I. 1 Косой разум. Е-ведьма. Слесаря

Стефан Эвксинский Криптоклассик
Голова Дмитрия Григорьевича, вполне пропорциональная,  из-за стрижки казалась приплюснутой сверху и с боков.
Подбородок слегка выдавался вперед , клювовидный  прямой нос, мятый лоб, увенчанный  станичным микрочубчиком, нависал над  прищуренными серыми глазами,  по-гоголевски спокойными,  внимательными  и слегка насмешливыми. 
С крыльца  отделения водопровода,  на первом этаже здания «Водоканала»,  во внутреннем дворе, он озирал  залитые солнцем кроны платанов,  растущих перед  высокой белой коробкой механических мастерских, чуть позолоченные  в августе, и  напоминавшие Дмитрию Григорьевичу созревший  виноград.   
В густой полуденной лазури они смотрелись особенно по-виноградному. 
И заметим, поэтическое «в лазури»  прозвучало в душе Дмитрия Григорьевича, не смотря на то,  что через пару секунд он уже крыл матом своего водителя Соколова.
Дмитрий Григорьевич отмечал это подобие золотисто-зеленой листвы платанов виноградным гроздьям,  но про себя,  не подавая виду, что он позволяет себе насладиться созерцанием, ибо умение держаться в коллективах слесарей, сварщиков и водителей ценится и оберегается  так же ревностно,  как в среде манекенщиц ценится и хранится умение вести себя на подиуме. 
Казалось,  двор, с  клумбами  цветов, экзотическими растениями и бассейном,  где в зелено-серй глубине блистали спинки золотых рыбок,  ходили тихие подусты и карпы, именно для того,  так опрятно и мило обустроен, что бы испытывать слесарей на умиление.  Эту «полосу препятствий»
 они  преодолевали успешно,  то есть, признавая эстетические достоинства зеленого декора, не придавали им  значения.   
 За клумбами,  газоном и бассейном, в тени платанов, под высокими окнами мастерских, выстроились  аварийные машины с синими покосившимися будками.  Наступало  самое интересное время  обеденного перерыва, с полчаса после столовой  с борщом, харчо, салатами  и бифштексом с пюре под густым  палевым соусом  .
И из-за стола в комнате отдыха уже донесся крик молодого похожего на татарина сварщика Ваньки Комашко: «Ну, где там Васильев».   Твёрдо, дробно и звонко загремели шахматные фигуры.   Дмитрий Григорьевич   отвернулся от  платановых крон и   неспешно прошел в бытовку.
- Ну, что  -  в шахматы?  - спросил он, садясь за стол на дубовую скамью.
Тут же, вокруг соперников, комментируя предстоящий матч,  стали рассаживаться зрители: водители и слесаря.
- Молодого будишь  учить?
- А то, совсем оборзел.  Да, Григорич?
- Ваня, ты с ним  осторожней, -  порвет в клочья.
Ванька тактически переигрывал Дмитрия Григорьевича.  Другой игрок,  старый  слесарь Сергей , по прозвищу Казак, ровесник пятидесятилетнему Дмитрию Григорьевичу  поджарый невысокий человек,  с большим вздернутым носом на скуластым лице,  неутомимый работник, быстрый в размашистых движениях, обыгрывал Ваню,  но постоянно терпел поражения от Дмитрия Георгиевича.  С Дмитрием  Георгиевичем  они были друзья, много лет проработали вместе  в водопроводе и жили в одном селе  недалеко от города. И  Казак,  и мастер позволяли друг другу  такое, за что кому-нибудь  другому, - не задумываясь, выписали бы в морду.
Например, - так было во вторник с утра, - когда Дмитрий Григорьевич обыкновенно  размышлял, как распределить бригаду по утечкам.
Медленно, не замечая никого,  он прохаживался, погрузившись в думу, по бытовке, заходил в кабинет мастеров, выходил на крыльцо и,  оглядывал кроны платанов. Вид у  мастера  был сосредоточенно-сумрачный. 
 Совершенно лишний в водопроводе человек Николай, в прошлом занимавшийся древнегреческим и латинскими языками, даже начавший было писать  диссертацию по  публицистической поэзии Феагнида, тоже пару  раз сразившийся в шахматы с Дмитрием Григорьевичем,  (с ним мастер играл в полную силу. В отличие от Ваньки и Казака,  в матчах с которыми допускал небрежность), в такие утренние минуты планирования рабочего  дня  спросил у мастера: «Что, Виктор Григорьевич. Сейчас не до шахмат»?
- Нет, какое там, шахматы…
- Иные, производственные, комбинации в голове?
- Да,  -  рассмеялся Дмитрий Григорьевич. – Это точно, комбинаций…
Он снова прошел в бытовку.
 В коридоре Казак стремительно выносил инструмент: лопаты, ломы и красные замаранные глиной заборчики ограждений. Увидев  остановившегося у стола Дмитрия Григорьевича,  сосредоточенность которого  достигла в этот момент наивысшей степени,  и вспомнив,  что на работу на утечку, на Тимирязева, надо бы взять дорожные знаки, бросился к мастеру.
- Так, Дмитрий Григорьевич, на гору, на Тимирязева, знаки берем?
Дмитрий Григорьевич  очнулся от думы и обратил на Казака свое перекошенное гневом лицо.
- Пошел… ! – прокричал он властно и сокрушительно, как Иоанн  Грозный.
Скажи такое Козаку кто-нибудь другой на автобусной остановке или в рюмочной, то непременно  получил бы  хук левой. Но другое дело Дмитрий Григорьеич.  Казак, присев, расшаркался  перед мастером и развел  стороны руками.
- Ах, простите, ваше благородие.
- Вот, оглаеды действительно! Не гомики, так оглаеды – не оглаеды, так гомики.  Куда ж, это мы, ё…………ту Люсю между сисек,  катимся! Это ж, я не слов не нахожу, ……………… мать.
-  Что, Дмитрий Григорьевич, не дают сосредоточится.  – спросил только что вошедший в бытовку веселый шофер Звоницкий , полный человек лет пятидесяти пяти, имевший аристократически вельможную внешность,  похожий на переживающего наплыв любопытства, сильно облысевшего  князя Потемкина.   
- Так вот же, тебе и рыночные отношения! Итить  того Валико...
 - Ой, не говори…
Чем бессмысленнее были речения  Дмитрия Григорьевича, тем с большей страстью он их произносил, при этом,  он сам прекрасно понимал их абсурдность.
 В дугой раз,  когда еще один старый слесарь, большой усатый водопроводчик  Басов спросил игравшего в шахматы Дмитрия Григорьевича:  нужен ли  на утечку, на Мамайку, компрессор с отбойным молотком, - хотя, надо признать, Басов знал, что без компрессора не обойтись, - Дмитрий Григорьевич, медленно поднял взор от доски, обернулся к Басову. Насупился.   
- Если ты еще раз матом выругаешься!...  –  с нарастающим негодованием проговорил он
 - А-а-а  я матом не ругаюсь. – слегка растерявшись, хихикнул  Басов.
- Смотри! И впредь не смей!   
Впрочем, сам он ругался фантастически. Особенно за шахматами.   Это был особый медитационный мат. Дмитрий Григорьевич раздваивался,  расщеплялся. Одна основная его часть зорко контролировала ход игры на доске,  просчитывала комбинации на несколько ходов вперед.  Другая,  будто сетуя,   страдальческим  загибала такое… Кого только  не поминал Дмитрий Григорьевич!  И того Евлампия, и ту Люсю, и того  Валико, того  Ованеса. Затем мастер стихал на полминуты и начинал разговор с водителем Соколовым.
Странное дело, -  почти все тридцать человек работавших в городском водопроводе: слесаря водители, сварщики, мастера-начальники участков  были знакомы с шахматами.  Зрителями они рассаживались вокруг  соперников за доской. Иные, кому не хватило места,  стояли вокруг стола, делали замечания,  давали комментарии и острили.  Играли же в шахматы только  пятеро: Дмитрий Григорьевич, Казак, Ваня-сварщик, «профессор»  Николай и КИПовец   Серго Нодаришвили, начинавший слесарем в водопроводе.   
Соколов  водитель  «ГАЗели»,  в кабине которой сквозь  уличные пробки пробивался к утечкам Дмитрий Григорьевич,  был самым страстным болельщиком. Он всегда болел против Дмитрия Григорьевича и давал его соперникам советы, как    лучше ходить. Дмитрия Григорьевича тому веселился,  но слегка, не настолько, что бы потерять нить игры.
 В свою очередь, он язвил  в адрес Соколова, называл его,  то  Орловым, то  Ястребовым, то Коршуновым, то Конюковым, то  Кобчиковым…
- Ну, Кобчиков, ну, мозги мне не пудри, ну, оставь мозги в покое, Я тебя умоляю, чисто по-человечески .. Не много прошу, Коршунов…  Ну, хочешь, я тебя при всех расцелую, только, не пой этих песен,  - ты, же не Киркоров, ты же Коршунов..._
- Конем заходи. Да, да туда, с краю! Обходи, обходи… - Соколов учил соперника  Дмитрия Григорьевича, не обращая внимания на причитания мастера.
- Ну,  Ястребов, ты опять за старое?  Ох. Ё…  Ну, оглоед… Ну,  что ты тут будешь делать,  ребята! Кругом оглоеды…
- Давай, слона подводи. Слона – сюда! И конем сейчас «качели» сделаешь!  Видишь там «качели» открываются.
«Качелями» он называл «вилку» конем.
- Что ты несешь? «Качели»! Сам придумал! – На несколько секунд  обе половины Дмитрия Григорьевича объединились в одно целое, он весело захохотал над  словотворческим порывом «Ястребова», но  через пару секунд, вновь погрузился в расчеты и сопоставления.   Снова умоляюще забормотал свои заклятья, и  называл Соколова уже Кречетовым. 
Из всех мастеров Дмитрий Григорьевич был обличен особым  доверием заниматься  сетями, питавшими стратегически важные объекты: санаторий СовМина, ФСБ и резиденций президентов Росси и Беларуси.  Как знаток водопроводного,  дела он пользовался уважением коллег, не смотря даже на то, что  когда иные слесаря позволяли себе выпить грамм по двести  в рюмочной на углу, перед вытрезвителем, он грозился «написать бумагу» на нарушителей производственной дисциплины.  (Особенно эта угроза касалась сварщика Вани Комашко).  Впрочем,  «бумагу» он ни разу  не составил.
 Удивительно, но когда с ним в шахматы играл  совершено лишний в водопроводе,  невписывавшийся в коллектив удалых слесарей Николай, все болели не за Дмитрия Григорьевича, а за Николая.  И если латинисту случалось выигрывать, это вызывало восторженное возбуждение зрителей.  Звоницкий с таким азартом отслеживал предматовую агонию  белых или черных, коими играл Дмитрий Григорьевич, что, опережая Николая, выбрасывал руку к доске, чтобы сделать заключительный победный ход. И, если Дмитрий Григорьевич,  терпел поражение и нехотя, небрежно поднимался из-за стола, все дружно начинали комментировать произошедшее.   
- Слыхал? – спрашивал Звоницкий у другого входящего  в бытовку худощавого шофера Гришина. 
- Что такое?
- Коля нашего Васильева порвал!
- Да ты что?! Коля? Дмитрия Григорьевича? Сильно порвал?
- В клочья! Как старый носок.
- Что ж, ты так, Дмитрий Григорьевич?
- Как кобель телогрейку!
Но Дмитрий Григорьевич ни коим образам не реагировал на злорадные выкрики в свой адрес. Вздыхал, крыл  матом. И лишь когда мимо проходил его соперник Николай, в полголоса, обращаясь только к нему, делал несколько замечаний о ходе игры. Указывал момент игры, где  была допущена роковая ошибка. Так же  он обсуждал матч с недавним противником,  в случае, если ему доводилось не поиграть, а выиграть.    
В  отличие от других мастеров, когда положение с утечками  делалось  чрезвычайным, и не хватало рабочих рук,  он не стеснялся работать физически, лопатой,  ломом, и отбойным молотком.  Для этого в его шкафчике висела новая чистая, выглаженная зеленая роба, и стояли аккуратно поставленные рядышком черные суровые ботинки. 
Как-то  знойным днем, в августе, на отроге Изобельской горы, на крутом склоне,  недалеко от  дороги  к санаторию «Салют»,  (в старину «ГПУ– 1»),  у пятиэтажек Минобороны,  случилась сильная утечка.  Вода  шумными  струями вырывалась сквозь трещины подпорной стены, и прозрачным ручьем, переполнив канавку ливнёвки, бежала, огибая дом, по отмостке, под балконами первого этажа с влезающими на них виноградными лозами. 
Дмитрий Григорьевич, прикинув по струям, определил место утечки.  С ним был только Николай, сильный только в латыни  и древнегреческом, и компрессорщик  Стефан Унгуряну,  со своим компрессором и отбойными молотками.  Остальная бригада работала на еще более важных  объектах,  на Бондаревом Ручье. 
Компрессор взревел, стал стрелять,  зачихал.  Дмитрий Григорьевич и Николай принялись долбить бетонный проезд перед пятиэтажкой.  Николай старался, как мог, трясся вместе  с отбойным молотком,  приноравливаясь менять угол битья бетона стучащим и прыгающим долотом , до тех пор,  когда, пробив бетонку, оно не проваливался в подстилающую щебенку.  Латинист выдергивал отбойник из щебенки,  вытирал со лба пот запястьем и снова ставил долотом на бетон.  Дмитрий Григорьевич,  согнувшись,  аккуратно подбирал лопатой куски бетона и отбрасывал в сторону.    Потом передал лопату   Николаю и забрал у него  отбойный молоток.
- Давай, теперь я. Отдыхай на лопате.
Часа через полтора на подмогу взмокшим на солнце Дмитрию Григорьевичу и Николаю   колонной из двух аварийных  машинах с замыкающим трактором-экскаватором «Беларусь» или «Петушком», который вел молодой немец Паша Шпетт, с близко посаженными глазами на узком тевтонском лике,  появилась остальная  бригада.  Грохот двигателя трактора, более громкий,  чем у «ЗИЛов», звучал торжествующе,  как  в полную силу звучит  главная  тема в музыкальном   финале кинофильма.
Крепкие накаченные мужики, повыпрыгивали из коробок «авариек», приняли от Дмитрия и Николая инструмент и  быстро додолбили  необходимую площадь в бетонке. Подрулил экскаватор, откуда сквозь стекло  кабины, заинтересованно вытянув шею, глядел Шпетт, бережно соизмеряя  габариты  машины с границами рабочего пространства на проезде. 
В сырой охровой глиняной яме ,  могучие слесаря уральский Сергей Новиков и Сашка-хохол, с соответственно запорожскими усами,  расчищали лопатами  от липких комьев черное темя водопроводной трубы. И в стену ямы, размывая гладкие  следы зубьев экскаваторного ковша, из свища в трубе, шипя, ударила  разлетающаяся  лучами хрустальных брызг   струя  утечки .
Хохол схватил  с краю  бетонки, над ямой деревянный чопик, молоток и ринулся к свищу, щурясь от брызг, уметил острием в свистящую дыру, и -  раз-два! - вогнал колышек в мокрое,  гиппопотамобразное тело трубы!  Басов, Новиков и Белоцерковный, длинный слесарь покрывавший свою блестящую лысину белой матерчатой кепочкой, отключили воду в ближайшем колодце.
Усталый Николай покуривал в сторонке, под сенью хурмы.
Все. Наши победили.