Дмитрий Григорьевич перенервничал и уже на остановке вспомнил, что оставил в нагрудном кармане робы свой мобильный телефон. Это были те времена, когда мобильники только начали массовое проникновение в карманы рабочего люда.
Мастер вернулся в «Водоканал».
В пустом дворе с бассейном, под платанами, осталась одна аварийная машина, с раскрытой дверью будки. Водитель Валерка придерживая дверь, недоуменно вертел в руках франкский топор. Взглянул на мастера, еще раз оглядел оружие.
- Забыл чего, Григорич? Проклятый склероз?
- Что это ты топором машешь? Откуда у тебя это? – спросил Дмитрий Григорьевич, пропустив вопрос водителя.
- Да вот, не могу понять откуда топор. Белоцерковный что ли принес?
- Ну, не Коля же, "Профессор".
- А хрен его знает, - может быть и Коля. А ты чего вернулся-то?
- Да тут, кое-что оставил в робе.
- Смотри, осторожней, начальству не попадись. Тут они всей толпой шарятся по водозабору и Волк, и Мощевицкий , Правдоподоб с ними, еще какие-то кадры, а то от тебя пивом прет, как из бочки.
- Они же, на Константиновский свалили.
- Так вернулись. Американца какого-то привезли со спиннингами на озера ходили. Тут вот, за забором сливы рвали, хавали.
Дмитрий Григороич прыснул и покачал головой.
- Ну да, сливы здесь добрые, абрикосовые ананасовые... А что, там в озерах что-то водится?
- Ну, вон Толян-охранник говорит, подусты - двадцать сантиметров, говорил еще что-то туда запускали.
Речь шла о подпорных озерах на обширном охраняемом участке поймы, начинавшимся сразу за Водоканалом, вдоль реки Гениохпсты, где белели крохотные, увитые виноградом бетонные домики, скрывавшие скважины водозабора. Там, недалеко от речки, вверх по течению, были вырыты два небольших озера, для поддержания грунтовых вод на нужном уровне. В пустынном пространстве водозабора зеленым росли яблоневые и сливовые сады, высились старые грецкие орехи. Здесь жило великое множество птиц, самая большая - красный коршун, на краю пойменного луга, под горой.
Всякий раз, когда коршун взлетал, он издавал громкий предупреждающий крик. Дмитрий Григорьевич однажды наблюдал сцену вылета хищника на охоту. Самым интересным в ней было то, как к огромной, кроне самого высокого, ореха, к которой плавно махая крыльями приближался коршун, оповестивший о себе криком окрестности, будто к магниту, со всех сторон ринулись птицы поменьше, ища убежища в ее ветвях.
«Коршун хоть предупреждал, а эта тварь внезапно вылезла...».
Сквозь благодать двух кружек пива, Дмитрий Григорьевич почувствовал легкую неприязнь к этому тридцати двухлетнему красавцу со слегка мутным взором.
«Говорят анашой балуется. Как он прыгал по кустам, убегая от этих фунтов… Или как их там? Франков… Сейчас нихрена не помнит».
- Ладно, - в недоброй отрешенности вздохнул он, и, не попрощавшись, направился в угол двора, к рыльцу участка водопровода,- пойдем…
Там Дмитрий Григорьевич думал уже никого не застат, и вообще дверь в водопровод должна была быть заперта. Однако она легко поддалась, и в раздевалке за дубовым столом, где Дмитрий Григорьевич играл в шахматы, сидел еще один старый водоканалец-водопроводчик, бригадир Блиндыченко, круглолицый, лопоухий, с кривым носом и загнутыми вниз рыжими усами, большой любитель рыбалки.
Вид у Блындыченко был унылый, он щурился, страдальчески и обреченно улыбался и держался за печень.
- Что ты, Блындыченко, домой не идешь?
Блындыченко болезненно, но крепко выругался и покачал головой.
- Что с тобой? – уже встревожился Дмитрий Григорьевич, а сам изумленно подумал: «И его копьем, что ли»?
- Та, по двести грамм с ребятами выпылы, - печенка разболелась. - частенько Блындыченко позволял себе кубанойдно-фонетический дизайн речи: «выпылы», «говорыть».
- Так может, чего надо. Там, скорую. Я не шучу, Серега, ты со здоровьем не шути. Тем более в этой забегаловка тебе какой только гадости ни нальют, и скажут, что водка.
- Та нет, спасибо, Григорич, уже отпускае… Вот, сука… - Блындыченко вновь покачал головой. - А ты что вернулся?
- Та забыл тут кое-что, этот, долбанный… - Дмитрий Григорьевич подошел к шкафчику, отпер достал из кармана. Аккуратно повешенной на плечиках робы телефон, сунул в карман брюк. Брусок трубки, проваливаясь в карман, стукнулся о брелок с золотым коньком, напомнив тем самым о свалившейся, как снег на голову, задаче.
- Что на месте? Не увелы?
- Куда он денется.
Блындыченко живо напомнил мастеру тот доверительный разговор, так же под сто грамм, с глазу на глаз, когда говорили о слесарях водопровода. И Блындычеко подтвердил большей частью предположения Дмитрия Григорьевича относительно системы производственного стука в Водопроводе: кто генерирует сюжеты, кто санкционирует подачу информации, кому из вышестоящих мастеров и инженеров она предназначена, и через кого транзитом она поступает наверх. Это было противно, но, как прикинул, Дмитрий Григорьевич, не смотря на незначительные расхождении во мнении с Блындыченко относительно двух фигур, в общем. соответствовало действительности. Так же, было неприятно думать, сколько на шабашках, за подключение частных коттеджей к водопровод, получают слесаря, сколько начальники эксплуатационного участка, сколько водопровода, сколько главный инженер водоканала, сколько директор. Слесаря, корячившиеся по колодцам и ямам, явно оставались в проигрыше.
Поэтому Дмитрий Григрьевич особенно и не рвался на шабашки.
Сам Дмитрий Григорьевич не стучал.
Мысль о том, стоит ли для этих «оглоедов», что сдают друг друга почем зря, стараться с этими золотыми причиндалами, Дмитрий Григорьевич отогнал, как муху. Он видел человеческие пороки и слабости, но был снисходителен к людям, ограничиваясь матюгами и угрозой «написать бумагу».
Дмитрий Григорьевич распрощался с угрюмым Блындыченко, откинувшимся в своей рубахе с коротким рукавом на толстую дубовую доску-спинку скамьи и склонившим на грудь голову, блестя лысиной. Он остался в раздевалке ждать, пока «печенка еще маленько отпустит». Загнутые вниз усы добавляли его лицу самобытную малороссийко-бандурную скорбь.
- Смотри, аккуратней. Там эта компания шарится: Волк, Мощевицкий , Правдоподоб поперлись на водозабор и этого американца потащили - напутствовал он Дмитрия Григорьевича.
- Какой американец?
- Да какой-то хрен из Америки приехал. Чего-то они вместе с ним замутить хотят.
Как назло и дома, в Иннокентий-Поле, все было не Слава Богу, - на улице он застал скандал между соседями, впрочем, не настолько ожесточенный, что бы перейти в драку. Виновником оказался двадцатидвухлетний, Сурик Элбакян, сын соседа Карапета. Сурик купил воздушку «Хатсан», усилил пружину и, вывесив на изгороди мишень ,стал упражняться в стрельбе. Изгородь между приусадебными землями семьи Элбакян и семьи Кафеджан шла по склону. Выше на землях Кафежданов поднимался персиковый сад. Никого из соседей не было видно, и Сурик начал пристреливать оружие. Но туда за изгородь из увитой ежевикой стальной сетки, как раз за мишень, тихо зашла свинья Кафеджанов. Сурик в очередной раз переломил винтовку, снарядил утяжеленной пулькой. Все было по-хеменгуэевски, правильно, продуманно, ощутимо, грубо, зримо, и от заботливо смазанной воздушки приятно пахло оружейным маслом. Выстрел грянул, свинья издала пронзительный хрипло рыдающий рев, и пала бездыханной на траву под забором, пораженная прямо в сердце.
Когда Дмитрий Григорьевич увидел собравшихся у входа во двор Элбакянов односельчан, включая соседей, Мужчины и удрученный Сурик, вроде бы уже договорились о мировой, о компенсации за несчастную свинью, женщины продолжали говорить то на армянском, то переходя на русский, громко и взволнованно. Дмитрий Григорьевич подошел к соседям, поздоровался очень спокойно негромко и доверительно поинтересовался, что за шум. И когда узнал, в чем дело, подивился мощности пневматического ружья. Купы кустов фундука, прихотливо изысканные деревца персиков и лес за селом с высокими липами, с бликами на листве ветвей, сверкавшими как платина или сталь нержавейка, лиловые хребты дальних гор и вершины ближних, покрытые густым лесом, похожие на верблюжьи горбы – все располагало к примирению. И когда старший Карапет Элбакян пояснил, что винтовку Сурик купил дабы стрелять крысу-белку, разорявшую орешник, Дмиртрий Григорьевич все также будто нехотя, высказал соображение: стрелять крысу-белку не имеет смысла, потому что сколько их не подстрелишь и не подвесишь за хвост на кустах, другим по барабану. Все равно скачут , фундук жрут… Вороны, и те осмотрительнее, осторожнее. Одну подстрелишь, - другие не летают, а краса-белка…
Дмитрий Григорьевич вернулся к себе в дом. Жена хлопотала с ужином на кухне, младшая дочь Света занималась уроками.
Мастер заглянул к ней в комнату. Поздоровались: «привет-привет» . И тут он увидел на столе у дочери учебник анатомии и вспомнил о свинье, о том, что где-то слышал, что анатомия и физиология животного близка анатомии и физиологии человека.
- А ну. Разреши-ка, взгляну, опорно-двигательную… - взял учебник и, листая, вышел в другую комнату.
Света проводила отца удивленным взглядом, но ничего не сказала, так как была занята математикой. А Дмитрий Григорьевич, вдруг замер посреди комнаты, расправил книгу на открытой странице, достал золотые брелоки, надел очки и, держа перед собой золотую побрякушку и учебник, стал внимательно сверять увиденный в учебнике рисунок с орнаментом на золотой пластине. Сомнений не оставалось , - это был кишечник.
Но что это за звездочка с боку справа и надпись к ней?...
К такому же открытию дома пришел и Николай. Поужинав, он сел за стол и стал разбирать свои «ремарки», в поисках Вовкиной тетради с математическими выкладками по поводу мнимой энергии, наткнулся на машинописными тексты адресованной в местную газету статьи, журналистки Надежды Пупыренко, переданные ему правозащитником Юрой, так же недавно скончавшимся как и Вовка, от кровоизлияния в мозг.
В сочинениях Юры рассказывалось о действовавшей городе в середине девяностых банде черных риэлторов, убивавших одиноких немощных стариков, алкоголиков и психически больных людей и завладевавших их квартирами. Статья частично была опубликована в местной газете «Здоровье – народу!», без самые острых и скандальных моментов. Надо сказать, Юра сам стал жертвой банды. Лет десять назад его избили, вывезли ночью на пустынный пляж и оставили там умирать с проломленной головой. Юра чудом остался жив, пережил трепанацию черепа, месяц лежал в реанимации и еще без малого год в стационаре.
После выписки он продолжил правозащитную деятельность и, не будучи профессиональным юристом, успешно защищал в судах простых посадских людей, удивительно точно находил в законодательстве нужные статьи и параграфы. Юра, как доверенное лицо своих клиентов, жил на скромные гонорары по судебным делам.
И всякий раз перед выступлением, упрямо подняв брови, и слегка округлив глаза, произнсил в зале перед судьей и прокурорами заявление о том, что в городе действует преступное сообщество черных риэлторов, в состав которого входят работники милиции и прокуратуры. Заявление он выучил наизусть, и регулярное повторение одних и тех же слов и фраз, упорный взгляд из-под поднятых бровей смешили девушек-секретарш и молодых женщин прокуроров. Но Юра не смущался и договаривал до конца.
Он был очень мнителен и осторожен. Имея в собственности комнатку в квартире с подселением в центре города, там не жил и появлялся дома раз в полгода, ночуя в летних сарайчиках у подзащитных бабушек и других добрых людей. Ходил он оборванцем, и случалось, приставы, всегда настроенные к нему враждебно, не впускали его в здание из-за стоптанных и пыльных кроссовок, невообразимо потертых джинсов и собранной самим Юрой тележки на двух колесиках.
В тележке он возил судебные материалы и всякий хлам, какой собирал возле мусорных контейнеров.
Там он находил множество интересных вещей и придумывал им различное применение. Так, например, из лакированных пластов ДСП, можно было бы сделать прекрасный письменный или компьютерный стол. Трубки из нержавеющей стали или дюрали, металлический уголок, действующие компьютерные клавиатуры, понятно, пригодятся всегда, равно как и вполне пригодные для использования кухонные мойки, электроплиты.
Так мойку, принесенную Юрой во дворик географического общества , где один из соратников, активист Гриша, лысый субъект с паучьими глазками, парковал свой раздолбанный микроавтобус «буханку», а другой неврастенический человек с большим закругленным носом, Саша работал сторожем; забрала себе домой ученый-секретарь организации Любовь Владимировна.
После этого Любовь Владимировна не препятствовала Юре носить на задний дворик Географического общества, бывшей усадьбы коменданта дачи Сталина, другие вещи, обнаруженные на мусорках.
Однажды в выброшенных у контейнеров возле базы ОМОН бумагах он отрыл папки с ведомостями по зарплате. Еще какие-то бумаги с решениями городской администрации. Какие-то карты возле городского института генплана, - все это добро забрала к себе в архивы прогрессивный журналист Надежда Пупыренко. Добытый Юрой хлам, особенно трубки охотно принимал вечный клиент компании правозащитников, бывший предприниматель, а до того, в советское время, - бывший таксист Вотий Кравчук. Судебная тяжюа Вотия поражала своей абсурдностью и полным отсутствием перспектив решения в его пользу. Не смотря на это с каким-то энергически тупым упорством маньяка, идущей вверх по течению на нерест рыбы или таракана, ныряющего под тапок, коим норовит его расплющить почтенный хозяин квартиры, Вотий продолжал писать обращения и иски, и иные бумаги в суд, прокуратуру, УВД.
Жил Вотий в железнодорожном домике у моря. Четвертую часть домика, он приобрел вместе с сараями и крошечным участком, в бытность свою предпринимателем. Приносимые Юрой трубки он планировал использовать в строительстве теплицы под помидоры. И даже прямоугольным кускам ткани, с написанными тушью иероглифами и на японский манер круглыми палками, более длинными чем сам лоскут, вшитыми по краям, принесенные Юрой с помойки возле ресторана суши, Вотий думал пустить в дело, пока не принюхался. Лоскуты в свитках некоторое время лежали на ящике с протухшими кальмарами и издавали жуткое зловоние.
Юра нуждался в еще одной операции на черепе, но опасался ехать в хирургию, в краевой центр, так как туда же, на повышение ушел прокурор Зябликов, враг Юры, все время противодействовавший его искам и заявлениям в суде, а главное, по расчетам Юры, он был связан с черными риэлторами . Юра не торопился на операцию, полагая весьма возможной угрозу быть зарезанным на операционным столе каким-нибудь черным хирургом, по указанию черного прокурора, крышевавшего черных риэлторов. Поэтому он и умер.
Николай перелистывал папки с апелляциями и, вспоминал один за другим эпизоды встреч с Юрой: его странное увлечение исследованием помоек, препирательства с приставами в фойе суда.
Юра не брезговал и пищевыми отбросами, утверждая, что, если булки и даже куски жаренной курицы из мусорного контейнера еще не разлагаются, то после термической обработки вполне пригодны в пищу. При этом,он никогда не позволял себе пить из чашек с трещинами, где, как он был убежден, прячутся невымываемые микробы. Еще более отвратительным увлечением бедняги была охота на тараканов, которых он ловил, давил, сушил, и думал настаивать на водке, что бы потом пить по столовой ложке в день как чудодейственное средство от рака.
- В кишечнике таракана полно всевозможных вредоносных микробов. - пытался вразумить его Николай.
- Спирт уничтожает всех бактерий и вирусы. – убежденно отвечал Юра.
«Стоп! Кишечник!»
Николай вскочил из-за стола и сунул руку в карман. Несколько листов из Юриной папки упали на пол. Николай не стал их поднимать, а бросился в другую комнату, к книжному шкафу, достал и энциклопедический словарь. Долго листал тяжкий том и, наконец, нашел нужную страницу на «К». Сомнений не было, - на золотой пластине выгравирован кишечник. Но что это за звездочка, вычеканенная на крайней кишке сбоку? Николай отчаянно прищурился и прочел надпись на латыни: « Inroitu punktum – punktum dolore».
«Точка проникновения – точка боли».