Родился я в городе Тобольске. Не волею судьбы, а сознательным выбором моей мамы, которая не захотела тогда, ещё в пору начала освоения космонавтики, чтобы в моих документах было записано в качестве места рождения Северный Казахстан, где проживала она с моим отцом. Про это мама мне сама в своё время рассказала, а многое так и остаётся для меня тайной. Много подобных родительских тайн из прошлого от нас скрыто. В детстве и юности на это не обращаешь внимание, а в зрелом возрасте уже не всё спросишь, да и не всё тебе скажут, только остаётся догадываться по обрывкам фраз, по недомолвкам, по реакции на факты уже из твоей жизни, какой была молодость у твоих родителей. Опишу некоторые фрагменты, которые удерживает моя память.
Батя вышел из донских казаков, а мама родом из Тюменской области. К себе на родину и приехала она специально, чтобы меня родить. Правда до этого она уже выходила замуж, развестись к тому времени ещё не успела, потому был я записан Верещагиным, и дразнили меня детские годы Верещагой. Но я этого в силу возраста не запомнил.
Сама мама родилась под Сургутом, куда после одной из войн вернулся её отец, Елесин Алипий Иванович, проживший недолго. Вскоре он умер от ран, а детям своим, насмотревшись на ужасы войны и сытую жизнь священского сословия, оставил наказ:
– Попам не верьте!
К моменту моего рождения его жена, моя бабушка, Елесина Агафья Павловна, в девичестве Поспелова, жила в городе Тобольске, на улице названной в честь итальянских революционеров, Сакко и Ванцетти. К ней в гости мы и приезжали, на эту улицу, в этот дом. Улица Сакко и Ванцетти расположена в старой части Тобольска, выходит к реке Иртыш. Свернув за угол, по переулку можно выйти к горе, на которой стоит Тобольский Кремль. К нему можно подняться по дороге, расположенной в стороне, а мы всегда поднимались по длинной деревянной лестнице, с которой открывался вид на старый деревянный город, и на реку Иртыш.
Мама в молодости была болезненной, потому забеременев мной, дала обет меня окрестить. Но сделала это, в силу коммунистических особенностей того времени только через десять лет, тоже здесь, в Тобольске, в храме, который расположен в Тобольском Кремле. В наше интернетное время я легко узнал его название, которое тогда в силу возраста не запомнил: Софийско-Успенский собор.
Запомнился железный грохочущий пол, по которому пробежали самые маленькие посетители. Запомнился отчётливо чан, в который поп лил что-то из двух бутылок с винно-водочными наклейками. Потом меня туда, взяв за шею своей могучей рукой несколько раз окунул, понуждая повторять слова, которые текли нескончаемой рекой. Помню, как шёл вслед за попом, крестясь одной рукой, второй держа горящую свечу, болезненно морщась от стекаемого к пальцам горячего воска, одновременно торопясь повторять слова молитвы, плохо видя из-за ухудшавшегося уже тогда зрения, боясь споткнуться на неровном железном полу, пытаясь не отстать от батюшки, громогласно вещающего впереди.
Когда мои мучения закончились, с облегчением отшатнулся от двух старушек, приглашавших нас «откушать куриного супчику», вышел на морозный воздух. Бабушка запахивать висевший после крещения крестик не велела, чтобы народ видел вновь окрещённого. Желая понять, что было проделано и зачем, я спросил:
– А что мне даст это самое крещение?
– Болеть не будешь! — единственно существенное из того, что я тогда запомнил. Запомнил потому, что после прохода по Тобольску с распахнутой грудью заболел ангиной.
Но, это я чуть забежал вперёд. До этого был целый год, когда я учился в первом классе, рядом с Тобольском. Батя тогда нашёл работу за Иртышом инженером по технике безопасности. Работал он среди вольно живущих заключённых, строивших какое-то предприятие.
Жили мы на левом берегу Иртыша, в одном из двухэтажных домиков, на втором этаже. В школу ходили небольшой детской кучкой за пару километров. Каждый нёс с собой чернильницу-непроливайку, писали тогда красными деревянными ручками, в которые вставлялось металлическое перо, раздвоенное на конце. В чернильницу попадали мухи и разные крошки, которые потом цеплялись к перу и падали на белоснежный тетрадные листы, приводя в полную негодность с таким трудом выписанные каракули! Каждый раз было до слёз обидно.
Мама ходила работать за Иртыш, который замерзнув, стал вполне надёжным снежным полем, через которое по узким тропинкам народ бежал в Тобольск по своим делам. Иногда мы ходили в гости к бабушке, идя по улицам Тобольска как по глубоким снежным туннелям. Чем больше чистили тротуары от снега, тем выше были вокруг сугробы. Я с высоты своего маленького роста в этих лабиринтах совершенно переставал ориентироваться, уставая ждать, когда же наконец-то за очередным поворотом окажутся большие деревянные ворота с дверцей поменьше, встроенной прямо в ворота.
Летом, без снега, на деревянных тротуарах были видны старинные монеты, сквозь которые гвозди крепили доски к основанию. Излюбленным занятием детворы было отковыривание монет, часто имевших дырки посредине, оставленные при их чеканке. Монетами хвастались, обменивались, но их истинной ценности мы тогда не знали.
***
Наша бабушка Аганя жила во дворе не одна. Её дом состоял из двух половин, одну из которых занимала сестра, бездетная бабушка Катя.
В глубине двора стоял ещё один дом, весь украшенный деревянными резными узорами. Это жил мамин дядя Алёша с женой, тётей Нюсей. Так их всегда называла моя мама, так их и я буду продолжать называть, чтобы не путаться.
Дядя Алёша, как я уяснил впоследствии, был среди начальников знаменитой Тобольской тюрьмы, работая главным врачом, но я в свои детские годы просто знал, что это мамин дядя. А вот его жену я часто видел по телевизору. Точнее не её, а очень похожую на неё актрису, во всём буквально похожую даже, по-моему, голосом, на Татьяну Доронину.
Дядя был заядлый рыбак, как и многие на Иртыше. Позже я расскажу, как в последний наш приезд в город Тобольск мы плавали на рыбалку на его моторной лодке.
В городе и в самой Тюменской области жила многочисленная мамина родня, но мама впоследствии отношения с ними почти не поддерживала. Приезжая на короткие, либо более продолжительные периоды, мы останавливались всегда только у бабушки Агани, куда потом приходили все остальные родственники.
Бабушка встречала хлебосольном столом, а утром обычно нас ждала большая стопа тонких блинов, нажаренных на двух сковородках. Вкусно было их уплетать с клюквенным вареньем! А потом я уединялся с конфетами и щедро насыпанными мне кедровыми орешками.
Взрослые, привыкшие к рыбным блюдам в голодные послевоенные годы, очень восторгались рыбными расстегаями и большими рыбными пирогами. Но мне мелкие кости, неизбежно попадавшиеся в этих выпечках сильно досаждали, потому я лично восторгов не испытывал.
Бабушка Аганя, заботливо кормившая своих гостей, хлебнув лиха, поднимая своих, если память не изменяет шестерых детей, с внуками особенно не церемонилась. Это нам, ставшими уже родителями кажется, что внуки для бабушек и бабушки для внуков также близки, как и нам лично. Но от нас в обе стороны один шаг, а от внуков до бабушек уже две далёкие дистанции. Поэтому никогда бабушка не была так близка мне, как моя мама. Бабушка в свою очередь любила приговаривать, особенно когда мама пыталась смягчить какие-то острые углы в её отношении к внуку, при этом иронично поглядывая:
– Дети вы дети, куда вас дети, на верёвочку поддети, и будете пердети!
Летом для игр был предоставлен весь двор, в котором находилось много интересного. Из фольги от шоколадных конфет, сухих соломинок и пластилина, изготавливал оружие для солдатиков, кораблики и всё остальное, на что хватало моей детской фантазии. Однажды бабушка, не разобравшись, смахнула весь этот, по её мнению мусор, и выкинула, что для меня, единственного ребёнка в семье, было огромным ударом. Но бабушка ответила тогда своей привычной присказкой, которую выше уже озвучил.
Слабо помню мамину тётю Таисию, то ли мне она была тётей, а маме приходилась сестрой, уже не помню. Она работала на пивном заводе, была необъятных размеров. На работе, по рассказам мамы она легко за один раз выпивала трёхлитровый ковш пива. Когда она с этим делом перебарщивала, то ни один мужик в одиночку её поднять не мог, потому что тело с хлюпаньем, как кисель выскальзывало из рук.
Однажды у мамы с папиными родственниками, жившими после разрешения выехать из ссылки, из Коми в Явленку Северного Казахстана, зашёл спор о том, какая родня какую перепьёт. Для разрешения спора мама тогда вызвала именно тётю Тасю.
– Валя, ты мне главное дай заранее сырых яиц, а рядом со мной для закуски побольше жирного поставь, — вспоминала этот случай мама.
На те ударное соревнование собрались все папины дядьки и дед. На утро пришёл только один из них. Он выпил с тётей Тасей две бутылки водки, ещё одну мама ей дала в дорогу и отправила. Никто из родни по папиной линии её провожать не одолел.
Когда я сейчас задумываюсь о том, что в нашем доме было запрещено всякое спиртное практически всю мою сознательную жизнь, я думаю, что корни тех запретов торчат из этих застолий.
В самом Тобольске, когда собирались многочисленные родственники, застолье происходило не один день. Большой стол сначала накрывали у бабушки Агани, по всю комнату. Я, мой двоюродный брат Игорь, с которым я пробовал успеть подружиться за то короткое время, что там гостил, совсем маленькие двоюродные сёстры, отправлялись на половину бабы Кати. Она жила всегда одна, детей у неё никогда не было. Слыла она в своё время лучшей портнихой в округе, помогая сестре поднимать детей. На почётном месте стояла швейная машинка, нам в её комнате ничего не разрешалось трогать. Играли на полу, на мягких домотканых половиках.
Родственники, собравшиеся за большим столом, много и очень хорошо пели. Чаще всего это были протяжные сибирские песни про Ермака, про бродягу, что Байкал переехал, про Степана Разина, бросающего за бор княжну, в набежавшую волну. Распевшись, обязательно исполняли на много голосов «Вечерний звон».
Пели и пили обычно до самого утра. Мы с Игорем пролезали под столом и выныривали между взрослыми, устраиваясь на свободных местах, благо по обе стороны стола стояли скамьи. Потом также под столом выбирались из комнаты.
Проснувшись утром, в комнате у бабушки обнаруживали только тех, кто заснул прямо за столом, на котором уже ничего не было.
К этому времени женщины всю закуску перемещали в дом к дяде Алёше, и, ближе к обеду, там вновь начинали петь песни. Проснувшиеся взрослые туда подтягивались, веселье продолжалось вновь до самого утра, а потом могло опять, на следующее утро перейти к бабушке.
Папа мой не пил вообще ни грамма, в этих многодневных застольях никогда не участвовал, да и жили мы, как я уже упомянул, тот единственный год, полностью проведённый в Тобольске, на другом берегу Иртыша.
***
Иртыш, в который впадала маленькая речка моего детства Ишим, был могучей рекой. Дальше по нему можно было попасть в Обь, но мне там побывать не довелось. Сейчас глянул для интереса, а река Обь то, оказывается, не на столько и больше своего притока, а он, Иртыш-батюшка, вместе с длинной Оби, которая могла бы вполне считаться его притоком, самая длинная река в России! Мне, семилетнему, было не до таких подробностей.
В последний наш приезд Иртыш обмелел, показывая свои высокие берега. В год, когда мы жили на его левом берегу, он был полноводным, красивым, широким.
Летом на свой берег попадали на двухпалубном пароходике, в другие города из Тобольска можно было уплыть на сновавших вдоль Иртыша Ракетах и Метеорах. Это уже корабли на подводных крыльях. Когда они развивает скорость, то летят над водой как самолёты, только несколько опор уходят под воду.
Переплыв на левый берег, с борта парохода переходили на пристань по деревянному выдвижному трапу. Пароход слегка покачивался, между ним и пристанью оставалась широкая щель, из которой ветер выдувал брызги тёплой воды.
Когда Иртыш замерзал, люди ходили прямо по льду, кто на работу, как моя мама, работавшая в самом Тобольске, кто просто в гости или в городские магазины. В нашем посёлке магазина, по-моему, не было. В деревне, которая отстояла на несколько километров от берега, мне тогда было не до магазина, потому такую важную для взрослого человека торговую единицу я не запомнил.
Сложности переправы начинались, когда прочный зимний лёд становился пористым, а у берегов и вовсе образовывались водные промежутки. Тогда на лёд настилались дощатые тротуары и люди старались передвигаться по ним. При этом оставался риск оказаться посреди реки в момент начала ледохода, который всегда начинался неожиданно. А в год нашего проживания Иртыш показал свою полную силу. Это был разлив, который в тех местах случался раз в четыре года.
Предыдущим летом Иртыш вёл себя спокойно, ледоход проходил только по его руслу. Всё лето мы, дети небольшого посёлка, играли у своих двухэтажных домов, в силу возраста не догадываясь, какое потрясение нас ждёт ближайшей весной.
По высокой насыпной дороге ходили в начальную школу. Вдоль дороги были глубокие и широкие канавы, всегда заполненные водой. Почти перед самой деревней, в которой мы учились, переходили по мосту через небольшую, мирно текущую речку, ещё один приток Иртыша.
Зимой всё вокруг сравняло снегом, обилие которого и крепкие морозы ограничили наше игровое пространство примыкающей к домам территорией.
Всю осень до самой темноты играли возле нескольких этих домиков. Перед самым расставанием, практически в полной темноте те, кто постарше, обычно рассказывали всякие страшные истории, вызывавших такие негативные эмоции, что добежав до рядом стоящего дома и забравшись в тёплую кровать, иногда было страшновато засыпать.
Днём, пока было тепло, плавали на самодельных плотах в тех самых канавах, отталкиваясь шестами. Плоты были не у всех, ребята постарше каждый год изготавливали себе плоты посолиднее, отдавая нам, младшим, свои первые, не очень уверено держащие на воде плавсредства. На таком плоту можно было оттолкнуться от берега и уже посреди канавы начать погружаться под воду. Плавать мы тогда ещё не умели, так что впечатлений было море!
У тех же старших ребят в небольшом отдалении от посёлка была вырыта землянка, в которую водили и пускали не всех, вызывая законную зависть с нашей стороны к «взрослым» пацанам. Максимум те пацаны были третьеклассниками, возможно, ещё чуть постарше.
Самым значимым для нас в те годы был дядя Гоша, проживающий в одном из домов. Это был умелец на все руки, очень разносторонне развитый и талантливый человек. Он выправлял многочисленные «восьмёрки» наших велосипедов, мог отремонтировать любую технику, сам изобретал и изготавливал необычные механизмы. К зиме он задумал сделать для ребятни большую горку, деревянное основание которой заложил ещё до морозов. Мы, пацаны, ходили вокруг грандиозного по нашим меркам сооружения и высказывали вслух свои беспредельные фантазии.
Дядя Гоша не подвёл. С наступившими новогодними праздниками вовсю катались с горки, кто на санках, кто просто на фанерках, залезая почти на двухметровую высоту, стремительно скатываясь с горки. В нижней части ледовая дорожка огибала украшенную гирляндами ель, так что у многих был шанс приехать вновь к лесенке, по которой можно было опять подняться на горку. Мало у кого получалось не вылететь в сторону на санках, или не остановиться на полпути, на фанерках. Но мечтали совершить полный путь вокруг ёлки, доехав до самой лесенки, практически все пацаны. Девчонки довольствовались тем, что с визгом съезжали с горки и вылетали из полуокружности на середине пути.
А весной всё растаяло и случился разлив, который бывал в тех местах раз в четыре года.
***
Весна началась в тот год для меня совсем неожиданно. Она пришла вместе с грохотом ледохода, внезапно начавшимся на Иртыше. Потом показалась речная вода, быстро подобравшаяся к домам, оставив незатопленной только высокую насыпь дороги. Помню, что по дороге мы доходили до моста через небольшую речушку, который с разливом залило, и нам, детворе, чтобы попасть в школу, нужно было платить по десять копеек лодочнику, переправлявшему нас утром в деревню, а вечером перевозившему всех обратно к дороге. Вблизи домов вода поднялась настолько, что приходилось передвигаться по деревянным тротуарам, плавающим прямо на воде. Сложно было расходиться на них двум встречным людям, а сложнее всего было по ним передвигаться крепко выпившим. Стоило человеку вступить на край этого пешеходного сооружения, как оно этим краем погружалось в воду, скидывая с себя оплошавшего путника. Пацаны любили издалека, с безопасного расстояния посмеяться над пьяницами. Утонуть они не могли, глубина обычно не превышала полутора метров, но домой мужики являлись мокрыми и протрезвевшими после пребывания в холодной весенней воде.
В эту пору проявился ещё раз оригинальный талант дяди Гоши. Он переделал обычный лодочный двигатель и стал сам возить над по половодью, забирая прямо от дома и довозя практически до школы. Винт, укороченный и помещённый в трубу с вырезанные отверстиями для поступления воды с боков, был надёжно защищён от повреждения, и лодка могла проходить по любым мелям, скользя днищем по дну.
Когда вода затопила почти полностью первый этаж нашего дома, то меня переправили в Тобольск, к бабушке. Запомнил, что мы вышли из своей квартиры на первом этаже, спустились на один лесничный пролёт, а потом шагнули через окно между этажами прямо на плавающий тротуар, а уже с него в лодку.
Дорога с нашего берега в Тобольск в тот период жизни мне запомнилась только один раз, когда пароход пристал к берегу выше по течению от пристани, к которой нельзя было подойти. На борт судна нужно было подниматься по длинному узкому трапу, по которому матросы легко сбегали вниз и поднимались на верх, помогая пассажирам с переноской вещей. Мы, пассажиры, забирались на этот трап с опасением упасть с довольно большой высоты. Тогда же запомнилось, что пароход налетел на льдину и капитан попросил всех перемещаться по его команде с одного борта на другой, чтобы помочь судну сойти со льдины. При этом часть пассажиров оставалась сидеть на своих местах.
– Пап, а почему эти люди не бегают, как мы?
– Некоторые сидят, потому что больны, а у некоторых просто нет совести, — ответил батя.
Запомнилось, как однажды мы, не дожидаясь возобновления пароходного сообщения, плыли на свой берег на гусеничном вездеходе. Мама переживала как там отец, узнала, что через Иртыш поплывут люди на вездеходе и договорилась, что нас тоже возьмут с собой. Я сидел рядом с бортом, который возвышался над водой сантиметров на 20. Мелкая волна била в борт, брызги залетали и окропляли всех сидящих в этой железной посудине, а уже выбираясь на крутой левый берег, как мне показалось, даже черпанули воды через задний борт. Всё же отчаянная была мама, так как переправляться через широкую реку на таком транспортном средстве было довольно рискованно. Волна чуть поболее или всегда внезапно выныривающий топляк могли этот вездеход свободно утопить.
Когда вода сошла, оставив в углублениях обитателей из своих глубин, ребята постарше опять дали нам повод им завидовать. Они промышляли в мелких и глубоких лужах, добывая крупную рыбу, которая искала в половодье места с прогретой водой для нереста, да так там и осталась. Мы, мелкие, только бурно и эмоционально мечтали, обсуждая грандиозные с нашей точки зрения уловы старших.
Закончив первый класс, во второй класс пошёл уже в Пресновке, в Казахстане, куда мои родители вернулись, где батя в очередной раз нашёл себе работу агронома.
Пока была жива бабушка, мы с мамой каждый год летом посещали Тобольск. В последний раз приехали уже на её могилу, которую на старинном Тобольском кладбище найти оказалось сложновато. Причём не только сложно было ориентироваться в глубине кладбища, но и опасно было там находиться, настолько глухим и заросшим был участок. Мама опасалась нападения в этой глуши и дала мне твёрдый наказ, что делать в таком случае. Но всё обошлось.
Посетив могилу бабушки, выходя с кладбища в последний раз, окинул взглядом, оставляя в памяти высокие чугунные надгробья могил декабристов, расположенные у входа.
В этот приезд мы успели съездить с дядей Алёшей на рыбалку на его моторной лодке. В его мастерской, пристроенной прямо к дому, половина стен была увешана разнообразным инструментом, а другая половина отдана под сети, различные рыболовные снасти и лодочные моторы.
Дядя Алёша взял слабенький мотор «Ветерок», спустились к лодке, мотор закрепили и двинулись против течения туда, где были установлены перемёты.
Иртыш к середине лета обмелел, высокие берега обнажились крутыми боками по сторонам. Взрослые предвкушали богатый улов, но на крючках были в наличие только пару рыбин. Чтобы понять в чём причина такого малого улова, выбрались на высокий берег и решили понаблюдать, заодно ожидая, что за это время поймается другая рыба на обновлённую наживку.
Взрослые коротали время за бутылкой, приготовив выловленную рыбу на костре. Я, от нечего делать лежал, греясь под тёплым летним солнышком на краю берега, резко обрывавшегося к реке. Всё обозримое сухое пространство берега за моей спиной было ровное как стол.
По реке изредка проносились Ракеты, один раз проплыл толстый топляк. Он двигался змейкой то к одному берегу, то к другому, мощно выныривая, ненадолго появляясь над водой метра на полтора, затем опять выныривая намного ниже по течению. При столкновении с моторной лодкой такое бревно, двигающееся вертикально, не оставляло лодке и людям в ней ни одного шанса, чтобы остаться на плаву.
Часа через два заметили, что вдоль берега по верху движется пастух и гонит стадо, а по реке другой человек проверяет перемёты и снимает рыбу. Когда они добрались до наших перемётов, дяде Алёше стало понятно, почему на них не было рыбы. Эти мужики очевидно снимали рыбу со всех перемётов, пользуясь тем, что их хозяева в это время на работе. Завидев нас, мужики остановились, потом пастух развернул стадо от берега, а человек в лодке завёл мотор и ушёл вниз по течению.
На обратном пути захмелевшему дяде Алёше пришла в голову идея: посадить меня за руль, со строгим наказом держать ручку газа в одном положении и двигаться от одного бакена к другому одинакового цвета. Пока они отвлекались разговорами, я немного прибавлял газ, обходя бакены то с одной, то с другой стороны. Пристали к берегу, забрали улов, снасти и мотор.
Больше в городе моего рождения, на улице где прошла часть детства, мне с той поры побывать не довелось.
Продолжение рассказов:
http://www.proza.ru/2017/01/31/2185
Читать Школьное, детское сначала:
http://www.proza.ru/2016/04/07/2128