НА СНИМКЕ: Станислав Михайлович Николаев
Станислав Николаев был в то время секретарем комитета ВЛКСМ СО АН. Он написал о деле Бреусова в книге «Воспоминаний старожилов Академгородка».
Бреусов был комсомольцем, поэтому Обком КПСС решил принять меры по отношению к нему по комсомольской линии. О том, как "принимались эти меры" и что произошло дальше, и повествует бывший комсомольский секретарь тех лет:
«Самые неприятные воспоминания касаются дела комсомольца, хорошего и честного человека, очень способного ученого, кандидата наук Олега Бреусова (ИНХ). Суть состояла в том, что во время институтского митинга в поддержку политики Н.С.Хрущева по Западному Берлину (1960) он выступил с недоверием к этой политике. По его мнению, Западный Берлин не стоит третьей мировой войны. Через несколько дней после этого я как раз вернулся из геологической экспедиции, и мой освобожденный заместитель В. Юлдашев рассказал о случившемся. Первая моя реакция была — не раздувать и "спускать все на тормозах". Но, оказалось, что случившееся уже вовсю раздуто. Об этом стало известно в Обкоме и даже в ЦК КПСС. Реакция была очень негативна. Так, например, инструктор ЦК Дикарёв, курировавший Сибирское отделение, возмущенный таким фактом несознательности, говорил, что «…мы не остановимся даже перед ликвидацией института, где есть такие сотрудники». <…> На заседании парткома я попросил, чтобы с этим разобрались сами комсомольцы. Со мной согласились».
Мне придется прервать здесь повествование Станислава Михайловича и объяснить, что политика «смягчить ситуацию, спустить на тормозах» – была присуща практически всем ученым вплоть до членов Президиума СО АН и самого академика Лаврентьева. Этой же политики придерживался и партком. У него была еще одна специфическая, но очень важная, конечно, негласная функция, – он оберегал крупных ученых от нежелательных воздействий партийных органов, давая им спокойно работать, и старался уберечь имидж Сибирского отделения АН, прикрыть его от вмешательства обкома КПСС. Я на эти темы не раз и не два говорил с Георгием Сергеевичем Мигиренко, который был со мной откровенен. Ему было очень трудно работать между молотом и наковальней – весьма жестким Горячевым и бесстрашным Лаврентьевым.
Продолжу повествование Николаева:
«К данному мероприятию комитет ВЛКСМ СО АН готовился основательно. Я заранее имел приватные беседы с Олегом — «автором» нашумевшего дела, членами комитета ИНХ и его секретарем. Всем им рассказал канву предстоящего обсуждения — что мы очень осудим необдуманность и несвоевременность выступления О. Бреусова, недостаточную его политическую грамотность и осведомленность в международной проблематике, сильно покритикуем партийную и комсомольскую организации за то, что не прозвучала противоположная точка зрения и т.д. Может быть, сегодня многим это покажется смешным, но нам тогда было не до смеха. Мы должны были создать эффект исключительной серьезности обсуждения, вынести минимально возможные для такого случая меры наказания, взять часть вины на себя, наметить меры их исправления и многое другое. Но главное было — постараться за словесами "спустить случившееся на тормозах", не дать возможности сильно отыграться на провинившемся и коллективе института. По общему мнению, все прошло на должном уровне — на обсуждении присутствовал весь партком, члены Президиума Отделения, заведующие отделами обкома КПСС и даже инструктор ЦК. Уходя, они отметили, что дело закрывается.
Мы вздохнули с облегчением. Но на следующий день собрание комсомольцев ИНХ, не пригласив никого из комитета ВЛКСМ СО АН, принимает решение о недоверии ему. Это привело к тому, что мы старались всячески предупредить — к административным санкциям со стороны дирекции института и Президиума.
Возвратясь из очередной научной командировки, я узнал, что десяти сотрудникам ИНХа, основным «возмутителям» спокойствия, «нашли» временные рабочие места на предприятиях города и там же их поставили на комсомольский учет. Эту незаконную операцию провел мой освобожденный заместитель В. Юлдашев по указанию свыше.
Официально Юлдашев числился в аппарате горкома, зарплату получал не по ведомству СО АН, и ему было труднее отстаивать нашу точку зрения. Я в резкой форме напомнил ему, что, согласно уставу комсомола, «сосланные комсомольцы на учете должны состоять у нас, так как продолжают находиться в штате института. К сожалению, наш партком имел иную точку зрения, и Г.С. Мигиренко неоднократно и настойчиво внушал мне, что и по этому вопросу комсомол должен быть единым с партией.<…>
К этому времени под давлением сверху встал вопрос о целесообразности перевода должности секретаря нашей организации в статус освобожденного, то есть, юридического и финансового перевода его из Сибирского отделения АН в комсомольский аппарат. Уходить из науки очень не хотелось, и, заручившись медицинской справкой, что у меня неврастения, я попросил освобождения от своей общественной должности. И на самом деле, добросовестно нести две работы одновременно было тяжело: в течение нескольких лет я спал по пять часов и дико вымотался. Мою просьбу удовлетворили...».
Вскоре Олег Бреусов покинул институт, хотя формально его ни по какой плохой статье КЗОТа не увольняли. Вероятно, его попросили уехать руководители института, чтобы имя ИНХа перестали склонять в партийных кругах. Это отнимало силы и время, мешало работать. Слава богу, в это время за такие выступления уже не сажали. Хотя могли. Посадить человека ничего не стоило. На меня этот случай произвел сильное впечатление. Я понял, что времена хоть и изменились, но если у тебя другое мнение по политическим вопросам лучше оставить его при себе.
Я понял, что и сегодня вожди по-прежнему «бдят», следят за каждым проявлением инакомыслия. Не было выступление Олега Бреусова ни антисоветским, ни антипартийным, а какая реакция!
Я не знал, что инструктор ЦК Дикарев уже доложил обо всем на самый верх. Но я прекрасно видел, что этим занимается обком КПСС, и понимал, что за этим может последовать. Я понимал, что теперь Бреусов долго будет «под колпаком» КГБ.
Да-а, выражать свое мнение вслух нельзя. В два счета скрутят, и окажешься, хоть и не в местах столь отдаленных, но далеко отсюда и без работы. Придется поостеречься. Я думаю, что и другие делали такие же выводы.
Я не собирался заниматься политикой. У меня в тот период времени были вполне определенные цели в жизни: наука, семья и улучшение условий жизни в Академгородке. И я не хотел, рисковать. Я не хотел, чтобы неосторожное политическое высказывание помешало мне заниматься моими делами и повредило моей семье. Хотя свое мнение по каждому вопросу у меня было, и я делился им со своими друзьями, может быть, иногда даже неосторожно. Но пронесло. Рядом со мной, с теми, с кем я делился, тогда стукачей не было. По крайней мере, я не знаю ничего об этом.
Олег Бреусов, вероятно, был первым, кто возвестил о скрытых взглядах научной молодежи. Он не побоялся сказать об этом вслух. Честь ему и хвала.
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2017/01/25/745