Они думают, я жить не хочу. Думают, я готов себя резать, топить, кровь фонтаном пускать.
Заперли здесь, считают, я пойду на все, лишь бы выключить горе.
Врачи, называется.
Ведь я хочу жить. Хочу видеть все в красках, из раза в раз, свою версию. Пока мне не станет легче.
Или пока не спекутся мозги.
Но я еще не безумен, я знаю, что произошло. Все-все помню, ужас стоит перед глазами до сих пор.
Сначала – собака за окном. Я просыпаюсь от злого, хриплого лая, представляю, как брылястая питбулья пасть швыряет повсюду слюни. Но соседи пса не спускают, он, видите ли, любого может порвать. Ему вообще по барабану, об кого точить зубы. Мои же слова... Но сейчас спустил бы, ей богу, не раздумывая. И смотрел бы, как потрошит ублюдка, кишки ему выдирает...
Помню, как Рексик – эта жуткая псина с черными деснами – взвизгнул на пике ярости и затих. Еще не научился язык за зубами держать. Током ударило, вот и заткнулся.
Судьба, мать твою...
Проходит секунда, и лицо, еще уткнувшееся в матрас, чувствует дрожь, – где-то подо мной идет возня, кто-то стучит, грюкает... и что-то тяжелое падает на пол. Что-то мягкое.
И тишина.
Потом бьется стекло – звонко, вдребезги, о кафель...
И лишь тогда я понимаю: это здесь, в моем доме, на моей кухне. На первом, б***ь, этаже... Как же далеко бежать...
Сердце заходится мгновенно.
Я распахиваю глаза, втягиваю духоту до упора, волосы по всему телу пляшут. Вскакиваю, точно солдат по горящей спичке, озираюсь...
На часах шесть утра.
Темнота.
И жены в постели нет.
Проверил, пошарился... скинул одеяло, подушку... точно нет.
В одних трусах сигаю за дверь, хватаю по дороге детскую бейсбольную биту. Как же хочу, чтобы пацаны ничего не услышали! И они не слышат, спят, из пушки не разбудишь. Но, господи, сейчас думаю: хорошо это или плохо?
А в доме нигде не горит свет. Ремонт свежий, дорогой, ничего не скрипит.
Спускаюсь по лестнице, выхожу на кухню.
Ублюдок весь в черном, стоит ко мне спиной, держит на мушке жену. Та в ночной рубашке, сидит, прислонившись к печной дверце. Руки в замке на груди, дышит тяжело, часто, щурится на эту сволочь с чулком на башке... Тот сопит, думает, как выкручиваться... меня, к счастью, не замечает.
И хорошо.
Босиком по кафелю можно передвигаться неслышно. Одежда не шуршит, тапочки не шаркают, ничего не звенит. Я призрак.
Заношу биту с мрачной, ненасытной решимостью, уже вижу, как голова ублюдка летит, бьется о стену, мажет обои кровью...
Кайф.
Ни с чем несравнимое удовольствие.
Эта власть, превосходство, полный контроль...
Ты не видишь меня, не знаешь, что я у тебя за спиной. Теперь я победил. Я убью, уничтожу, не сомневайся, только дай насытиться местью.
А потом – гори в аду. Гори вечно, гнида. Мучайся.
За то, что тронул мать моих детей. За то, что сделал ей больно, напугал...
Но нет.
Я просыпаюсь всегда в этот самый момент. Тянусь за добавкой снотворного, но отдергиваю руку. Я ведь хочу жить, я до сих пор не безумен. Я помню: все было не так.
Ты не дождался меня, мразь трусливая. Размозжил ей голову о край стола...
Всего-то!
Но вдруг одумался, перепугался, точно юнец, разбил окно и сбежал. Порезался даже. Ничего не успел спереть, только ворвался в чужой дом, одним ударом искалечил семью и исчез.
Заставил меня рыдать над телом.
И все из-за б***ского Рексика.
Из-за меня.
И теперь я здесь. Таблетки пьянят, размягчают разум, воображение вот-вот откажет. Пишу, чтобы не забыть это кровавое чувство.
Врачи говорят, месть не поможет смириться. Месть, мол, деструктивная хрень, от неё сходят с ума. Ну и пусть, пошли они... Спрячу этот листок и буду читать по ночам. Буду мстить ему каждый день, пока не полегчает. Или пока мозги не спекутся.
Или пока вселенная не сделает, что должна.