(святочный рассказ)
Крестили меня монахи Веркольского монастыря.
Всякий раз, когда в процессе работы я сталкивался со служителями культа, мне задавался один и тот же каверзный вопрос: крещёный я или нет? В конце концов, мне обрыдло непременно оправдываться, объясняя причины моего религиозного нигилизма, и я поддался на уговоры игумена, при условии, что всё действо произойдёт втайне от других людей и без глупостей.
Надо сказать, что тощий флегматичный игумен раньше был человеком высокообразованным (в прошлой жизни – инженер-электронщик) и обладал определённой долей сарказма и миссионерского цинизма. Мотивировал свои настойчивые домогательства он тем, что мне, мол, крещение никак уже не повредит, а они (монахи) будут покойны и уверены в богоугодности всех моих прегрешений на ниве реставрации монастыря.
Ночевал я в тот раз в отдельной келье со всеми удобствами: тёплой печкой с лежанкой, укрытой стёгаными одеялами; небольшим обледенелым оконцем со щелями, затыканными пёстрыми ситцевыми тряпицами; нарядным иконостасом, в закопчённом углу кельи, состоящим из множества небольших рукодельных икон; элегантной полочкой, сделанной из старинной половой доски, с аккуратно расставленными на ней религиозными и медицинскими справочниками; с электрической плиткой и чайником.
Ни свет ни заря всех обитателей поднял служка - на утреннюю молитву. В плотных сумерках тёмные тени монахов беззвучно пробирались с разных сторон к зимней церкви, незримыми среди сугробов тропами. Долго крестились подле крыльца, проходили внутрь и занимали свои места пред амвоном. Меня же оставили на паперти – исполнять обряд оглашения.
Постепенно проснувшись, монахи бесконечно читали и пели хором. Через каких-нибудь полчаса звуки их пения слились в мерный негромкий гул, я стоял в одиночестве пред распростёртыми дверьми храма и от нечего делать силился представить себе – как выглядит этот маленький монастырь, в жутких и бескрайних пинежских снегах, допустим, с высоты стратосферы. И с какого расстояния останется различим отсвет лампад за окнами на сугробах. И сколько времени смогут продержаться эти люди, именующие себя монахами, если Бог заметёт по крыши все постройки монастыря, оборвёт высоковольтные провода и погасит искру в свечах…
Но тут заутреня окончилась, служивые побрели по своим делам, и меня впустили в храм. К тому времени солнце уже чуть приподнялось над монастырскими стенами, помещение храма высветилось его лучами, и пронизанный солнечным светом тяжёлый, накуренный ладаном, воздух клубился в проекциях окон на тёмном дощатом полу. Несколько фигур в чёрном ещё оставались стоять в положении эндшпиля, одинокий послушник бубнил на клиросе, и игумен, не без алчного усердия, приступил к отправлению обряда крещения. Я находился где-то в начальной позиции ферзевого коня, относительно Царских Врат. «Играю за чёрных» – думалось мне, пока игумен перечислял мои грехи и обращал их в православную веру.
По завершении всех манипуляций и загадочных ходов в храме, меня выманили на мороз и повели к стоявшей у ворот монастыря санной подводе. «Поедем в прорубь» – меланхолично пояснил игумен, усаживаясь в розвальни. «Повезут топить» – отметил я про себя, располагаясь рядом с игуменом на подстеленный овчинный тулуп.
Дорога была недолгой. Нас сопровождали ещё два монаха, один из которых – угрюмого вида возница, а другой – помоложе – был похож на какого-то из апостолов (как я смог их тогда себе представить). Лошадь двигалась неспешно. С неба равномерно сыпались огромные невесомые хлопья снега, длинные и кривые, словно фигурки бесконечного тетриса, неумолимо складывающиеся где-то вдалеке, у подножий, в гигантские белые буквы «Б», «О», «Г».
Прорубь, в виде креста, была расчищена ото льда и прибрана. Она сохранилась тут, должно быть, ещё с крещенских праздников. Мы спешились. Апостол бросил мне под ноги тулуп и я стал раздеваться. Оставшись в исподнем, я был похож, наверное, на белогвардейца перед расстрелом и успел даже подумать: «Прости нас дорогая Отчизна, за то, что не сумели отстоять тебя в бою и спасти от всего этого умопомрачения и вифлеемства!»
Неприметно ухмыляясь игумен начал читать молитву. Было похоже, что его развлекала моя безропотность и обречённый внешний вид. В прорубь, под воздействием православных заклинаний, я опустился легко и непринуждённо. Ну, а поскольку купаться в ледяной воде мне было не привыкать, то сам момент троекратного погружения уже не вызвал у меня никаких эмоций.
Обратно ехали молча: игумен светил благостным лицом, а я пересчитывал в уме смету на реставрацию кровли алтаря.