чувствовал, что если бы  сейчас прямо на него выскочили козы, он так и не снял бы  ружьё  и даже представил, как  два молодых козлёнка подошли к нему, вытянули шеи, а он пожалел, что у него нет для них никакого лакомства, и только  ласково их   погладил…

Андрей вздрогнул от вспорхнувшей поблизости птицы и уже через секунду стоял с ружьём наготове,  сбросив к ногам рукавицу и держа палец на курке. Ватный шум крыльев  стих, и он  улыбнулся, удивившись, как быстро сработал то ли инстинкт самосохранения, то ли  охотничий азарт. Взлетевшая птица вернула его в реальный мир, где Кеша был загонщиком, а он стрелком, и Андрей теперь пристально вглядывался в  глубь леса, не веря и всё-таки надеясь на везение. Последний раз они подстрелили козу ещё осенью, Капустину тогда повезло. Кто-то, видно, всё же проболтался, потому что приезжал охотинспектор, но ничего, понятно, не нашел. Риск есть. Но комплексом вины на вахте не страдал никто; высокому начальству лицензии находятся чуть ли не в любое время года, а  у них даже в суп положить нечего; и пошли они, это проповедники, подальше! Да и начальство на требование получше снабжать мясом беспомощно отшучивается,  что, вокруг вас, мол, летает и бегает мясо, а вы просите.

Но дичи становилось всё меньше. Андрей стоял и вслушивался в ночные шорохи, ожидая, что  якутский  покровитель охоты  Байанай  пошлёт им с Кешей удачу. Кеша, судя по звуку, прошёл ужу две трети дуги, но тайга ничем себя не выдавала, стояла сурово, угрюмо и даже, казалось, враждебно.  Андрей вспомнил Кешиного деда, осуждающе смотревшего на  своего  непутёвого внука, и подумал, что ждать  помощи им с Кешей не от кого.

Правая рука Андрея настыла, и он вспомнил про рукавицу. Осторожно, без резких движений поднял её, надел, но мех был холодный, и он стал в ней сжимать и разжимать пальцы, разгоняя кровь. Скоро на опушке показался Кеша и направился в его сторону. Андрей тоже вышел на открытое место.

- Мертвая тайга, - сказал, подойдя, Кеша. Рукавицы он держал в руке, распарившись от ходьбы.

Они уложили ружьё на место, присыпали мешок снегом и вышли на прежнюю дорогу.
- Неинтересно стало в тайге, - не мог успокоиться Кеша. – Помню, в детстве сто метров не пройдёшь, чтобы кого-нибудь не вспугнуть, не увидеть.
- Значит, уже всех и вспугнули, и увидели. Но ты не переживай. Как выразился один юморист, в природе ничего не исчезает, а просто заносится в Красную книгу.
4
Кеша засмеялся.
- Неплохо сказано. Но если так пойдёт и дальше, то  в конце концов и нас придётся заносить туда же.
- А чем мы лучше. Только кто будет заносить?
- Как кто? Тот, кто окажется последним. Впишет каллиграфическими буквами «Гомо сапиенс» и  отдаст богу душу. – Кеша снова засмеялся. – А что? Красиво. Сделал своё дело – уходи. А?
- Земля бы обрадовалась, - задумчиво сказал Андрей, вспомнив летящую планету  с коростой городов и сточными канавами рек. – Со временем снова бы расцвела. – Помолчал. – А может, и не расцвела бы уже. Раненое существо не всегда выживает. Но вообще…
- Что?
- Да нет, так…

С некоторых пор Андрея мучили мысли, которыми он  хотел поделиться, но стеснялся. Хотя мысли были самые простые и естественные: откуда он, Андрей, взялся на белом свете? И не только он, а всё: и люди, и звери. Из давних школьных познаний он однажды  вдруг понял, что буквально всё – хоть камень, хоть листик, хоть человек - состоит из тех же электронов, протонов, ню-мезонов и бог знает, что там ещё найдут. Не было ни земли, ни нашей галактики, а то, из чего он,  Андрей , состоит, где-то существовало. Где? Учёные говорят, что вселенная сейчас расширяется. Значит, надо полагать, что она периодически схлопывается в единый комок материи, потом взрывается, триллионы лет расширяется. Во время этих циклов появляются и исчезают цивилизации. И по любой теории вероятности, нет уже во вселенной такого уголка, где бы то, из чего мы состоим, уже не побывало в качестве живой и неживой природы. И ещё, разумеется, побывает миллионы раз. И может быть, именно поэтому  нас посещают странные видения и  живёт в нас ощущение вечности…

Об этом и хотел сказать Андрей, но очень уж это было далеко от реальной жизни.  Да  и глупо думать,  кем или чем ты был триллион лет назад, когда не знаешь, что с тобой будет завтра. Уже слышался на базе монотонный стук движка, дававшего электричество, и Андрей только спросил:

- У тебя никогда не бывает ощущения, будто уже когда-то жил?
Спросил с некоторой опаской, поэтому произнёс фразу с шутливым оттенком, но Кеша, помолчав, ответил вполне серьёзно:

- Кто его знает. Что-то такое иногда мерещится. Особенно перед сном. Лежишь в темноте, глаза закрыты, а видишь какие-то сменяющиеся фантастические картины: развалины, неизвестные растения или животные, что-то клубящееся… бред, в общем. Слушай, мы же совсем забыли, сегодня Райкин по телевизору! Сколько сейчас времени?
Кеша снял рукавицу и стал вглядываться циферблат.
- Не пойму. Спички есть?
Андрей достал коробок, чиркнул спичкой. Был девятый час.
- Ну, порядок, - сказал Кеша. – Райкин в девять с чем-то.

Андрей положил спички в карман, и пальцы коснулись белки, о которой  уже забыл.

- Ты ещё не выбросил? – удивился Кеша. – Зачем ты её таскаешь?

Андрей хотел бросить её в снег, но передумал.
- Не все же видели, пусть посмотрят.

Послышался лай, и к ним подбежал, виляя хвостом, словно извиняясь за промашку, пёс неизвестной породы Ворон, прозванный так за свою чёрную масть. Деловито понюхал карман Андрея.

- Чует охотник, - похвалил Кеша. Он потрепал собаку по холке.  Ворон взвизгнул, попрыгал возле Кеши, снова понюхал карман  Андрея и гавкнул, словно спрашивая.
- Потом посмотришь, - сказал Андрей.

Экономя время, они не пошли  в барак, а решили сначала поужинать, чтоб не опоздать на Райкина. Кухня  располагалась  рядом, в отдельном домике, разделённом на две неравные части:  собственно столовую и закуток, где  жила кухарка тётя Паша. Особым кулинарным искусством Тётя Паша не отличалась, но была добродушной и весёлой женщиной. Вот и сейчас она не стала выговаривать за опоздание, а была, видно, рада, поскольку страдала от недостатка общения: всё одна и одна со своими кастрюлями. Молчать она не умела совершенно, и ребята знали о ней всё. Муж сгорел от водки, но прежде чем уйти в мир иной, успел и её приучить к этому зелью; и в свои сорок семь тётя Паша выглядела на все шестьдесят. Жила с замужней дочерью, рассказывала о прижимистом зяте, решившем купить машину и считавшем каждую копейку. «Не люблю я жадных, - говорила она, - но пусть. Лучше машина, чем водка. Я и дочке так сказала: пусть, говорю, копит. Машина – это вам обоим, а начнёт пить – и с тебя всё пропьёт. Ничего, хороший зять», - заключала она.

В период между вахтами тётя Паша иногда пила два-три дня, приезжала разбитой, но быстро  отходила и сама над собой подтрунивала: «Загуляла бабка!» Пьяниц, алкоголиков, она не оправдывала, но понимала их и жалела, как  обиженных судьбой людей.

Тётя Паша суетилась у стола, и,  пока  ребята умывались, успела пересказать все новости. Мастер, оказывается, приезжал, было короткое, но шумное собрание.

- Умрёшь с вашего Капустина! – смеялась она, подавая на стол. Пахом, значит, затеял, как это… ну, годовщина, международная солидарность – политинформация, вот! Ну, все же сидят и слушают, как обычно. И тут Капустин: «Николай Гаврилович, а можно вопрос?» Тот - пожалуйста. «Николай Гаврилович, а какого на земле больше человечества – прогрессивного или непрогрессивного?» И так всю дорогу. Пахом только начнёт говорить, а Капустин снова… Во, опять  выглядывает, ну попрошайка!

Из-под кухонного стола выглядывала хитрая мордочка горностая Мишки. На базе он жил вполне легально. В руки, правда, не давался, но никто его не обижал, с обязанностями мышелова  он справлялся не хуже кошки. Жить Мишка предпочитал в кухне, но забегал и в барак, считая, видно, его своим охотничьим участком.

- Так что решили насчет работы?
- Немного поартачились,  но  согласились быть до двадцать пятого. Потом, говорит, отдохнёте хоть три, хоть четыре дня. Перед вашим приходом уехал.

Одеваясь, Андрей вспомнил про белку и вытащил её из кармана.
- Тётя Паша, такого зверя видели? – он расправил на ладони обмякшие перепонки.

Кухарка подошла ближе.
- Что это?
- Белка-летяга.
- Господи, чего только нет на свете. И – куда её?
- А никуда. Нечаянно убили.
- Бедняжка… О-хо-хо! – вздохнула  она и  начала убирать со стола. – Вот так и вся наша жизнь, как у этой летяги. Нечаянно родился, нечаянно живёшь, нечаянно попадёшь под какое-нибудь колесо…

- Спасибо, тётя Паша, мы пошли, - сказал Кеша.
- На здоровье, ребята.
- Сегодня Райкин по телеку, знаете?
- Райкин? Я люблю Райкина. Когда?
- Точно не помню, но где-то скоро.
- Сейчас прибегу.
В морозном небе зябко дрожали звёзды, ровно стучал движок электростанции, светились окна бревенчатого барака, к которому вела  от кухни натоптанная тропа.

Барак представлял собой длинное строение с печками и кроватями для бригады из полутора десятка человек.  Капустин, возле которого опоздавшие примостились,  спросил:

- Пусто?
Андрей кивнул: пусто. А Кеша улыбнулся:
- Ты тут, говорят,  экзаменовал  Пахома?
Ребята, сидевшие поблизости, засмеялись. Поощрённый таким вниманием, Капустин  сказал:
- То, о чём он рассказывал, я слышал ещё в третьем классе.
- Капуста – несознательный человек, - подключился сосед по койке. Его, понимаешь, просвещают, а он желает оставаться тёмным.
- Спокойно, - ответил Капустин, принимая тон соседа. – Сейчас перестройка, можно говорить всё, что думаешь.
- При условии, что твои мысли  - правильные. А у тебя мысли – неправильные…
- Кончайте базарить! Тихо! Райкин! -  раздалось сразу несколько голосов, и наступила тишина. Открылась дверь, и вошла тётя Паша. Ей предложили единственный   в комнате стул.
5
Вещи, с которыми выступал на экране Аркадий Райкин, были не новыми, но таково уж свойство настоящего искусства, что  и во второй, и в третий раз оно воспринимается как что-то первозданное. Артист постоянно перевоплощался, заставлял людей смеяться над своими же пороками, и трагические по своей сути понятия переводил каким-то колдовским способом на язык смеха. И полтора десятка человек не отрывали взгляда от экрана телевизора, где седовласый маг показывал: «Вот так мы с вами живём; это, конечно, смешно, но  разве  это только смешно?» Андрей поглядывал на ребят,  смеялся вместе со всеми.

Передача закончилась, но ещё долго цитировались отдельные фразы и звучал смех. Наконец улеглись и потушили свет.  Во сне Андрей бежал с «Дружбой» за белкой-летягой, валил дерево за деревом, пока белка не затихла  от удара брошенного Петькой сучка.

А потом к ним приехал на деляну Райкин. Вернее, его привёз Пахом и сказал: «Сегодня  политинформации не будет,  а вместо этого перед вами выступит Аркадий Райкин». Пахом вытащил из портфеля мёртвую белку-летягу и добавил, обращаясь к Петьке: «А с тобой разговор будет отдельный».

Все члены бригады уселись на брёвна, а Райкин – седой, в черном костюме, галстуке и  белой  рубашке – взошёл на эстакаду, обвёл взглядом присутствующих и в своей привычной манере начал:

«Ну, так куда летим, граждане пассажиры?  Что?  Никуда не летим?  И я так думал. А вот недавно у нас  один товарищ лекцию читал, так говорит: летим.

Вот вы, говорит, сидите в этом зале или едете на своей машине, или получаете премию, или пишете жалобу, что вам не дали премию, или делаете что-нибудь ещё, или вообще ничего не делаете – вы всё равно, товарищ этот говорит, летите. Летите на большом корабле, который называется нашей планетой.

Вот, говорит, по отношению к своей соседке вы сидите, а по отношению к нашему светилу – движетесь. Не говоря уже про Альфу Центавра (звезда такая вроде бы есть). Так применительно к этой Альфе даже наше солнце, говорит,  не может на месте устоять.

Ну, что солнце движется, это мы и без учёных знаем. Утром всходит, а вечером заходит, чтобы нам отдыхать свет не мешал.

И вот всё это вместе, то есть мы, соседка,  Земля, солнце движется, говорит,  в районе Млечного Пути. В районе. То есть в стороне от него. К этому Млечному Пути нам ещё, выходит, долететь надо. Если вообще летим в ту сторону. А некоторым уже сейчас подавай молочные реки.

Но не в этом дело. Что он говорит дальше…

Вот, говорит, была Земля, и не было на ней никого. Потом появились одноклеточные, многоклеточные, а затем и членистоногие. И – побежали. Кто куда. Ноги есть – надо их использовать, иначе засохнут!

Но это ещё не про нас. У некоторых было побольше ног и тем не менее они добегались. Бегать тоже надо с умом!

А выбежали все вроде бы из воды. А кто поленился, так тот  и до сих пор плавает. Не все, правда. Некоторых уже поймали и посадили в Красную книгу. Но это я забегаю вперёд.

Так вот. Вздымались волнами моря, зеленели травой степи, шумели джунгли и тайга, и бурлила повсюду жизнь.

Ну, знаете, один бегает, другой плавает, а тут ещё летуны появились – никакого порядка. И тут вроде бы кто-то  встал на задние лапы, передней почесал затылок и произнёс: «У-у?»  А собеседник якобы ответил: «У-у!» Взяли они в передние лапы камни и пошли…  наводить порядок.

Первым признал новый порядок мамонт и стал тише воды, ниже травы. Красной книги тогда ещё не было, поэтому отдельные особи спаслись только в тундре, в вечной мерзлоте. Видя такое дело, некоторые решили не становиться на задние лапы, а бегать на всех четырёх, чтобы их не догнали.

И тогда тот же двуногий товарищ почесал затылок  другой лапой и выдумал лук. Натянул – есть! Натянул – есть! Стащил убитых в одну кучу и не знает, что  с ними делать: одному не съесть, до пещеры далеко. Обхватил он голову теперь уже обеими лапами и думает. И начали у него мысли раскручиваться, раскручиваться. И было это – колесо.

И – поехали. Сначала на тачке, потом на коляске, потом – на машине. Реликтовую тачку сейчас  разве что на стройке увидишь. А машину мы все полюбили.

Мчим мы на этой машине и мчим. Очистим лобовое стекло от разных букашек и бабочек и мчим дальше. Нам нужна живность покрупнее. Пусть нет мамонта, но остались олени, тюлени, пернатые. Забуксовали колёса машины – пересаживаемся на вертолёт. Ружья наготове, порох сухой, свинец быстр и тяжёл.

И вот уже многие из тех, которые быстро бегали, скрылись в Красной книге. Но большинство в  неё  ещё бегут. И мы верим и в них, и в себя – добегут!

Ладно бы – только колесо. Но нам же в пещерах показалось тесно, и мы потянулись к свету. Взяли топоры и начали расчищать пространство. Некоторые, правда, стали в защиту леса, топоры осудили,  и тогда между лесом и человеком возникла «Дружба». И чем больше культивируется эта «Дружба», тем меньше становится леса. А значит, и его обитателей.

И это же, говорит лектор, не где-нибудь, а  на нашем родном и единственном корабле. И мы, говорит, рубим сук. И вот представьте, говорит, картину: нигде ничего не бегает, не плавает, не летает. И даже  не ползает. Полный порядок. Глазу зацепиться не за что. Деревья срубили, трава посохла. Оставались два зайца – их съел последний волк, за что волка расстреляли. Корабль летит, но даже крысы неизвестно куда  подевались. Остался один капитан. Ему бы покинуть корабль и добраться до земли, но земли нигде не видно, потому что она под ногами. Голая. Дует ветер. Холодно капитану. Согреться бы, так костёр развести не из чего. Последнюю берёзку израсходовали на бумагу, из которой сделали плакаты в защиту леса.

И тогда капитан ложится га голую землю, вписывает  себя в  Красную книгу и поджигает её. Книга толстая, горит долго, и  капитан  уходит с корабля раньше, чем затухает  Книга.

А корабль летит, летит, но об этом уже никто ничего не знает…

Так вот я и спрашиваю: куда летим, граждане пассажиры?»

Райкин застыл в вопрошающей позе и тут зазвучал нарастающий вой сирены. Андрей  открыл глаза и не сразу понял, что находится в постели. Во дворе выл Ворон. За стёклами окон воздух наливался предутренней синью. Понял, что пора вставать, и   всё-таки вздрогнул от задребезжавшего будильника. И лежал ещё несколько минут, тупо смотрел в потолок, пока уже сбегавший в туалет Кеша не  сказал:
- Ты чё, бастуешь?
 
Идя умываться, Андрей захватил с собой  белку и молча положил на видное место: пусть посмотрят.

Когда  уже после завтрака все собрались на деляну, кто-то  вспомнил про белку и сказал, что не надо оставлять её в тепле. Бросили Ворону. Тот понюхал, посмотрел на людей и виновато отошел от летяги: извините, мол, я это есть не буду.

Они привычно переходили от дерева к дереву, расчищали вокруг комля снег, и цепь вгрызалась в сонную плоть лиственницы, разбрызгивая светлое крошево жизни. Дерево с шумным вздохом грохалось вниз, и вздрагивала земля. И Андрею казалось, что она вздрагивает не от удара, а потому, что с каждым поваленным  деревом  Земля набирает ускорение, потому что уменьшается её сопротивляемость. А когда станет голой, то будет лететь ещё быстрее. Он смотрел на поваленные деревья, а видел последнего человека, застывшего у  холодного  огня Красной книги.