О своем открытии Дмитрий Григорьевич и Николай деве решили не сообщать, пока не удастся поговорить с Минипигсом. Американец уехал из города куда-то по делам, но вскоре снова должен был появиться.
Кроме, сообщенного Дмитрию Григорьевичу перевода таинственной надписи Николай передал мастеру общую тетрадь на 48 страниц покойного друга Вовки, инженера –электроника, увлекавшегося теоретической физикой и геометриями Римана и Лобачевского, где этот самобытно талантливый человек размашистым почерком начертал математические выкладки – технические описания способов извлечения мнимых энергий, и перехода с их помощью в иные, мнимые, по отношению к реальному пространственно-временному континууму, измерения.
Спокойный, редко высказывавший свое мнение, разве что шутливо и ненавязчиво, Дмитрий Григорьевич обладал талантом вдумчиво вникнуть в самую суть задачи и найти ее решение.
Четыре дня, недосыпая, отделываясь от сетований жены, беспокоившейся за его здоровье, необходимостью разобраться в одной производственной проблеме на в высшей степени важном участке в районе Бондарева ручья, Дмитрий Григорьевич внимательно с изумительным, талантливым простодушием сельского самородка, изучал и фиксировал в уме расклад Вовкиных формул и уравнений. Со сдержанным удовольствием он отмечал, что понимает, постигает смыслы этих страстных, похмельных автографов непризнанного гения-алкаша.
Связь с «Игрой» , «этой шалавой», электронной девой Нюркой, Дмитрий Григорьевич и Николай поддерживали сначала с помощью золотых брелоков, затем просто по мобильнику.
Надо сказать, Николай действовал довольно беззастенчиво. Истребовал себе у девы телефон «Самсунг» и, - это уже бала сверхнаглость, - использовал в качестве эскорта: прошелся с нею под ручку по городской Приморской набережной, посидел в ее компании, (за ее счет!), в роскошном пивном ресторане «Пенькофф».
В обеденный перерыв, стоя на парапете бассейна, и созерцая движение карпов, подустов и золотых рыбок, Николай признался Дмитрию Григорьевичу, чем вызвал у него подозрение, что признался не во всем…
- Погоди, она тебя туда током долбанет, - мало не покажется, - сказал Дмитрий Григорьевич, укоризненно кивая на мотню «Профессора».
- Но, Mon ami, Mon ami, только прогулка вдвоем, на большее я не претендовал. – оправдывался Николай.
- Рассказывай! Нет. Серьезно, ну, ты видишь. что твориться. Тут в любую секунду катаклизм может произойти. А если бы ее там, на набережной, или в ресторане заклинило? Опять бы эти чудики с копьями ниоткуда повылазили! Что тогда? Тайну-то не выдал?
Николай невинно пожал плечами и затянулся сигаретой «Камел».
- Тайну кишечника? Ну, что ты! Раз условились не выдавать.
- А если она мозги тебе сосканировала?
- Я про себя все больше пел романсы: «Утро туманное. Утро седое…» и матерные частушки
- Латинист хренов. – вполголоса объявил Дмитрий Григорьевич.
- Так, давай сверим, что нам удалось выяснить в общении с данной особой. – Николай выпустил облако дыма и вскинул голову. - Я так понял, Минипигсу неизвестно, что она стала личностью со своей волей, своими целями, и задачами. Он воспринимает нашу Нюшу только как вывеску-презентацию компьютерной программы, этой супер-игры.
- Про это я с ней не говорил. А ты почему решил, что американец не догадывается. Что она сама по себе.
- Она сама мне призналась. Кстати, американец, может, и догадывается, только виду не подает. По крайней мере, с ее слов, они не объяснялись по этому поводу.
- Баба, одно слово. – усмехнулся Дмитрий Григорьевич. - Я с ней стараюсь много не разговаривать. Так вожу ее вокруг да около. Расспрашиваю, каким историческим временам игры посвящены. Выведываю, когда американец приедет. Это ты молодец, что поинтересовался в каких они отношениях… О, вот, пришло рыбам лакомство!
Последние слова были обращены слесарю Дышло, стремительно шагавшему к бассейну с пустой пол-литровой стеклянной банкой в руке, куда, как в ловушку, набралось несколько черных жирных тараканов. За Дышлом охваченные злорадством спешащих в Колизей древнеримских плебеев поспевали Белоцерковный, Хохол и водитель Карамуюкян.
- А ну! – Дышло став на краю парапета, над прудом, вытряхнул несколько тараканов в воду. Бледные задумчивые рыбы мгновенно преобразились и с вертлявой рыбьей прытью метнулись к насекомым, выхватывая их друг у друга и разрывая на части. Вода забурлила. И когда Дышло стряхнул последнего каким-то образом удержавшегося в банке таракана, две рыбины с шумным плеском выпрыгнули из воды и в воздухе поймали и порвали таракана.
- О! – сказал Хохол с воодушевлением.
- Э! Сразу сожрали! – в восторге воскликнул Карамуюкян.
- Ого! Смотри, в две секунды! - одобрительно изумился Белоцерковный.
- Использование символа в журналистике отличается от того, как символ употребляют в художественной литературе. Если, скажем, у Достоевского - «профессор» риторически значительно обернулся к Дмитрию Григорьевичу и поднял вверх указующий перст – во сне Родиону Раскольникову светит красная луна, - а красный цвет, - цвет отчаяния, смертельной опасности...
- Раскольников, это который старуху топором? – рявкнул Белоцерковный.
- Совершенно верно. – кивнул Николай - Далее, войдя в дом, и встретив старуху в пустой комнате он достает из-под пиджака топор и…
-И по черепу! – свирепо продолжил Белоцерковный.
- Действительно, начинает отчаянно рубить ей череп. Эффект - нулевой, а старуха корчится от смеха, символизируя тем, что зло злом не уничтожить. При этом, Федор Михайлович не объясняя смысл этих символов, дает возможность читателю самому понять их значение.
В то же время, скажем, в документальной прозе Шаламова, принадлежащей равно литературе и журналистике, помнится, в публицистическом фрагменте одного из рассказов Варлам Тихонович, найдя определенное сходство, между лагерной вышкой и этими сталинскими «морковками», московскими высотками со шпилями, прямо говорит: «высотные здания Москвы – это лагерные вышки столицы». Ибо вышка с вооруженным охранником, по мнению Шаламова, есть главная идея нашего времени, блестяще выраженная архитектурной символикой.
Белоцерковный хохотнул.
- Эк, понесло профессора.
- Иными словами, журналистика предполагает и вместе с использованием символа немедленное раскрытия его смысла
Хохол внимательно слушал, вперив в Николая изумленные очи, чем веселил и негодующе осклабившегося Белоцерковного, тихо хихикавшего и согласно кивавшего речи Николая Дмитрия Григорьевича. Карамуюкян так же, саркастически посмеивался и разглядывал рыб, успокоившихся и медленно паривших в зеленовато-лиловой глуби бассейна.
- И эти выпрыгивающие из воды хищные рыбы, подобны монстрам, появляющимся из иных измерений. И то, что я сразу раскрываю символику тараканьей трагедии, прямо указывает на суровую реальность факта, с коим работает журналистика.
Как вы считаете, Дмитрий Григорьевич, мы должны смотреть действительности прямо в глаза, не амортизируя восприятие хмелем водки или "Арсена"? ("Арсеном" слесаря называли крепкое "Арсенальное" пиво, – Николай испытующе взглянул на мастера.
- Во-во… Это точно. Никакого "Арсена"в рабочее время. - еще раз кивнул в ответ Дмитрий Григорьевич.
- Колян, ты внатуре! … - воскликнул Хохол –Я тебя слушаю… - не могу понять, у кого из нас крыша поехала?
Белоцерковный и Караюмукян смеялись,
- Полисемия, друже, полисемия… - Николай достал сигарету и гордо двинулся к крылечку.
- Григорич, ты понял, что он наплел?
- Тут дело такое, - что бы понять… надо самому профессором быть.
- Не для нас, темных неучей. Хочешь сказать.
- Ку-да вам… Я и то теряюсь. Я и то только в общих чертах, как говориться, могу уловить… - и Дмитрий Григорьевич тоже, не торопясь, пошел к крылечку, - надо было зайти в кабинет, заполнить кое-какие бумаги.
Перед выездом бригад на утечки у крыльца Дмитрий Григорьевич остановил Николая.
- А эта «точка боли», как думаешь, что означает? Кишки, они же, всею поверхностью вбирают, а не отдельной точкой.
- Черт его знает, может быть, болевой импульс это показатель загрузки программы, ее начала и ли завершения.
- Наверно так и есть. Индикатор. В общем, надо их брать за жабры, вежливо… Блындыченко говорит, что это Минипигс снова должен у нас появиться с этой чепухой, - датчиками и тому подобное. Надо его как-то выцепить и вместе с Нюркой и поговорить, с обоими. Очную ставку устроить.
- Мудро. –согласился Николай и понес к Валеркиной аварийной машине две лопаты, держа их отполированные рукавицами черенки.
С киповцем Серго Нодаришвили Дмитрий Григорьевич собрал из нескольких трансформаторов, транзисторов, радиоламп, конденсаторов, астролябии, восьми двояковогнутых линз и других приборов устройство, с помощью которого, - Дмитрий Григорьевич отказывался в этот верить, но Вовкины формулы с математической точностью прямо указывали на это, - становилась возможной генерация малых токов мнимой энергии, с последующим проникновением в измерение игр, лежавшее по отношение к реальному континууму, косо, под углом в сорок градусов.
Прорывов из зоны игр за эти дни не было, только, однажды проходя возле корпуса мастерских, рядом с кузней, Дмитрий Григорьевич обнаружил прислоненный к стене протазан. Мастер закряхтел, ругнулся, схватил оружие, благо кузнеца внутри не было, спрятал от греха в покрытом копотью углу кузни.
В разговорах по телефону с девою он стал сух, ибо неожиданно ощутил что-то вроде ревности к Николаю. Однако, когда сквозь ограду водозабора где простирались луга зеленели сливовые сады, высились огромные кроны грецких орехов и белели будки скважин, он увидел кавалькаду всадников, в длинных плащах и шлемах, он с ужасом подумал что уже поздно. Но всадники скрывшись за кустами граната и красной алычой, возле домика ближайшей скважины с одной стороны, - с другой стороны не выехали.
У Дмитрия Григорьевича, выхватившего из кармана и державшего наготове золотого конька, отлегло на сердце, и тем не менее, мастер сделал вывод: дальше тянуть нельзя.
Мистер Минипигс слетал в краевой центр, затем на Ставропоьле.
На собрание в актовом зале «Горводоканала», где в частности обсуждалась и модернизация сетей водопровода с применением системы электронного контроля американской компании «МП-40 Корпарейшен», собрались чиновники городской администрации во главе с мэром, руководители смежных коммунальных служб : «Жилкомхоза», «Электросетей», «Теплосетей», «Курорттелекома», «Муниципального института генплана», МЧС, Милиции, Налоговой службы, Управления Лесо-паркового хозяйства и зеленых насаждений, «Союза архитекторов»…
Без пятнадцать пять, когда слесаря стали осторожно расходиться по домам, собрание еще продолжалось, Дмитрий Григорьевич, а вслед за ним Николай, по боковой лестнице поднялись на второй этаж.
Они условились держаться порознь. Каждый придумал себе легенду: Дмитрий Григорьевич, уточнить кое-какие вопросы относительно намеченной шабашки, - подключения к водопроводу в ближайшие выходные нового четырехэтажного жилого дома
на Земляничной улице, от Изобельской вниз, к морю. Дело в том, что водопровода поблизости не было. Подключиться было можно только к линии высокого давления для пожарных гидрантов, что противоречило всем техническим нормам. На то Дмитрию Григорьевичу было необходимо подтверждение Мощевицкого, «патриарха местной канализации», как назвал его Николай.
Сам же Николай, по придуманному им для конспирации сюжету, хотел пообщаться с заслуженным архитектором Российской Федерации Юрием Львовичем Орловым. Ибо, как пару раз обмолвился «Ппрофессор» в кругу чутко внимающих слесарей, если с кафедрой латыни и греческого в местном Институте Степенных Прогулок и Гостиничного Хозяйства у него выйдет облом, он все равно вернется к интеллектуальному труду в газету «Курортник на посту».
Именно поэтому он непринужденно побеседует со старым архитектором Орловым, а потом, вычислив в публике Минипигса, подойдет к американцу.
«Обрушу конспиративно-кастовую этику водопроводных шудр, принесу ею в жертву Шиве. Надо внагляк с Орловым «в разговоре коснуться до всего слегка». (Впрочем, возможно, работяги дистанцируются от водопроводного чиновничества в силу какого-то классового целомудрия. Дао имеет полосы движения). Так думал Николай , приближаясь к широкому вестибюлю перед актовым залом, но именно в ту секунду, когда он из коридора слева туда вышел, отделанные светлым кленовым совпарт-шпоном двери в зал растворились, и оттуда повалил отзаседавший народ.
Поток администраторов и гостей «Водоканал» скрыл стоявшего у светло-салатной стены и задумчиво ссутулившегося Дмитрия Григорьевича, такого, каким он бывал по утрам, когда размышлял, как лучше организовать работы на день, и наполнил вестибюль гулом речей.
- Вообще-то, на эти территории, что сегодня под водозабором, я давно посматриваю, да и не только я. Дома там надо строить. – говорил седой высокий и прямой старик Орлов, заслуженный архитектор РФ, пожилому, маленькому, полному главному инженеру «Водоканала» Мщевицкому, похожему на Генри Киссенджера.
Мощевицкий неспешно шел рядом с Орловым, слушал, снисходительно улыбался, и когда архитектор закончил свою мысль, остановился, вскинув голову к собеседнику.
- Так, Юра, скажи мне, ты водичку пить любишь?
- Я больше водочку пить люблю. - так же, посмеиваясь, ответил Орлов.
- Добрый день, Юрий Львович. А не опасаетесь ли вы, - Николай вежливо кивнул и встал на пути архитектора, - что этих благодатных землях вырастут столь неприятные вам, высотки, терзающие зрение нашей реликтовой интеллигенции?
- Вот, именно. Понастроят небоскребов! - подхватил Мощевицкий.
- Так, надо следить, что бы этих монстры не появлялись. Вон, какую аппаратуру слежения, какие датчики сегодня нам этот американец представил.
- Так, те датчики следят за тем, что твориться под землей. А что на земле… - продолжал спор Мощевицский, и тут к нему подступил Правдоподобных, мощный, молодой, с гусарскими усиками, в белой рубашке и светлых брюках. Позади, шага на два стоял и ждал терпеливый Дмитрий Григорьевич.
- Извините, Евгений Маркович, так на Земляничной… - начал Правдоподобных , вдруг увидел Николая и остановил на нем изумленный взгляд. - О, а этот как сюда попал?
Со слесарями он общался с наглым артельным напором, крыл производственным матом, про себя сопоставляя этот психологический напор своих хамских работных выкриков с давлением воды в трубах и в режиме совершенной секретности уподоблял себя гидранту. Слесаря его уважали и норовили пережить с ухарь-прорабом солидарность и духовное единение.
- Поручик, ты не среди кобыл. Здесь интеллигентные люди. – с поразительным спокойствием, элегантно бросил ему Николай.
- Э, латинос! - Правдоподобных, ясно понимая, что он был назван не просто поручиком, а известным персонажем анекдотов, от негодования выпрямился расправив грудь. В его голосе прозвучал такой подлинный гнев, что наблюдавший за ними со стороны Дмитрий Григорьевич с беспокойством предположил: так дело может и до махаловки дойти. Надо было самому, без "Профессора" этого Минипигса отлавливать. - ты борзеть бу…! Ай!
В следующее мгновение Правдоподобных схватился за живот с боку, будто, в с боку, на животе, где он схватился, попала пуля.
Орлов, Мощевицкий недоуменно оглядели сощурившегося от страданий Правдоподобных.
- Что с тобой?
- Что случилось?- почти в один голос спросили Мощевицкий и Дмитрий Григорьевич.
Несколько человек вышедших из актового зала оглянулись на скорчившегося главного инженера.
Николай сделал шаг в сторону и серьезно взглянул на Дмитрия Григорьевича. Мастер поймал на себе взор профессора и ответил ему быстрым, но таким же значительным взглядом.
- Punktum dolore. Точка боли. – будто сам себе, сказал Николай.
Дмитрий Григорьевич, поддерживая тихо стонущего Правдоподобных, бросил еще один мгновенный взгляд на Николая и быстро согласно кивнул.
- Да, что ты! Из-за этого что ли тебя так скрючило? - Дмитрий Григорьевич кивнул в сторону Николая.
- Не аппендицит ли у парня? – предположил Орлов.
- Аппендицит - с другого стороны. - сказал Мощевиций.
Бледный Правдоподобных тяжело выдохнул. И доверительно обернулся к Дмитрию Григорьевичу.
- Да, кто он такой, что бы из-за него страдать... Ой, блин, после того, как Минипигс еще в первый день своим вискариком угостил, уже неделю такая байда… Как стрельнет в бок! Причем неожиданно… - И инженер водопровода кивнул в сторону дверей, где, отвечая на вопросы директора Волка, маленького, полного полковника МЧС, с густыми усами и выпяченной губой Шастова и высокой светловолосой и длинноносой женщины в розовом костюме, лет пятидесяти, депутата Городского Собрания Свекловской, стоял, излучая корнегический оптимизм, человек лет тридцати, с тонкими чертами лица, в очках, с золотистым чубчиком, в костюме и при галстуке.
То, как сдержанно и аккуратно было вылеплено это правильное улыбающееся, но маловыразительное лицо с тонким прямым носом указывало на его несомненное англосаксонское происхождение.
Николай, непринужденно помахивая бряцающими надетыми на палец золотыми брелоками, вразвалочку направился к американцу