Гримасы похоти. 3. Искупление

               
               
             (Из книги «Изнанка любви, или Опыт трепанации греха...»)

                Чтобы не содрогаться от отвращения, глядя    
                на это, нужно быть одержимым.
                Леонардо да Винчи
               
                Бессознательные вожделения человеческой 
                сущности действительно шокируют.
                П. Гуревич


    «Каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственной похотью; похоть же, зачав, рождает грех» (Послание Иакова). «Всечистый Бог и Его святые видят в нас сокровенную нечистоту страстных помыслов и похотных желаний» (Филарет).
         «Господь Иисус умерший, распятый мой Господь,
          Себя во прах простерши, хочу распять я плоть.
          Хочу распять я страсти и похоти мои,
          Чтоб свергнуть иго его власти, Адамовой змеи» (Песнь возрождения).    
   
    «Я хотел бы иметь право сказать, что был вполне чужд плотских страстей, но, сказав так, я солгал бы; однако скажу уверенно, что, хотя пыл молодости и темперамента увлекал меня к этой низости, в душе я всегда проклинал ее. Притом вскоре, приближаясь к сороковому году, когда еще было во мне и жара и сил довольно, я совершенно отрешился не только от мерзкого этого дела, но и от всякого воспоминания о нем, так, как если бы никогда не глядел на женщину; и считаю это едва ли не величайшим моим счастием и благодарю Господа, который избавил меня, еще во цвете здоровья и сил, от столь презренного и всегда ненавистного мне рабства» (ПЕТРАРКА).
   
    «Благодаря САДУ эротика сделалась одним из направлений философии абсурда» (А. Камю). «У де Сада власть, боль и смерть инвестируют себя в секс в целом и разыгрываются через извращение, при этом из сексуальности выжимаются любые следы нежности – или, во всяком случае, так это выглядит» (Э. Гидденс).
   
    Де Сад «во всех своих романах неустанно показывает, что отпущенное на свободу желание неизбежно склоняет людей к произволу, грубости, массовым преступлениям». Он «шокирует не алчной похотливостью, а пессимизмом, с присущим ему затаенным коварством подтверждая то, что всегда говорила религия, а именно: секс далеко не безобиден и прямо ведет к жестокости» (П. Брюкнер).
   
    «Он решил невиданно откровенно поведать о «вкусах и фантазиях» в той сфере бытия, где человек всегда знал особенную свободу, – в сфере половых отношений и так называемых извращений. Он стал составлять каталог извращений, принялся вспахивать то поле, о котором все и всегда знали, но делали вид несведущих, и удобрять его выкачанными из глубоких недр нечистотами. «Деликатности, – вопил он, – деликатности! Научимся же уважать бесконечно милые каждому сердцу сексуальные прихоти! Вот оно, голое двуногое существо, вот он, царь природы, узнаешь ли ты себя в зеркале?! Ты стыдишься открыть в себе самое дорогое – кто же ты есть после этого? До чего же довели тебя учителя религии и философии!»
   
    «Мать, – скажет он, будучи уже сорока с лишним лет, устами одного из своих героев, – не заслуживает никакой признательности, а только ненависть, поскольку ради своего сладострастия она выбросила свой плод в мир и обрекла на страдания ребенка, явившегося итогом ее грубого совокупления».
   
    «Рождение человека ассоциировалось у него с понятиями «ненависть», «страдания», «грубое совокупление». Так мог писать лишь тот, кто был жестоко уязвлен еще на заре самосознания, тот, кто был лишен чего-то самого важного, постоянно испытывал нравственную муку и неосознанно мстил за это всему роду людскому».
 
    «Нельзя спокойно уйти от того, что он воспевал, смакуя отвратительное в людях: сожительство с кровными родственниками, в том числе с детьми, матереубийство, кровавые оргии до предела изощренного сладострастия.  Патологически пристально всматривался он в механику достижения оргазма, особо обращая внимания на связь оргазма с инстинктами: жаждой убийства и торжества сильного над слабым, торжества, когда умный и тонкий человек валяется в грязи, купается в собственных нечистотах и в самом Раю обретает Ад, а в Аду вопит от райского блаженства. Отвратителен бывает безумный юродивый, трясущий перед тобой грязным орудием естества. Разве Маркиз не признал бы в нем своего брата, родного кровью и духом?» (В. Бабенко о де Саде).
   
    «Сексуально-личностные предпосылки религиозного аскетизма прекрасно уловил ВАСИЛИЙ РОЗАНОВ в «Людях лунного света» (В. Шестаков). «...Какое-то органическое, неодолимое, врожденное, свое собственное и не внушенное отвращение к совокуплению, т. е. к соединению своего детородного органа с дополняющим его детородным органом другого пола. «Не хочу! не хочу!» – как крик самой природы, вот что лежит в основе всех этих, казалось бы, столь противоприродных религиозных явлений».
   
    На Розанова обрушились буквально все, обзывая его эротоманом, апостолом мещанства и т. д. Но на защиту его горячо встал Николай Бердяев:
«Над Розановым смеются или возмущаются им с моральной точки зрения, но заслуги этого человека огромны и будут оценены лишь впоследствии. Он первый с невиданной смелостью нарушил условное, лживое молчание, громко с неподражаемым талантом сказал то, что все люди ощущали, но таили в себе, обнаружил всеобщую муку… Розанов с гениальной откровенностью и искренностью заявил во всеуслышанье, что половой вопрос – самый важный в жизни, основной жизненный вопрос, не менее важный, чем так называемый вопрос социальный, правовой, образовательный и другие общепризнанные, получившие санкцию вопросы, что вопрос этот лежит гораздо глубже форм семьи и в корне своем связан с религией, что все религии вокруг пола образовывались и развивались, так как половой вопрос есть вопрос о жизни и смерти».
   
    «Тело КАФКИ само себя наблюдает» (Ж.-П. Мартен). «Его тексты проникнуты двойственным, смешанным с отвращением интересом к сексуальности. Отчасти это объяснимо его собственными сексуальными переживаниями, однако это также можно интерпретировать как осквернение через отношения, как нечистоты, получающиеся в результате смешения телесных выявлений и чувств при соединении двух людей» (Ф. Скэрдеруд о  Кафке).
   
    «Жизнь Кафки – неупорядоченный, не приносящий удовлетворение секс плюс вечное сражение с собственным «природным человеком». В своем дневнике Франц так описал первый любовный опыт: «Меня тошнит от мысли о том, что только что произошло».   
   
    «Он ощущал себя слабым вследствие гипертрофированного чувства собственной греховности, сверхсовестливости. По словам Г. Яноуха, «всю тяжесть своего присутствия в мире он ощущал  гораздо острее и сильнее, чем другие люди».
«Помимо иных комплексов, он страдал «чувством грязи», противоестественным ощущением непристойности человеческого «низа». Его отношение к сексу было не модернистским, а пуританским: «Любовь всегда идет рядом с непристойностью», – признавался он Густаву Яноуху, а Милене писал: «Я грязен, Милена, бесконечно грязен. Вот почему я так беспокоюсь о чистоте». Кафку мучила плотская сторона любви, иметь жену значило для него ни много, ни мало – «иметь Бога». Иными словами, он терзался неразрешимым противоречием между собственной «греховностью» и стремлением к гиеротамии, священному браку, не знающему секса» (И. Гарин). Отсюда и его признание, что он может желать лишь тех женщин, которых не любит.
   
    «Интровертный интуитив испытывает особенные трудности в сексуальной сфере, потому что она затрагивает его экстравертное ощущение. Эта проблема в особенно трагической форме отражена в произведениях НИЦШЕ. К концу его творческой карьеры, незадолго до того, как его охватило безумие, в стихах и в поэтической новелле «Так говорил Заратустра» появились очень грубые сексуальные аллюзии (аналогии). Сойдя с ума, он, по-видимому, продолжал развивать эту тему в своих произведениях, уничтоженных после его смерти из-за их отвратительного содержания. Подчиненное экстравертное ощущение в его случае было в значительной степени связано с женщинами и сексом, и он абсолютно не знал, как справиться с этой проблемой» (Н. Михайловский).
   
    А вот ПШИБЫШЕВСКИЙ, прославивший красоту пола в наивной надежде на будущую бестелесность человека. «Половое влечение стало чудовищным грехом и преступлением – позором и непотребством, половой акт – отвратительной лужей, в которой разводятся омерзительные гады. Иудейство привило прекрасной душе человека тот яд, который оскверняет собой человечество до сегодняшнего дня и забрасывает грязью самое мощное проявление божественного начала в человеческой природе». «...Века, века уплывут до тех пор, пока человечество очистит пол от грязи и позора».
   
    «...Взгляд САРТРА магически прикован к отвратительной «изнанке любви», он как бы живописует «проклятие любви». В итоге читатель получает своеобразную «демонологию любви», от соприкосновения с которой «стынет» душа человеческая, рассеиваются не только иллюзии, но и надежды, уступая место нигилистическому отношению к самому феномену любви». «Нигде – ни  в философских сочинениях, ни в драмах, ни в романах – он  не говорит о счастливой, гармоничной и светлой  любви. Нигде у него нет речи о радости любви, ее созидательном, творческом характере. Создается впечатление, что трагизм, коллизии, диссонансы, амбивалентность, парадоксы рассматриваются Сартром как неизбежный удел любви (Г. Стрельцова).

    «В сборнике «Похоть» собраны самые шокирующие тексты КЭТИ АКЕР. Писательница ... здесь открывает нам свое «я», суть которого в отсутствии границ между «верхом» (духовным) и «низом» (телесным)». «Взять, получить, иметь, обладать, портить, ласкать, владеть, проникать, вставлять, насиловать, привязывать и привязываться, наконец, принадлежать. Этот глагольный ряд передает главное, в чем состояла и сама жизнь Акер, – действие, направленное на слияние – человеческих жидкостей: крови, спермы, слизи, слюны. Выделение в пространство – в другую особь, которая будет принадлежать тебе. Одним словом – похоть, первородная животная страсть, в которой человек заканчивается и начинается одновременно.
Исступленная духовная революционерка Акер, устраивает бунт на уровне сексуальности, акцентируя внимание на том, что сближает, соединяет, сливает в одно целое, совершенно противоположных людей, существ, фантомов плоти – похоть» (Митин журнал).
    
    О. ВЕЙНИНГЕР. «Ненависть к женщине всегда есть лишь все еще не преодолённая ненависть к собственной сексуальности». «Любовь и вожделение – это два состояния до того различные, противоположные друг друга исключающие, что человеку кажется невозможной мысль о телесном единении с любимым существом в те моменты, когда они проникнуты чувством истинной любви... Человек лжет или, в лучшем случае, не знает,  о чем говорит,  когда утверждает, что он еще любит женщину,  к которой  питает страсть: настолько разнятся между собою любовь и половое  влечение... Существует только платоническая любовь. Все прочее, что обозначается именем любовь, есть просто свинство...».
   
    «Вся его философия насквозь пронизана идеями греха и искупления... Грандиозность моральной задачи, которую он нарисовал для себя, непосильна для смертного...» (О. Беркович о Вейнингере).
   
    Он «...немного похож на Кафку. «...Некрасивый, как молодой Ницше», признанный «первооткрывателем последних тайн человеческой натуры» (Б. Хазанов), и уже «родился виноватым – как и я» (А. Стриндберг). «...У Вейнингера есть чувство ужаса и жути перед тайной пола» (Н. Бердяев). «Очевидно, это чувство привело гениального юношу к ранней гибели» (В. Шестаков). Вейнингер, как считали современники, покончил жизнь самоубийством по причине «конфликта между проповедуемым им аскетизмом и собственной чувственностью» (Г. Свобода). «Жизнь и смерть О. Вейнингера стали основой для одного из философских мифов ХХ столетия, связавшего его гибель с совершенным им «открытием сексуальности: не в силах вынести раскрывшейся перед ним «правдой» о человеке вообще и в себе самом в частности, юный философ покончил с собой» (В. Чухно).
   
    Что бы ни стояло за этими догадками, сам факт поиска виновного(-ницы) в его смерти не где-нибудь, а в половой сфере говорит о том, что от похабщины можно не только сбежать в монастырь или сойти с ума, но и своей смертью вынести приговор человечеству как носителю грязного и неискоренимого порока.

    В. СОСЮРА. «Задание полового воспитания – направить власть половых инстинктов в ту же сторону, куда следуют и пути социалистической жизни».
    Сам Сосюра, беспардонно пользуясь женщинами, дошел «до сумасшедшего дома. Там ему поставили диагноз: маниакально-депрессивный психоз, эротичный психоз». На просьбу к Сталину о спасении получил ответ: «Восстановить в партии. Лечить» (ТV-парк).
   
    Закончим жертвами, принявшими кардинальное решение.
      «Отрежем же проклятое уродство,
       Что сотворил Диавол, а не Бог,
       И что пихает грешников во скотство,
       Произрастая гнусно между ног.
       Искореним зачатия и роды,
       Съ молитвою взлетим къ святым мирам!
       Пущай при этом погибнут все народы –
       Зато погибнет детородный срам!!!!» (Из гимна СКОПЦОВ).
   
     По-пастырски. «Для нас сейчас свобода первых людей до грехопадения уже не осуществима и закрыта, но некоторое глухое ее сознание, чувство тайны, сокрытое в свободе, осталось и у нас» (В. Зеньковский). «Воздействие на чувства лишь косвенно связано с переживанием красоты тела, с эстетическим восприятием. Для чувственности существен другой момент. При возбуждении чувственности «плоть» переживается как «возможный объект использования» (Иоанн Павел II).   
   
    По-научному. «Любовь открывает реальность желанию и создает переход от эротического объекта к любимому человеку. Это открытие почти всегда болезненно, поскольку любимый представляет собой одновременно и тело, в которое можно проникнуть, и сознание, в которое проникнуть невозможно» (О. Кернберг). «Там, где первоначальный садизм не подвергается ограничению или слиянию, устанавливается знакомая в любовной жизни амбивалентность: любовь – ненависть» (З. Фрейд).
   
    Комментарий. Таковы гримасы похоти. Она находит своих жертв не только среди оцерковленных поборников нравственной чистоты. Переживание мерзости полового акта рождает своих «узников совести» (не путать с политическими), виновных лишь в повышенной чувствительности к позывам плоти.
   
    Чувствующему в себе скверну невозможно избавиться от чувства неполноценности. «Прекрасному ничто так не противно в такой мере, как то, что вызывает отвращение, и ничто не столь далеко от возвышенного, как смешное. Поэтому для мужчины нет ничего более обидного, чем обозвать его глупцом, а для женщины – сказать, что она безобразна» (И. Кант). «...Меня использовали – трагедия  лона, меня отвергли – трагедия  семени» (darasvet.narod.ru). Как бы ни упрекали  в женоненавистничестве Шопенгауэра за то, что женщина выразила восхищение другим мужчиной в его присутствии (ну, не дура!?1  – Г. С.), а  Вейнингера за то, что женщина ему не дала (ну, не сука!2  – Г. С.), они – жертвы собственной похоти.
________________
1 Даже в аду нет ничего страшнее, чем насмешка женщины». «Если оружием мужчины против женщины является его физическая или социальная власть над ней, то ее главным оружием становится насмешка» (Э. Фромм).
2 «С точки зрения мужской половой морали, существует две категории женщин. «Сукой» называется женщина, которая отказывает мужчине в половом акте. «Б…ью» называется женщина, которая соглашается на него. Мужское отношение к женщине не только цинично, но и крайне иррационально… большинство молодых женщин попадает в обе категории одновременно, хоть это и невозможно по принципам элементарной логики» (inpearls.ru).