Июньское утро. Поле. Сухую землю рассекают тяжёлые бороны, оставляя за собой борозды с рыхлой почвой. На пахоте - несколько лошадей и толпа мальчишек.
Вдруг проносится слух: началась война - по радио передали.
- Разгромим их в пух и прах, - шумит восторженно кто-то из мальчишек. - У нас вон какая армия!
- Побьём гадов! - вторят ему приятели в приподнятом настроении.
Все они искренне верят в то, что победа наступит быстро. И сами готовы ломиться на фронт: так уж их воспитали. Но они совсем ещё дети. Володьке Иванову, который вместе со всеми кричит "Разобьём гадов!", нет ещё и пятнадцати лет. Вот-вот должно исполниться, почти через месяц. Но на фронт призывают только с восемнадцати.
Мальчик поселился здесь, под Рамонью, когда ему было три года - переехали они вдвоём с матерью с Украины, из Житомирской области. Об отце мальчик знал только то, что он был партийным работником, а ещё во время гражданской войны – кочегаром паровоза бронепоезда. Мать Клавдия устроилась на Рамонскую селекционную станцию и до самой эвакуации работала на ней лаборантом.
Мальчишкам, так рвавшимся на фронт, выдали винтовки. Только, конечно, не настоящие - деревянные, с проволокой, изображавшей штыки. Для солидности.
Ребята высматривали самолёты, которые летели в сторону Воронежа. А ночью следили за тем, чтобы в посёлке соблюдалась светомаскировка.
Фары автомобиля ярко освещают дорогу на Рамонь. Вдруг путь водителю преграждает группа пацанов.
- Затемните фары, пожалуйста, - строго говорят дети.
Водитель не воспринимает их всерьёз. Как вдруг на него направляют винтовки:
- Затемните фары!
Приказ выполнен. Водитель едет дальше без света. Кто же знает, что ему только что угрожали всего лишь игрушками, похожими на оружие?
Потом человека по четыре они ходят по посёлку, стучат в окна.
- Закройте шторы, - говорят мальчишки строго. И объясняют, - Чтобы нас не заметили немецкие самолёты.
В июне 1942-го года началось наступление немецких войск на Воронеж. В июле Ивановы эвакуировались в Киргизию. Вместе с ними на лошадях ехали несколько семей во главе с известным селекционером и академиком Мазлумовым.
Семьи из Рамони остановились в Бишкеке, который тогда назывался - Фрунзе. Клавдия Иванова продолжила работать в свеклосовхозе. А сын её пошёл в девятый класс доучиваться.
Глубокой осенью паренька наконец-то приняли в комсомол. Оставалось только забрать свой билет, и Володя отправился в райком комсомола. Все мысли шестнадцатилетнего пацана были только об одном: надо на фронт! Но как туда попасть, если для этого даже быть комсомольцем недостаточно? Стать добровольцем можно только с восемнадцати лет!
- Секретарь уехал, - сказали ему в райкоме комсомола. - Посиди, подожди его.
Володя сначала послушал совета: остался. Но ожидание затягивалось, и у него не хватило терпения. Комсомолец подумал ещё немного, принял решение и уверенно направился прямо в военкомат.
- Почему меня не берут в армию? - громко поинтересовался он у офицера, который занимался мобилизацией.
- Где ваши документы? - спросил незнакомый человек в форме.
- Сгорели в дороге, - не моргнув глазом соврал Володя. На его открытом лице невозможно было прочитать, что документы в целости и сохранности лежали у матери. - Мы ехали сюда в эшелоне, была бомбёжка. Все документы сгорели.
- Сколько лет?
- Восемнадцать!
Офицер поднял голову от стола с бумагами. Перед ним стоял высокий крепкий парень с умными, глубокими глазами.
- Идите, - он записал его имя и фамилию. - Пришлём вам повестку.
Володя ничего не сказал матери, когда вернулся домой. Он продолжал ходить в школу, учиться и упрямо ждать, когда его призовут.
Прошли новогодние каникулы, началось второе полугодие в школе. Однажды прямо во время урока его вызвал в коридор кто-то из учителей.
- Иванов, тебе повестка, - сказали ему и сунули в руку листок серой бумаги, - В армию.
- "На сборный пункт явиться..." – прочитал, волнуясь, шестнадцатилетний подросток. И поспешил домой собирать вещи.
Клавдия, увидев повестку, горько расплакалась
- Я сейчас пойду в военкомат! - пригрозила она. - И покажу там твои документы. Что ты ещё мальчишка...
- Всё равно я уеду! - Володя оставался непреклонен. - Я сбегу с первым же эшелоном! Или проводи меня по-человечески, мама.
Мать сдалась, в военкомат не пошла и стала потихоньку собирать вещи сына. Володя отправлялся в дальний путь, а у него не было даже тёплой верхней одежды. Клавдия вспомнила о фуфайке, которую не за долго до этого нашла в поле. Фуфайка была старая и промасленная, но не рваная и крепкая. Женщина отстирывала её с утра до ночи.
Их, пятнадцать ребят из совхоза, отвезли под Ташкент в пулемётно-миномётное училище. Володя пробыл там всего две недели, его даже не одели в военную форму.
- Это же пацан, - посмотрели на него. - Ну какой с него офицер!
Вместе с ним отсеяли ещё десятерых юнцов и отправили в 368-й запасной стрелковый полк. В части занимались подготовкой пополнения. В учебном батальоне его стали обучать на младшего сержанта, командира миномётного расчета. Володя наконец принял присягу. Родине он присягнул прямо в День Советской Армии, в свои шестнадцать с половиной.
Стал учиться стрелять из120-миллиметровых миномётов. Учиться надо было полгода. Но парень пробыл в учебном батальоне всего три месяца.
Опорную плиту миномёта можно было поднимать только вдвоём: весила она больше двухсот килограммов. Володя однажды забыл об этом и самонадеянно схватил её один. Резко заболел живот. Боль почти сразу прошла. Но через некоторое время его с неожиданными приступами отправили в госпиталь в Самарканд. Там определили, что у парня двусторонняя грыжа, и сделали ему операцию.
Грыжу удалили, но при этом занесли инфекцию. Загноился шов. Пришлось остаться в госпитале: он провалялся в нём больше месяца. Из госпиталя его перевели в роту выздоравливающих полка.
Шёл уже ноябрь. Володе не терпелось попасть на фронт. А он ещё даже не доучился стрельбе из миномёта. Наконец в роту приехал офицер из артиллерийского полка.
-У кого восемь, девять и десять классов - шаг вперёд! - скомандовал офицер.
Грамотные ребята, и Володя в их числе, отправились в 61-й запасной артиллерийский полк учиться на артиллеристов теперь уже 45-миллиметрового противотанкового орудия. Спустя полгода солдатиков посадили в эшелон, направлявшийся в действующую армию. Так, больше года промотавшись по запасным полкам, в апреле 44-го года Володя Иванов попал на 1-й Прибалтийский фронт.
Его дивизия располагалась на восточных подступах к Белоруссии.
Батареи стояли в болотах, окруженные лесами. Там, где невозможно было рыть обычные окопы, потому что уже после второго штыка из земли проступала вода. И потому их делали насыпными - выкладывали бруствер из дёрна.
В полку, куда попал солдат, не было 45-миллиметровых орудий, стрельбе из которых он обучался. И потому его сделали связистом. Между наблюдательным пунктом и батареей, где стояли орудия, тянулся двухкилометровый кабель, соединявший телефонные аппараты. Когда он разрывался, Володька вместе со вторым связистом бежали и восстанавливали связь. С собой у них были катушка с проволокой и телефон, ребята отматывали кусок нужной длины и соединяли разорвавшийся кабель.
Как-то в начале июня орудия вели перестрелку с немцами. Произошёл обрыв кабеля. Связь срочно нужно было восстановить. Юный связист побежал в сторону наблюдательного пункта, который без телефона теряет смысл, под обстрелом. Пробежав полтора километра, обнаружил место разрыва. Исправил и скорее - возвращаться. Вдруг где-то рядом разорвался немецкий снаряд.
Связиста сбило с ног взрывной волной, подбросило в воздух и резко ударило о землю затылком. Володя почувствовал только, как зазвенело у него в голове.
Сознание он не потерял. Встал на ноги и самостоятельно добрался до батареи. Тут же его посадили дежурить у телефонного аппарата.
Командир стал подавать сигналы.
- А? - переспрашивает Володя. И снова не расслышав, - А?
- Да что же ты а-каешь! – раздраженно крикнул командир батареи.
Связист рассказал о своих злоключениях. Сразу же к комбату вызвали командира огневого взвода.
- Иванова контузило! Отправьте его на орудия снаряды таскать, а оттуда пришлите сюда человека с нормальным слухом, – приказал командир.
Так Володя стал артиллеристом - подносчиком снарядов. А вскоре и принял своё боевое крещение как артиллерист.
23 июня 1944 года началась одна из крупнейших военных операций за всю историю человечества - Белорусская наступательная операция "Багратион". Стратегической целью которой ставился разгром главных сил немецкой группы армий "Центр". В Белорусской операции принимали участие войска трёх Белорусских фронтов и 1-го Прибалтийского. Войска 1-го Прибалтийского фронта совместно с войсками 3-го Белорусского фронта окружили пять немецких дивизий в районе Витебска уже 25 июня. А через два дня ликвидировали их.
На следующий день, 28 июня, 3-й дивизион 923-го артиллерийского полка 357-й стрелковой дивизии и батальон мотопехоты двигались по лесу: партизаны вели их на большак - дорогу, по которой отступали немцы. Дивизион должен был остановиться и подстраховать пехоту. Пехота и один орудийный расчёт из пяти человек должны были выйти на большак и задержать немецкую колонну. Иванов был подносчиком снарядов в этом расчёте.
Неожиданно откуда-то сверху раздались выстрелы, и один солдат упал замертво. Над пробиравшимися по лесу солдатами пронеслись два немецких истребителя.
- Сейчас они нас всех перестреляют, - мелькнула мысль у Володи. – Если не убежим врассыпную.
Но разбегаться не пришлось. Немцы обстрел прекратили. Истребители немного покружили над лесом и улетели. Можно было идти дальше. Но среди солдат был убитый, и дивизион остановился. У лесной дороги вырыли могилу и опустили в неё завёрнутого в плащ-палатку человека. Над свежей могилой установили палку с прикрепленным к ней куском фанеры. А на фанере выцарапали - Ротанов. Фамилия навсегда отпечаталась в памяти.
Пока солдаты хоронили товарища, немцы прошли место, где их нужно было остановить. Пехота и группа бойцов с орудием выскочили на большак слишком поздно и увидели лишь конец колонны вдали. Пехота бросилась вслед за врагом, а артиллеристы вынужденно открыли огонь с места.
Не долго думая, немцы развернулись, ответили огнём и пошли атакой на пехотинцев. Цепь солдат не выдержала обстрела и рванула прочь. На бегу они кричали, бранились на чем свет стоит, махали руками, мол: убегайте тоже. И удирали от пуль вроссыпь по лесу. А пять артиллеристов остались стоять у орудия без прикрытия - лицом к лицу с врагом. Немцев было в восемь раз больше.
Оставалось только отстреливаться. Самый старший в расчёте - крепкий мужчина лет тридцати по фамилии Ланцев - принялся заряжать орудие. Володька вместе с напарником - таким же молодым пареньком - стали по очереди подтаскивать снаряды, скрываясь от пуль за бронещитом. Командир Иншаков стоял сбоку от щита, отдавая приказы. Прямо на них двигалась цепь немцев с автоматами. Летели и разрывались пули.
Володя в очередной раз подносил заряжающему снаряд. Вдруг прямо в лицо парнишке бросило чем-то белым. Он вытер глаза, осмотрелся: Иншаков лежал рядом мёртвый, полчерепа было сорвано разрывной пулей.
Солдат содрогнулся, но надо было продолжать бой. Убитого командира уже заменил наводчик Сапрыкин. И надо было подносить новые и новые снаряды. Вдруг понял, что не видит напарника. Того, с которым они меньше минуты назад по очереди ловко таскали снаряды. Оглянулся и увидел молодого солдата - он лежал на траве без движения. Убит.
А враг всё приближался. Сапрыкин командовал недолго - следом за командиром упал на землю. Володя наклонился над ним.
- Не бросайте меня, - прохрипел наводчик.
У него был пулей пробит живот, в ране виднелись внутренности. Но сознание его не покидало.
- Не бросайте меня, - стонал он. Лицо побелело. В глазах был ужас. Он уже не стонал, а кричал. - Не бросайте меня! Не бросайте меня!
Володя дрожащими руками схватил медицинский пакет. Припоминая, как их, ребят, когда-то учили, стал перевязывать раненого. Из живота Сапрыкина без остановки шла кровь. Забывшись, паренёк тёр окровавленными ладонями лицо: от жары и страха пот лился градом, застилая глаза. Это была первая перевязка в его жизни. В нескольких сотнях метров горела машина с боеприпасами.
- Не бросайте меня, - без остановки повторял Сапрыкин бледными губами.
На ногах у орудия остались двое: Володя и заряжающий Ланцев. Отстреливаться уже не было ни смысла, ни возможности. Снаряды закончились, а немцы подошли уже совсем близко.
Ланцев выкинул затвор и снял прицельное приспособление, чтобы враги, добравшись сюда, не могли из стрелять из орудия.
- Послушай меня, - решительно прохрипел он к Володе. - Бери прицел. Я беру Сапрыкина. И бежим.
Солдат забросил раненого товарища на плечи. И они пустились бегом в сторону леса. Неслись по нескошенному полю. Рожь доставала до пояса.
- Только не упасть! - одна мысль билась в голове у Володи. - Если упаду, то убьют.
А немцы подошли уже к брошенному орудию. И тут по ним ударили огненные стрелы - дивизион открыл огонь из леса.
А Володя всё бежал и бежал по высокой ржи, давно потеряв из виду Ланцева с Сапрыкиным на плечах.
Наконец добрался до своей батареи.
- Володь, ты ранен что ли? - перепугался его вида земляк и тёзка - связист Володя Мишин.
- Да я не знаю, - ничего толком не соображая ответил тот. Вся гимнастёрка его, лицо и без конца трясущиеся руки были перепачканы кровью.
- А где остальные? Где Ланцев? - заволновался Мишин.
- Я не знаю, я ничего не знаю...
Два часа после этого Володю трясло, он не мог говорить. И только после боя заметил, что Ланцев и Сапрыкин на батарею не вернулись.
Советские войска стремительно наступали. В августе батарея, в которой служил Иванов, стояла под Бауской в Латвии на прямой наводке, меньше чем в километре от расположения нашей пехоты. Солдаты рыли окопы для орудий, такие, чтобы пушки можно было быстро выкатить из укрытия, рубили лес и ветками маскировали орудия. Но делали всё это только ночью. При дневном свете маячить было нельзя. Днём они спокойно сидели, а во время обстрелов прятались каждый в свой окопчик. В них же спали.
Чтобы пообедать, приходилось ходить в лес за два километра, где стояла походная кухня. За едой на тридцать человек отправлялись обычно двое.
Однажды пришла очередь Володи и ещё одного солдатика. Взяли они с собой термос для первого, ведро для второго, вещмешок для хлеба и фляжки для водки. Добрались осторожно до опушки, на которой расположилась военно-полевая кухня. Обед был уже готов. Повар и старшина - их там всего было двое - налили проголодавшимся солдатикам мясного борща, каши с тушенкой, дали ещё отдельно тушенки. А фляжки наполнили водкой. Так, чтобы каждому бойцу на батарее досталось по сто граммов. Парни загрузились и отправились в обратный путь.
Идут по лесной дороге, прошли уже чуть больше километра. Деревья, кустарник заканчиваются, неподалеку стоит разрушенный элеватор, а с другой стороны - старая колокольня. И на них взобрались немецкие снайперы. А до батареи и голодных товарищей ещё метров триста. Как тут быть? Пришлось ребятам ползти. Володе ещё легко: у него за плечами - термос с борщом, а у напарника - ведро с кашей в руках. Он лёг на землю, ведро перед собой поставил и стал его переставлять потихоньку. Так все триста метров переставлял и полз.
Володя полз далеко от напарника. Осторожно так, чтобы незамеченным остаться. Но какой-то снайпер всё же разглядел движение, прицелился и... выстрелил. Парень услышал какой-то странный звук. "Тук" - как будто. И тело обожгло.
- Всё, - мелькнуло в голове. - Ранили меня.
Но ползти едва заметно продолжил. Нигде не болело, но спине стало нестерпимо горячо.
- Точно попал в меня гад, - думал Володя. И полз дальше, в сторону батареи.
Наконец подобрался к своим.
- Меня, кажется, ранило, - сказал он, избавляясь от ноши. И тут все увидели, что термос пробит и содержимое его вылилось. А гимнастёрка у Иванова на спине вся в борще.
При виде этой картины бойцы расхохотались. Володя только тогда наконец-то понял, что он невредим. И что от пули его спас термос за спиной. Или какое-то чудо.
С октября в Латвийской ССР, на её балтийском побережье наши прижали к берегу целую группу армий "Север". Верховное главнокомандование фашистской Германии придавало особое значение обороне Курляндии: для них это было важным рубежом обороны Восточной Пруссии. Около 500 тысяч немецких солдат и офицеров ожесточенно оборонялись. Войска Прибалтийского фронта упорно наступали. А уже к концу 1944 года курляндская группировка утратила стратегическое значение. Германские силы были прочно скованы советскими войсками.
В самом конце декабря Володя стоял на посту в двух километрах от передовой. Которую ночь подряд немцы вели беспорядочный обстрел. Мороз крепчал, но солдат был тепло одет и обут: под шинелью тело грел ватник, на ногах были валенки. Внезапно паренёк ощутил резкий удар в грудь, под одеждой стало мокро. Сообразив, что на этот раз его действительно ранило, он позвал на помощь. Появились сержант и санинструктор.
Осколок, ранивший Володю, прошёл через шинель и ватник, и только краешек врезался в тело под левым соском.
- А случись такое летом, - подумал он. - Убило бы!
Осколок частично застрял между рёбер, не зацепив никаких органов. Санинструктор вытащил его тут же - пассатижами. Осталась небольшая ссадина, её просто обработали йодом и заклеили пластырем.
Ещё рука была немного в крови.
- Палец царапнуло, - подумал Володя. - Это ерунда.
Но спустя пару дней стало ясно - не ерунда. Кисть стала темнеть, началось заражение.
- Так и без руки остаться можно! - санинструктор посадил молодого солдата в машину и скорее повёз в госпиталь.
Там парня сразу же уложили на операционный стол. Действовать надо было быстро. На счету - каждая минута. Обмотками привязали ноги, чтобы не дёргался, на лицо вату с наркозом - усыпили.
- Солдат, - услышал Володя сквозь сон. - Солдат, вставай!
Очнувшись после операции, он увидел, что рука перевязана. Врачи отрезали только кончик пальца - несколько миллиметров.
После операции его оставили в госпитале. Поместили на верхние нары. Они были предназначены для легкораненых. На нижних лежали те, кто остались без рук, без ног или потеряли зрение.
Наступила ночь. Но сна не было. Со всех сторон раздавались стоны или крики. Один солдат пел, другой крыл всех матом - многие здесь уже тронулись умом.
Для своих восемнадцати Володя повидал многое. На его глазах погибали братья по оружию. Своими руками он накладывал бинты на окровавленный живот стонущего от боли и ужаса бойца. Смерть всегда ходила рядом. Да и его самого от пуль спасало только какое-то чудо. Но то, что он увидел в госпитале, было тяжелее всего.
- Какая-то "мясорубка", - с ужасом думал Володя, изо всех сил стараясь помочь тяжелораненым.
И делал всё, что можно сделать одной рукой. Кто-то просил цигарку в зубы. Кто-то не мог держать ложку.
- Иванов, дай кружку, - просили с одной стороны.
- Санитар, помоги, дай утку, - звали другие.
Санитаров не хватало. Володя выносил судна. Иногда его тошнило. Но нервы становились только крепче.
Рука заживала. Через несколько дней его перевели в госпиталь легкораненых. Оставаться там Володе было невмоготу. Тянуло на батарею.
Ближе к ночи Володя не спеша вышел из госпиталя, закурил. Казалось, он просто собирается постоять и подумать о чём-то своём на сон грядущий. Никто не заметил, как паренёк тихо скрылся в темноте.
Он вышел на полевую военную дорогу и зашагал по направлению к фронту. Ориентировался по артиллерийской зарнице. Чтобы попасть на батарею, нужно было преодолеть километров двадцать.
Мимо проскочила одна машина, за ней - другая. Не взяли солдата. Володя продолжил путь пешком. Устал. Всё-таки хотелось переночевать по-человечески. А тут как раз на пути - хутор. Володя подошёл к одиноко стоящему дому, постучал.
- Тебе чего, солдат? - выглянул хозяин.
- Переночевать бы мне
Без разговоров Володю впустили.
- Ты есть, наверное, хочешь? - участливо спросила хозяйка - приятная женщина лет сорока - накладывая в чашку каши.
Паренёк не отказался. Домашней каши он не ел уже давно. Она показалась ему необыкновенно вкусной. Хозяева ни о чём у него не спрашивали. Только когда он наелся, сказали:
- Иди, в сарае тебе постелили.
Лежанку ему обустроили на сеновале, и Володя крепко там заснул.
Солдат поднялся на рассвете и собирался уже было потихоньку уйти, чтобы не будить хороших людей. Но не получилось. Хозяева остановили его и снова наложили полную тарелку каши. С хутора Володя ушел выспавшимся, сытым и полным сил.
Он быстро шёл, до его батареи оставалось совсем немного. Но наткнулся на заградотряд.
- Документы! - потребовали у него.
У Володи с собой не было никаких документов: всё осталось в госпитале.
- Как доказать, что не дезертир? - в панике размышлял он. - Сейчас же загребут!
Вспомнив, что в начале войны в таких случаях сразу расстреливали, перепугался ещё сильнее. Но вроде бы расстреливать его никто не собирался: повели в комендатуру.
- Сейчас выяснять будут, с госпиталем свяжутся, - думал он. - Разберутся. Но всё равно неприятно... Ну какой я дезертир...я же в сторону фронта шёл...
- Иванов! - позвал кто-то громко. - Иванов, ты что тут болтаешься?
Он обернулся. Невдалеке стояли два знакомых офицера.
- Это наш солдат, мы знаем его, - успокоили они людей из заградотряда. И крикнули Володе, - Вон ваш старшина продукты получает, туда иди, с ним поедешь.
Так Володя снова оказался на своей батарее.
Товарищи решили, что непременно встречу нужно отметить. И налили парню водки. Прежде он не пил. И когда получал свои сто грамм, менял их на табак: курил очень много. А на алкоголь не тянуло. Но за встречу всё-таки решил выпить. Выпил, и стало ему дурно. Пошёл в блиндаж отлеживаться.
Другие продолжали отмечать, курили в сторонке.
Неожиданно рядом с блиндажом упал и разорвался немецкий снаряд.
- Иванова убили! - в ужасе закричали солдаты, вскочив на ноги.
Из укрытия - ни звука. Бойцы поняли, что с ним что-то случилось.
- Да живой я, живой, - раздался сдавленный голос из-за орудия чуть поодаль.
- Да что ж ты молчишь тогда! - с упрёком и облегчением закричали ему и кинулись на голос.
Володя, даже не раненый, стоял, согнувшись поперёк, и держался за орудие. Его тошнило. Оказалось, что ему стало совсем дурно, и поэтому он выскочил из укрытия. Прямо перед тем, как упал снаряд - по счастливой случайности. Туда, куда он успел отбежать, чтобы его не стошнило прямо в блиндаже, не долетели даже осколки.
В мае радист Володя Иванов дежурил на промежуточной точке между огневой и наблюдательным пунктом. Ночью из Курляндского котла немцы дали сильный артиллерийский залп.
- Наступать будут, - подумали они с напарником.
Утром снова - огонь. А минут через двадцать с наблюдательного пункта передают:
- Вышли немецкие танки...
Парни-радисты встревожено переглянулись: наступают...
- Вышли немецкие танки с белыми флагами, - уточнили по аппарату.
- Шлю тебе свой горячий привет с Курляндии, - прочла спустя несколько недель Клавдия Иванова неровные строки на листочке, размером с половину тетрадной страницы. - Твоё письмо от 2/V.45 получил сегодня утром, в котором ты мне говоришь, что я не писал тебе писем. Я тебе всегда на каждое письмо аккуратно отвечаю.
Дорогая Мамочка, ты представляешь, как мы были рады, когда услышали такую радостную весть об окончании войны. Мы не знали целоваться нам или плакать. Сейчас в Латвии тепло, деревья оделись в зелёную листву. Хочется встать и громко запеть, чтобы вы, дорогие, услышали, как мы здесь рады окончанию этой кровопролитной бойни.
Я здоров как бык. Ну а пока до свидания. Целую крепко. Вова.
Передавай привет всем родным и знакомым, всем ребятам и девчатам.
После окончания Великой Отечественной войны Владимир Игнатьевич Иванов служил на советско-афганской границе. С 1946 по 1949 год учился в Севастопольском Краснознаменном зенитно-артиллерийском училище. Затем служил на различных офицерских должностях в ПВО Дважды Краснознаменного Балтийского флота. В 1956 году уволен в запас по сокращению штатов в должности командира 2-й зенитной батареи зенартполка военно-морской базы города Свиноустья (Польша) в звании старшего лейтенанта.
Работал учителем начальной военной подготовки и физического воспитания в Новоживотинновской средней школе Рамонского района Воронежской области.
Заочно окончил историко-филологический факультет ВГУ. Работал учителем и директором в трёх сельских школах. С 1998 года – на пенсии. Жил в посёлке Отрадное Новоусманского района Воронежской области.
В 2017 году умер.