ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Я согласился отвезти о. Димитриана и о. Онисия в епархиальное управление, чтобы они смогли пройти обязательную для священнослужителей переаттестацию. Кроме того, дьякон, имея на руках характеристику, подписанную о. Мефодием, думает сдать экзамен на священника.
Желая скрасить дорогу, мы ведем беседу, в основном, на церковные темы. Пользуясь тем, что о. Димитриан разговорился, я спрашиваю его:
– Что за чепуха такая, эта ваша переаттестация? Если батюшка о. Онисий ее не пройдет, его из сана извергнут?
– На все воля божия! – смиренно произносит на заднем сидении автомобиля о. Онисий.
– Да нет же! – смеется дьякон, – переаттестация, это способ давления на священнослужителей. Того, кто не прошел, могут лишить настоятельства в храме, перевести во вторые священники.
– Батюшка и так второй священник в соборе! Куда его можно перевести, в его-то возрасте? – удивляюсь я.
– Да запросто! – продолжает смеяться дьякон. У него с утра, после того, как он «дожал» о. Мефодия, хорошее настроение, – второй священник в соборе по материальному положению гораздо выше, чем настоятель деревенского храма. Возьмут, и сошлют о. Онисия в Тмутаракань!
– На все воля божия! – опять говорит о. Онисий.
– Как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай! Вы хоть готовились? – интересуюсь я.
– А зачем? – пожимает плечами о. Димитриан, – конечно, программа есть, но митрополит все равно задает вопросы, какие ему нравятся. Не мирское учреждение, где опротестовывают результаты! Как митрополит благословит, так и будет! У нас церковь стала бюрократической машиной, в которой управляющие епархиями – это топ менеджеры с неограниченной властью, подчиняющиеся только патриарху. Расскажу быль: « Как–то в богатом селе молодой батюшка, желая торжественнее встретить епархиального епископа, облачился в фелони всех цветов, что нашлись в его ризнице. Когда епископ подошел к храму, священник стал от волнения заикаться, и вместо обращения «ваше преосвященство» у него раз за разом получалось «ваше пр…» . Епископ слушал– слушал, потом не выдержал и сказал: « я, может быть, пр…», а может, и нет, но вот ты, определенно кочан капусты!» – развернулся и ушел.
– История смешная, но я не понял, какое она имеет отношение к нашему разговору.
– Да прямое! Такая ситуация в настоящее время невозможна, а до революции вполне вероятна. Раньше в церкви существовали параллельно несколько, скажем так, хозяйственных реальностей. Были приходские храмы, где главным считался староста, который по поручению прихода нанимал священника и платил ему зарплату. Отдельной жизнью жили монастыри, крепко стоящие на своей земле и богатеющие трудом, а не взносами благодетелей. Вот если епархия строила храм, то только тот считался епархиальным. Епископ из моего анекдота общался с батюшкой из храма, принадлежащего сельскому приходу. Управляющий епархией был гостем, а не хозяином. Ведь в конце он, обидевшись, развернулся и ушел. А случись такое сейчас, молодой батюшка через секунду бежал бы, сверкая пятками, с указом на руках о назначении в самую бедную деревню округи!
– Да уж, непременно! – теперь смеюсь я.
– Правду вам говорю! – восклицает о.Дмитриан, и продолжает речь, – сейчас вся власть, как духовная, так и хозяйственная, сосредоточенна в руках митрополита. Поэтому он делает со священнослужителями, что хочет. Возьмем меня! Я восемь лет в дьяконах. А с кем я только не служил! Помогал литургисать патриарху Сербскому! У меня и памятная медаль имеется! И что? Кого впечатляют мои заслуги, кто за меня походатайствует перед владыкой? В нашей епархии нет реальной фигуры, которая может помочь мне стать священником. Надеялся на о. Мефодия, но такое впечатление, что он сам ходит по лезвию бритвы.
– Может быть, не стоит пытаться? – спрашиваю я.
– Если у меня был целибат, то я смирился бы. Но у меня жена вот–вот родить должна, а мы живем на съемной квартире, которая обходится в половину зарплаты. Требы я совершать не имею права, соответственно, основной доход священника у меня отсутствует. На что жить с семьей прикажете? – начиная хмуриться, интересуется дьякон.
– Тяжелая ситуация! – соглашаюсь я, и задаю вопрос, – но почему вы думаете, что митрополит имеет на вас «зуб»?
– Я не думаю, точно знаю, – отвечает о. Димитриан, – священнослужители женятся по благословению начальства. Я, когда был семинаристом, запутался в отношениях с женским полом. Взял благословение на бракосочетание с одной девушкой, а женился на другой. Митрополиту потом наврал о своем браке. Однако он узнал правду и обещал, что запомнит. И запомнил!
– Митрополита обманывать нехорошо! – говорю я.
– Так получилось! – вздыхает о. Димитриан. – но на самом деле, я думаю, митрополит подозревает меня в сочувствии к о. Науму и о. Андрею. В некотором смысле, они, церковная «оппозиция». Дружба с ними, и вменяется мне в вину. А не проступок восьмилетней давности!
– Да, молодые батюшки радикально настроены! Обычно такие подчиненные вызывают беспокойство, их идеи мешают руководству спать! – соглашаюсь я.
– Вы как известный ветхозаветный пророк! Он пророчествовал, только не знал, о чем, хотя пророчествовал верно, и от Бога! – вновь смеется дьякон.
– У вас какая- то абракадабра получилась. Может быть, объясните? – спрашиваю я.
– Вы сказали, что мы мешаем спокойно спать митрополиту. Очень правильное определение сложившейся в русской церкви ситуации. Священнослужители, искренне любящие церковь, и желающие ей всяческого процветания, находятся в опале, а карьеристы здравствуют и благоденствуют. И главная проблема, как верно говорит о. Наум, заключается в том, что мы не смогли принять эстафету святости от батюшек, перенесших гонения при коммунистах. Эти батюшки дали церкви ту жизнь, которой она живет сегодня, и фактически «заразили» верой в Бога миллионы русских людей, выросших в бездуховной среде социализма. Наше поколение не вырабатывает духовное, а расточает, держится за счет былых заслуг, выдавая их за свои достижения. По историческим меркам, буквально вчера отошли к Богу легендарные старцы, украшение земли русской, а из какой среды народятся новые? Из нашей? Я в это не верю! В правлении предыдущего патриарха верил, что будут, а при нынешнем предстоятеле, не верю! А ведь без современной, яркой, по-настоящему живущей Духом Святым церкви, государства Российского не будет! Россия жива, пока жива ее душа – православная церковь!
– Браво! – я хлопаю в ладоши, – прекрасная речь, дьякон, поздравляю!
– Как слышу, вы опять за патриарха взялись? – неожиданно вступает в наш разговор о. Онисий, – когда же вы поймете, что сейчас не тот момент, чтобы привлекать к церкви внимание! В братском государстве священнослужители живут, в отличие от нас, под каждодневным прессингом, и постоянно рискуют быть убитыми за причастность к Московскому патриархату! Одно неверное слово патриарха, по любому поводу, может вызвать человеческие жертвы и окончательный уход огромной части православных в раскол с нами! Патриарх не хочет быть человеком, который будет виновен в такой ужасной катастрофе!
– Даже я, человек сугубо мирской и греховный, понимаю, что вы заблуждаетесь! – осторожно, чтобы не обидеть о. Онисия, говорю я, – вы не думаете, что происходящее там – это наказание для церкви? Может быть, Господь не видит плодов от той виноградной лозы, что существует у него сейчас? А если нет плодов, для чего содержать виноградник? Хороший виноградарь будет с ним что-то делать. Через революцию, сталинские лагеря, войну, мы получили старцев и святых, каких у нас давно не было, а что мы получили, пройдя через «тучные годы»?
– Высказанные вами мысли, только подтверждают мои представления о том, что переживает русский народ в настоящее время! – отвечает о. Онисий, – вы правы во многом, и прежде всего, что без духоносных старцев наша церковь существовать не может. Но ведь вы не будете спорить, что для их появления не обязательны войны и смутные времена. По своему усмотрению Господь посылает нам духовные бриллианты, каким был, например, Паисий Величковский! Поймите же, наконец, что патриарх не спит, а ждет знамения от Господа, смиренно молится о том, чтобы Он представил нам достойного пророка! Задача патриарха сейчас – это пронести сквозь смутное время в своих руках церковь, как причастную чашу, стараясь не расплескать то единое и святое, что в ней находится!
– Пока мы ждем пророка, русские люди находятся по обеим сторонам линии фронта, и перед тем, как идти в бой, прикладываются к кресту, который им подают священники нашего патриархата. Таким образом, мы благословляем не освободительную войну, и братоубийственную! Неужели для того, чтобы дать этому оценку, нам необходимо ждать пророка? Для этого достаточно здравого смысла! – говорит дьякон, не соглашаясь с о. Онисием.
– Предположим, мы дадим правильную оценку! – говорит о. Онисий, – но тогда в соседнем государстве приказом сверху за ночь вырежут всех православных батюшек, и подавать крест для целования будет священник церкви, возглавляемой митрополитом–раскольником. Тогда совесть у бойцов государственных вооруженных сил будет спокойна, и ничто им не будет напоминать о том, что они идут убивать единоверцев. Вы, молодежь, хоть представляете, в какую бездну хотите столкнуть своей горячностью русскую церковь?
Наш разговор прерывается: мы подъезжаем к епархиальному управлению, которое находится в большом и оживленном монастыре. Дьякону приходится объяснять мне, где припарковаться.
Миновав входную арку, мы находим дежурного по епархии, гриппующего семинариста с красным носом. Беспрерывно чихая, он показывает нам, как пройти в корпус, где проводится переаттестация. По пути выясняется, что о. Онисий совсем раскис, у него болят колени и повышается давление. Нам с трудом удается затащить батюшку на третий этаж старинного здания, и усадить на скамейку в длинном узком коридоре, наполненным священнослужителями так, что нечем дышать. Дьякон говорит, чтобы я следил за самочувствием о. Онисия, а сам пробирается, здороваясь со знакомыми, к двустворчатой двери, возле которой особенная толчея. За ней экзаменуют подмосковных клириков. Солидные батюшки без стеснения ведут себя, как школяры: подслушивают через замочную скважину и бурно переживают, предавая друг другу задаваемые вопросы.
Рядом со мной стоят, прислонившись к стене, два семинариста. О. Онисий, по–стариковски добродушно улыбаясь, спрашивает:
– На каком курсе, молодые люди, учитесь?
– Третий закачиваем! – дружно отвечают они, а тот, что выглядит старше, считает нужным пояснить, – на дьякона пришли экзамен сдавать!
– На дьякона – это хорошо! – говорит о. Онисий, – будет у вас духовное звание, зваться будете отцами! – семинаристы рдеют, им такие слова нравятся. А батюшка неожиданно просит,– а вы не сходите за пирожком для старого священника? Я ларек видел, когда мы шли. У меня без еды сахар в крови упал, голова кружится!
– Нам нельзя отлучатся, – извиняющимся тоном говорит семинарист, – вызывают в алфавитном порядке. Если не зайдешь, то всё, неуд, а пересдача не скоро будет!
– А давно начали экзаменацию? Возможно, я опоздал? Я по фамилии, всегда первый ходил!– упавшим голосом произносит о. Онисий.
– Давненько уже! – сообщает семинарист, сожалея о том, что таким известием огорчает о. Онисия. Затем, помявшись, юноша спрашивает у меня, – как вы думаете, мне заходить на комиссию с распущенными волосами, или собранными?
– А какое отношение имеют волосы к возможному принятию сана?– удивляюсь я, глядя на его длинную, ниже лопаток, косичку.
– Имеют! Митрополит прогнал ребят, которые использовали черную резинку для волос. По его мнению, это недостойно мужчины, так ходят женщины. А другим сделал замечание, что с распущенными волосами они выглядят не благоговейно! – говорит семинарист.
– Тогда как же ходить? – недоумеваю я.
– Спрятав ту часть косички, что ниже шеи, под воротник подрясника! – объясняет семинарист, – но в подряснике на территории епархии нам не разрешают, его надевать можно только в семинарии. И теперь, из-за открытых волос, я чувствую себя неловко перед встречей с митрополитом!
Пока я думаю, что посоветовать, мне задает вопрос младший семинарист:
– А у меня, зубы не выглядят коричневатыми?
– Что, зубы тоже надо прятать в подрясник? – не сдержавшись, язвлю я.
– Владыко считает, что коричневые зубы бывают у тех, кто тайно курит! Это великий грех, курящих не рукополагают! – с сожалением говорит семинарист.
Мне кажутся странными мысли семинаристов перед столь важным событием в жизни. Вместо того чтобы переживать, является ли профессиональное служение Богу их призванием, они болтают о мелочах!
– А в Греции православные священники, и даже некоторые монахи, курят! И я их не порицаю! – говорит слушавший нас о. Онисий. По его голосу я понимаю, что ему очень нехорошо, и он сообщает свое мнение, чтобы отвлечься.
– Пожалуй, я схожу за пирожком для батюшки, – говорю я семинаристам, – приглядите за ним, пока вас не вызвали?
Семинаристы согласно кивают головами.
За время моего отсутствия коридор пустеет. Я вижу, что вместо моих собеседников, семинаристов, около о. Онисия стоит наш дьякон, и угощает его печением.
– Пирожки будете? – предлагаю я.
– А, давай! – соглашается о. Димитриан. Он передает пирожок о. Онисию, а другой берет сам.
– Семинаристы где? – интересуюсь я.
– Прошли уже, счастливые, убежали! – говорит о. Димитриан.
– Так быстро? – удивляюсь я.
– Все зависит от того, какой вопрос задаст митрополит. Им задали входные молитвы, любой ребенок из священнической семьи знает! – отвечает дьякон.
– А какой трудный вопрос? – спрашиваю я.
– Ну, хотя бы… чин проскомидии! Комиссия сразу понимает, что митрополит хочет завалить кандидата, и начинается…– отвечает дьякон, нервничая. Забывшись, он собирается сунуть надкусанный пирожок в карман подрясника. Я удерживаю его руку, и интересуюсь:
– Что начинается?
– Только что пытался сдать на дьякона выпускник Богословского университета! – для примера объясняет мне о. Димитриан, – человек фантастической памяти! Он знал абсолютно все! Мало того, показывал феноменальное владение речью: комиссия задавала ему вопрос с подковыркой, он им в таком же духе отвечал. Под конец, устав от соревнования умов, митрополит прямо сказал соискателю, что, кроме выпускников духовной семинарии, он никого рукополагать не будет. Тогда богослов спросил: ему что, идти, сдавать экзамены в семинарию? Это же спустится на ступеньку ниже, и потерять годы! Для чего тогда существует столь известное на всю страну православное учебное заведение, в котором он учился? Кого оно выпускает? А митрополит ему в ответ сказал, что он лично решает, кого зачислят в семинарию, а кого нет, и дерзких не берет. Ему они без надобности, в семинарии главное – не знания, а послушание! Знания портят человека, и это видно епархиальному совету невооруженным взглядом!
– Да уж! – восклицаю я, впечатленный рассказанной историей, и спрашиваю дьякона, – а вам когда идти?
– Уже скоро! – говорит он, жестом поблагодарив меня за то, что я не дал ему запачкаться начинкой пирожка.
– А почему так получилось, что мы опоздали? – спрашиваю я, глядя на болезненного о.Онисия.
– На все воля Божия! – грустно произносит батюшка, заметив мой взгляд.
– Судя по телефонограмме, мы еще рано приехали! – уверяет меня дьякон, – дежурный по епархии, похоже, напутал! Или нарочно сообщил ложное время, чтобы мы не смогли сдать экзамен. А если вспомнить, что тут без благословления митрополита ошибаться не принято, то сразу появляются неприятные мысли!
– А, теория заговоров, – отмахиваюсь я от о. Димитриана, – так, о вольных каменщиках скоро вспомним!
Дьякон хочет продолжить тему, но тут в коридоре громко объявляют его фамилию. Позабыв обо всем, он скорым шагом спешит к заветным дверям. Они распахиваются при его приближении, и на секунду впускают в коридор солнечный свет. Это похоже на небольшое чудо.
Я присаживаюсь на скамейку рядом с о. Онисием, и завожу неторопливую беседу о пустяках, намереваясь развлечь его. Беседа не длится долго, неожиданно о. Димитриан опять появляется в коридоре, и подходит к нам со словами:
– Вы поезжайте домой, я остаюсь!
– Ты уже сдал? – удивленно спрашиваю я.
– Меня ни о чем не спрашивали, – отвечает он, пряча глаза, – мне без лишних разговоров предложили перейти на темную сторону силы!
– А ты что? – не понимая, шутит он, или говорит правду, спрашиваю я.
– Сказал, надо подумать. Тогда они назначили мне послушание в канцелярии, где я должен заменить заболевшего епархиального дежурного. Это до позднего вечера. Так что, езжайте! – говорит о. Димитриан.
– Да, поедем, поедем домой!– обрадовавшись такому повороту дела, произносит о. Онисий, давно смирившийся с тем, что его сегодня уже не вызовут. Мы помогаем батюшке подняться, и после того как он «расхаживает» ноги, о. Димитриан прощается с нами. Хотя мне очень хочется узнать подробности его разговора с комиссией, я не спрашиваю. Я тут человек посторонний, и происходящее меня не касается.