В один из знойных вечеров июля 186..г, когда небывало красный закат по-хозяйски разнахратился над С....ким кордоном, на постоялый двор уездного города Ща...нскъ въехал доверху набитый скарбом плетёный тарантас, запряжённый наотлёт, двумя саженными мужиками. Несмотря на отсутствие места, в нём, тем не менее, держась не рассудить за что, катил молодой человек при цилиндрической шляпе и сюртуке изящного покроя томудавешней московской моды. Лицом он был узок, бледен и ряб, остальная ж его фигура была ничем не приметна и заостряться на ней нам нет никакой причины.
Транспорт остановился невдалеке от высокого крыльца, выбросив якорную шангу, оглушительно хрустнувшую. Хозяин - чекмен лет пятидесяти, суетясь и отправляя дворовым подзатыльники, не забывал коротко растягивать губы при взглядах на новоприбывшего, которому те стелили в неглубокую лужу красно-грязный, перепользованный для таких нужд, коверончик. Когда полупьяная чернь окончательно передравшись за право разгладить углы отползла в сторону коновязи и спрятавшись меж навозных холмов принялась наблюдать за пришлецом, тот, выпростав свободную ногу из канюлевой штанины, ступил ею, под негромкое ржание пристяжного, едва не в самую сердцевину предложенной палестинки. Но, то ли материя напитала влаги, то ли проросшая сквозь невзрачный её узор плесень поспособствовала скольжению штиблета от повозки к крыльцовым ступеням, только молодой человек с треском и свистом развернул такой шпагат, каким не погнушался бы овладеть иной гуттаперчевый загибала. Хозяин, кинувшийся было поправить такое злосчастие, сам, едва ступив на коврушный плат, растянулся тем же порядком, въехав каблуком, прекрасно смазанного дёгтем сапога, в самое что ни есть арсеньево место будущего жильца.
Глядя на сдвинувшееся в кулачок лицо несчастливца, хозяин, перемогая собственную невзгоду, заставил себя проявить улыбку и задавленным голосом отрекомендовался: "Соплёв-с Аникватий Портурыч." С поклоном отчего-то не задалось, да и приезжий раскланиваться был не в духе, потому Соплёв шумно втянув воздуха ноздрёю, взмахнул руками на петуший манер, подался вверх и спустя недолгое время стоял, по-заячьи изображая отверстыми ладонями всяческую готовность. Гость же тем часом, был подхвачен под грудки мадамом с прогрессивным диаметром бёдер, значившейся в хозяйских жёнах, и переправлен так в комнату для постояльцев на втором гостином этаже. Скарб из тарантаса коренной с пристяжным, звавшиеся по младости лет Акимкой и Васюлём, отволокли под навес, где немедля улегшись на него с копытами, принялись шумно ужинать спелым вологодским овсом, чавкая и брыкаясь друг другу под рёбры. Вскоре, однако ж, оправившийся слегка от конфуза ихний владелец свистнул из окошка, с тем, чтобы все до единой вещи были снесены в комнату, да поживее!
Теперь же надобно малым порядком сказать о городе Ща...нскъом и об некоторых из его жителей вскорости заинтересующих нас.
Не растекаясь по статистикам и не всем интересным подробностям об городской управе, жандармерии, тюрьмах (коих по странному капризу Фемиды имелось в городе целых две!) доме терпимости, четверти богадулен и немалому количеству трактиров (три из которых оч-чень ничего себе, а один так даже и ого-го!), перейдём сразу к фигурам, имеющим непосредственное отношение к продолжению рассказа, и, буквально через пару часов, долженствующих явить себя лично, в главенных углах повествования.
Забегая вперёд, скажем, что все, пока не озвученные лица, сбирались в столовой постоялого двора регулярно по воскресеньям в двадцать один ноль-ноль, когда явного повода для собраний не значилось. Если же таковой округлялся, то сбор данной публики мог состояться мало не в полночь с четверга на среду, невзирая на угрозы противулежащей перигелию Луны левой фазы Юпитера.
Пожалуй первой среди них стоит упомянуть Гарсению Наземановну Немудойскую-Выволочь - даму имевшую самый большой вес во всех сих и подобных им собраниях. Несущую репутацию непобедимой перф-ораторши, что подтверждалось как её тяжёлым подбородком, так и удвоенной, доставшейся от первого и пятого супруга, фамилией. Все прошлые мужья Гарсении Наземановны были найдены, каждый в своё время, в разобранных постелях, с повязанными вкруг шеи чулками нежнейшей супруги и вывалимшимися, как бы в приветном входящему жесте, фиолентовыми языками. Что указывало на, как минимум, ненасильственный характер ихней кончины. Вследствие чего, они были признаны самолишившимися живота своего добровольно и с восторгом. Последним из пяти супругов этой славной женщины был главный и покуда здравствующий городской судья Выволочь Варган Жильевич, любивший её до исступления и бывавший почти постоянно в деловых разъездах и командировках, мешавших исполнению супружьих отношений. Жену это обстоятельство угнетало беспредельно и она полагала своим долгом восполнение вечно отсутствующего в городе судии собственным вездесущным нахождением.
Вторым, из тех с кем продолжим знакомство, был человек по имени Антоша - долговязый, с жёлтыми кругами у глаз и птичьей манерою выворачивать голову набок, прислушиваясь к собеседнику. Говорить много он почти не умел за это и считался идеальным партнёром в диспутах с Гарсенией Наземановной, громившей, по обыкновению, в пух и пакшу все его хитроумно-невысказанные доводы и раскатисто-тихие возражения, к щенячьему удовольствию публики.
Роду-звания Антоши также никто не ведал, но подозревалось, и не без веских причин, что этот малый неким интимным образом связан с "тайными непротивленцами силы". Иные даже упорно утверждали, что он и есть главный непротивленец! И тут же, заботясь о доказательствах, то дёргали его вниз за штанцы со слабым ремешком, то охаживали с тылу двухартынной кочерёжкой, в момент, когда он склонивши голову и выставив ухо к потолку, внимал кому-ни быть из собравшихся. На это Антоша лишь поворачивал в орбите глазом, да издавал щекою звук похожий на "цщтырь-рь-рь-рь".
Третьим, не только по счёту, но и по фамилии, стоит у нас Даниил Канович Третий. Если вы полагаете, что Даниил был старым брюзгой, с еврейскими корнями в штанах, то ошибётесь дважды! Первое - ему чуть не вчера пробило 23, второе - он-таки хоть и имел пару еврейских горстей, но уж корнем точно хвалиться бы не стал. Те, кто нагибались, дабы взглянуть на него снизу, могли увидеть лишь подошвы коричневых его туфлей. Потому глядеть на него полагалось в анфас, тем более было на что! Будучи ещё мальчиком, Данька, так ласково звала его родня, имел неосторожную страсть к лошадям, повлекшую его однова в совершенно дикий случай. Поспорив с товарищем, он обязался за полторое копеек прогарцевать любимого жеребца помещика Сратка (приезжавшего на понедельную торговлю солёным маслом), без спросу последнего. Данька так умело взялся за гуж, что в моментальную секунду оказался под брюхом помещичьего любимца, да к тому ж со вдавленным под затирку в щёки носом. Как только не врачевала матушка беднягу, но употребления данного органа он лишился окончательно, перестав нравиться девушкам.
Когда Даниилу исполнилось нимало как двадцать с букою, природная смекалка подсказала ему ошеломительный выход - густо помазав место утери мучным клеем он приладил туда бельевую прищепку, спёртую у приходящей прачки, и стал пользоваться ею взамен носа, да так успешно, что вскорости обнаружил себя в объектах поклонения одной, не совсем ещё пожилой, дамы и её двоих сыновей близнецов!
Дама эта звалась Лилией Самохватовой, нрава была крутого, обычаев перезрелых, а в обращении с сыновьями имела обыкновение действовать силою ног. Братья, однако ж, выросли против ожидания не слюнтяями, а скорее затаёнными гадами, готовыми в любой тихий момент ущехвостить каждого неуместного, хотя бы и её саму.
Даниила они полюбили за разное: Самохватова - за пушистую маковку, напоминавшую ей на вкус кусок прелого шербета, сыновья - за размер guillot, которое они, впрочем, постоянно путали с priservoite.
Были ещё в собраниях три высокородные девицы Кушнарёвы с пятью четырёхфунтовыми грудями, приводившими в священный трепет многих Щан...скъих собак, и? на всех одним, но, мягким как солёный огурец, гузном, восхищавшим вышеозначенных братьев.
Словом, публика собиралась разноразличная, охочая до сенсаций и сама их неоднократно выставлявшая.
Не обходилось здесь, понятно дело, без пожилого-да-позднего цирюльника-немца Питерхаузена, ни за что не стиравшего своих панталон и зачем-то гордившегося этим, отставного капитана Микешина, умевшего виртуозно-оглушительно в рифму выговаривать сочетание "Георгий-мама" и выкатывать левый глаз, будто это какая-нибудь кегля (и то, и другое чрезвычайно поощрялось на каждом из собраний), лавочника Бычкова, докучно объяснявшего всем, что он прямой потомок Иисуса Христа, предъявляя в доказательство траченную мышами портянку с коричневым разводом, девушки Софьи, постоянно нуждавшейся в тумаке, но извечно его недополучавшей... и многих ещё других, не меньше заслуживавших знакомства, но никак пока себя не проявивших.
Вечер не заставил себя просить и пришёл собственным чередом. Как, впрочем, и все те замечательные лица узнать которых мы только что поимели с согласием.
День, как вы уж поняли, был воскресного порядка и время - в самую чашку. Потому дубовая дверь в полтора роста захлопнулась с последним ударом молотка, бывшего в левом кулаке Аникватия Портурыча, мало не придавив головы Софьи, выглянувшей в сени за вздохом.
"Георгий-мама!"- подал сигнал начинать Микешин. Тотчас сумбур прекратился и все расселись кто где.