Кроме Дмитрия Григорьевича никто не помнил об атаке этих «хмырей». Шпетт был ужален шершнем.
Зацерковный едва-едва не был ужален шершнем.
Да, и сам Дмитрий Григорьевич, единственный, чья память сохранила все, включая мельчайшие, подробности фантастического боя средневековых воинов с коммунальщиками, безбожно ругаясь, отчаянно отмахивался от матерого шершня, кружившего вокруг его головы с громким машинным жужжанием.
Хохол, Новиков, Валерка, Сашка Кондратенко, сварщик, пытавшийся из ямы, подобно муравьиному льву, швырять камнями в нападавших, впали в блаженное неведение.
Сашка продолжал заваривать трубу, Хохол и Новиков, опираясь на лопаты, стояли у охрового бугра земли, ожидая, когда сварщик закончит свою работу, а Белоцерковный с «профессором»-латинистом сгоняют в колодец, подключат воду, Шпетт засыпит своим бульдозерным отвалом яму, а они докидают, заровняют.
Рядом стояли и следили за работой сварщика толстый Сергей, водитель сварочной машины, и компрессорщик Стефан Унгуряну.
«А где интересно, когда пели стрелы и звенели мечи, был наш профессор?...»
Николай поднимался от торца дома с кульком из газеты, наполненным спелым фиолетовым инжиром. Инжирное дерево он углядел, когда слесаря заезжали в проезд, спускаясь от Санаторной.
« Может быть, он ничего не видел, ему и стирать память не понадобилось? Это все сука зеленоглазая…»
- О, Николай, что там у тебя? Пан профессор? – Широкоплечий могучий хохол, с черными загнутыми вниз усами, внешне истинный запорожец, уставился на кулек в руках Николая.
- О, инжир! – пробасил Белоцерковный. Наклоняясь над кульком.
- Фиги – вам. - Николай протянул кулек слесарям.
Сашка-сварщик, звонко подбивавший шов молотком, подняв маску, взглянул вверх со дна ямы.
- Коля. Что там? Инжир? Оставь один.
К жующим слесарям подошел злой Шпетт, продолжая потирать ужаленный бок, протянул руку, взял инжир и снова крепко выругался.
Угостились Валерка, и Стефан.
- Так, ешьте скорее, а то опять на сладкое шершни налетят. – прорычал Белоцерковный.
Между тем, вверху, под кипарисами, где начался съезд к дому, остановилась и просигналила «ГАЗель» Соколова.
- Ну, - обернулся к слесарям Дмитрий Григорьевич - кто на «Салют» едет?
- Давай, я поеду! - стремясь поскорее покинуть шершне-опасное место, объявил Белоцерковный и зашагал к будке второй аварийной с открытой дверью.
- Ладно, Сашка заварит, заканчивайте, - и на базу. – Щурясь, распорядился Дмитрий Григорьевич и пошел за Белоцерковным, который, взяв лопату за конец древка, швырнул ее в раскрытую будку. Дмитрий Григорьевич незаметно заглянул внутрь, в душный сумрак будки: под одной из лавок, слева у борта, у мятого ведра со сваренными из толстой арматуры вилками-рычагами для открытия чугунных канализационных люков, в пыли блестел боевой топор... Дмитрий Григорьевич тихо простонал, нащупывая в кармане злополучное золото, обернулся к дому. В одно из открытых окон, - да, что б, тебя! - опять смотрела эта мистическая курва-молодуха, делала ему знаки рукам, указывала пальцем в сторону противоположную той, куда шел мастер, и что-то артикулировала губами.
«Возьми на распределительную Николая», - прозвучал ее голос где-то внутри Дмитрия Григорьевича в уме, «под кумполом».
Дмитрий Григорьевич оглянулся и увидел, что знаток латыни идет рядом, чуть приотстав. Вновь взглянул в открытое окно кухни и увидел, что дева ему показывает на Николая, а Николаю показывает пальцем на него.
Дмитрий Григорьевич снова обернулся, - Николай, вопросительно подняв брови, глядел на эту магическую суку и указывал рукой на Мастера. Дева утвердительно закивала головой.
- Ищите! – услышали оба ее напутствие. Дева повернулась от окна, вышла из кухни, и в окне в ванную комнату в веху кухонной стены загорелся свет.
- Знакомая? - кивнул подчеркнуто спокойно Дмитрий Григорьевич.
- В той же мере, что и вам. – Николай глядел ему прямо в глаза глубоким особенным взглядом, - по нему нельзя было понять, пребывает ли Николай в реальности, в настоящем времени или унесся мыслями, черт знает куда, в неведомые дали. И даже определить: трезв ли Николай или пьян по его глазам, тоже было не возможно.
- Это как понимать?
- Понимать я только пытаюсь. Но пока безуспешно.
Дмитрий Григорьевич помолчал с полминуты.
- Ты видел, что было минут пять назад?
- Побоище?
- Да, этих оглоедов в железных горшках на голове…
- С мечами, щитами, топорами.
- Вот-вот. Один в аварийную машину залетел. Там валяется.
- Не исчез?
- В том-то и дело.
- То есть. Память стирает, но не всем, исчезает, но не все…
- Она говорила про какие-то сбои… Может, это они и есть? Не было печали...
- Фантастика!...
- Вот, вот, - фантастика, мать ее…
- Еще дева говорила о каком-то орнаменте на золотой пластине, которую передала тебе. Драматургия!
- Да, драматургия. Так, при Белоцерковном, Соколове молчи, ни слова. Тем более, о золоте… Обдумайте, пожалуйста, все, в конце дня в «Водоканале» поподробнее поговорим, обсудим.
Водопроводчики подошли к «Газели» Соколов, распахнув дверь, разговаривал о чем-то с Белоцерковным, снявшим матерчатую кепочку и сиявшим верхом своего рабочего черепа, гладкого, как бильярдный шар, и розового, как зад младенца .
- Что, Кобчиков? Вниз съехать в падлу? Мы сами должны в верх выползать-корячится? – сменив тон, набросился на водителя Дмитрий Григорьевич.
- А где бы я там, внизу, развернулся?
- Если на меня тебе плевать, то хоть бы о профессоре латыни подумал!
- Так я все время о нем думаю! Как мы с ним тебя в шахматы обуем!
- О нем одном и думаем, о «профессоре»… - загремел Белоцерковный. - Уже голова в натуре болит от того Коляна-«профессора»! Залезай, «профессор».
Белоцерковный сноровисто влез в кузов, с узкими скамьями из крашеных досок со стороння кабины и вдоль бортов «ГАЗели», накрытый синим тентом из толстой синтетической нагретой солнцем ткани.
Николай тоже влез в кузов, Дмитрий Григорьевич сел в кабине.
- Уселись там? – крикнул в приоткрытую дверь Соколов.
- Ты давай аккуратней вези! - рыкнул Белоцерковный. – А то как начнешь, блин. по ухабам трясти! Не мешки везешь! Верно, Колян?
- Где вежество? - вздохнул, цитируя Мандельштама, Николай тяжко разваливаясь на скамье.
- Во, слышишь, что «профессор» говорит? Где твоя вежливость? Невежа, блин!
- Да, вы че? Я вас, как яички! Как яички, бережно вожу.
- Ладно, - яички. Поехали! - сказал Дмитрий Григорьевич, и упершись взором в лобовое стекло, крепко задумался о случившимся.
Единственное, к чему пришли Дмитрий Григорьевич и Николай, были те очевидные факты, что наваждение с выбросом из неоткуда средневекового боя регулируется фигуркой морского конька. Что на способную к мимикрии деву конек не действует. Какие-то отдельные предметы из той фантасмагорической реальности после ее отключения остаются и в этом, нашем мире. Николай вспомнил, что боевые топоры, один из которых влетел в будку аварийной машины Валерки, действительно использовались франками как метательные снаряды, и видимо, слесаря сражались именно с франками, а не с викингами, как предположил Дмитрий Григорьевич.
Когда в распределительной камере колодце колесо одной заглушки, не смотря на усилия Белоцерковного и «профессора», никак не хотело поворачиваться, потребовались оставшиеся в «ГАЗели» рычаги-вилки, и Николай вылез за ними на свет Божий из люка, скрытого жесткими зелеными стеблями цветущего цикория, Дмитрий Григорьевич тихонько показал ему золотую пластину с орнаментом.
К концу рабочего дня Дмитрию Григорьевичу, мочи нет, как захотелось выпить, - хоть пива! Мастер узнал у коллеги Тредьяковского, где сейчас главный инженер Водоканала Мощивицский, водопровода - Андрей Данилович Правдоподобных, бравый волевой человек с гусарскими повадками, и начальник эксплуатационного участка Валера Гулливерский, маленький, черненький, с усиками, подобный одесскому коммерсанту.
Все были за городом, на Константиновском мысу. Дмитрий Григорьевич вышел в магазинчик на углу рядом с «Водоканалом» взять бутылочку пива. Когда, уже с бутылкой в пакете, вышел из магазинчика в кармане летних светлых брюк он нащупал переложенные туда из робы золотые украшения и нечаянно провернул золотого морского конька против часовой оси.
Мгновенно здание «Горводоконала» , семидесятых годов постройки, с высоким крыльцом стеклянным входом и далее - голубыми елями, высаженными в ряд вдоль учреждения, претерпело архитектурные перемены. Его дальний угол увенчался крепостной башней, к зубчатому верху которой тянулись две осадные лестницы. По лестницам вверх ползли тараканообразные воины в сплошных панцирях. Внизу за забором из остро отточенных бревен, возникшим на асфальтовом проезде перед зданием так же неоткуда и так же неожиданно, как и башня, , пригнулись арбалетчики. Одни заряжали свои орудия, рычагами, уперев ногу в стремя, другие со свистом, подобным звуку, какой возникает при махе птичьего крыла, запускали свои оперенные снаряды. Стрелки были одеты в какие-то пухлые куртки и узкие штаны, вроде трико. Защитники башни швыряли в штурмующих каменья и бревна, Воины, добравшиеся до верха рубились с осажденными башни мечами и секирами. Одного сбили ударом палицы. Воин с воплем, не меняя позы, полетел вниз головой и грохнулся доспехами об асфальт. По тротуару вдоль улицы Титова, упиравшейся в ворота «Горводоканала», на помощь осаждающим из двора с медвытрезвителя выбегали новые воины тоже в стальных сплошных доспехах и шлемах, напоминающих стальные шляпы .
Сотрудницы «Водоканала», спускавшиеся с крыльца «на автобус», снаряжаемый организацией для работников «Горводоканала», на Дахопсе, на котором до поворота на Иннокентий-Поле собирался ехать и Дмитрий Григорьевич, посторонились, подняли крик, перешедший в вопль боли и ужаса. Арбалетный болт попал в зад бухгалтера Раисы Алексеевны. Осаждающие начали стрелять по окнам. К крикам, грохоту падающих камней и лязгу мечей, добавился звон разбитых стекол.
«Опять!»
Дмитрий Григорьевич сунул руку в Карман, судорожно нащупал конька. В следующее мгновение еще один арбалетный болт попал в пакет с бутылкой. Бутылка взорвалась, порезав краями полиэтилен пакета. Пиво забрызгало летние светлые брюки, пенясь, полилось на асфальт.
Дмитрий Григорьевич яростно крутанул конька. Все исчезло: вопящие бухгалтерши перепуганные охранники , битые стекла. Бутылка пива тоже оставалась целой в таком же целом пакете и приятно отягощала руку мастера.
Здание «Горводаканала» вновь являло собой старый добрый параллелепипед эпохи развитого социализма, с широкими окнами, без башен и осадных лестниц. Женщины из бухгалтерии, вместе с другими сотрудницами учреждения выстраивались возле столовой, где обычно останавливался «Экарус» еа Дахопсе.
Из ворот «Водоканала» к Дмитрию Григорьевичу шел принявший душ Николай.
- Видел, что сейчас было?
- Видел, но, судя по вооружению, это уже явно Столетняя война.
- А днем были… как их?
- Франки. Либо на нас воздействует какое-то «психотронное» оружие, либо действительно перемещение во времени.
- Знаешь, иди к хлебозаводу, я за тобой. Тормозись
у «Чешского пива». Там сядем, обмозгуем. Так и быть, я угощаю.
- Конспирация?
- Конспирация. Не надо, что бы видели, что пошли мы вдвоем, а то начнутся разговоры: Что они там вдвоем задумали?
- Художественный стук.
- Да еще Какой! Коллективный, хором… Ладно. Иди, – я за тобой.
У высокого здания, с офисами на верхних этажах в одном крыле и заводом «Пепси-кола» в другом, перед кручей насыпи железной дороги, под которую, в узкий проезд под мостик, где справа, пыльными метелками высились старые карделины, ныряла улица Титова, у зеленого стального ограждения, перед входом в пивной ресторан «Чешское пиво», со столиками на улице, Николай о чем-то говорил с таинственной девой. На ней были бледно-голубые джинсы в обтяжку и бирюзовая маячка на тонких лямочках, оставлявшая открытыми плечи. Николай и дева являли обычную парочку, правда, высокая спортивная собеседница была повыше «профессора».
Дмитрий Григорьевич заметил их издалека, подошел, испытующе оглядел «эту кобылу-очаровашку», говорившую что-то с загадочной улыбкой, серьезно внимавшему Николаю.
Затем мастер обернулся к потоку автомобилей на улице Титова. По пути, когда он шел от «Водоканала» к ресторану, еще тлела надежда, что это все пригрезилось, что , вот он проснется, оторвется от подушки, взглянет в окно, в сторону персикового сада соседа Элбакяна…
Да хрен с ним! Хоть в пивной под лавкой! Хоть на остановке в тягчайшем похмелье! Но только бы проснуться! Только бы оказалось, что вся эта хрень пригрезилась.
Но суровая действительность оставалась неизменной. Вот профессор, вот она, а выпил он не слишком много для того что бы свалиться без чувств: всего-то бутылку «Балтики».
- Ну что, - пошли по пиву? – взглянув своими бесстыжими зелеными глазами в лицо Дмитрию Григорьевичу, предложила дева.
- Ну, пошли. – хмуро хмыкнул Дмитрий Григорьевич. И про себя подумал: «Так просто я тебя не отпущу».
В опрятном отделанном деревом зале, с фото - видами старой Праги и Татр на стенах, стол был уже накрыт. Пиво разлито по высоким бокалам.
Увидев, что Дева так же непроницаемо приветливо улыбается, Николай продолжает что-то напряженно обдумывать, вперив взгляд в янтарный изгиб запотевшего бокала, Дмитрий Григорьевич решил начать первым.
- Так, скажите, пожалуйста, кто - вы такая?
- А, действительно, - Николай оторвался от своих раздумий - кто вы?
- Игра, - ответила дева - только более совершенная, чем другие компьютерные игры. И…
«Что с ней происходит»? - подумал Дмитрий Григорьевич. Они переглянулись с Николаем.
Выражение лица девы начало как-то пульсировать. Она то улыбалась, то улыбка исчезала с ее лица, делавшегося холодным и бесстрастным. Через мгновение уголки ее губ вновь снова расходись, во все той же, прилежно-приветливой улыбке обнажались белые, как кварц, зубы. И нельзя сказать, что эти повторяющиеся улыбки были неживыми. Они были совершенно одинаковы, и это вызывало в Дмитрии Григорьевиче жуть еще большую, чем, если бы дева оказалась двигающимся манекеном.
«Сбои»? - предположил Дмитрий Григорьевич.