Недавно произошло вот что. Иду я в магазин, в «Пятерочку». Мокрый ноябрьский снег. Что-то вроде вялотекущей метели. Иду прямо – метель в лицо, поворачиваю направо – она опять в лицо. Налево – туда же. У нас в России куда ни иди – метель всегда в морду. Загадочная страна.
Мимо проезжает машина. Из окна раздается песня «Мои года – мое богатство» в исполнении, разумеется, Вахтанга Константиновича Кикабидзе.
Встречная прохожая женщина лет шестидесяти останавливает меня:
- Молодой человек, а где здесь седьмой подъезд?
Я объясняю. Потом думаю: надо же, молодым человеком называют, значит, не так уж я плох в свой полтос с гаком. Обычно я иду под рубрикой «мужчина», а тут… Настроение слегка улучшается.
Иду дальше. Стоит бабушка, держит за руку внучку лет пяти. Внучка вдруг резко тыкает в меня пальцем и спрашивает:
- Бабушка, а чей это дедушка?
Вот тебе и на;… Дожил… Настроение резко ухудшается.
В «Пятерочке» угрюмо копаюсь в картошке, потом в моркови, потом в огурцах. Овощи все, так сказать, пенсионного возраста. Покупатели преимущественно тоже.
Беру кефир. У кефира сегодня заканчивается срок годности. Кисломолочный продукт в коме. Беру другой – срок годности кончился вчера. Царство ему небесное. Третий еще три дня годный. Кефир-пенсионер. Ладно, сойдет.
Летаргически зевая, подхожу к кассе. Кассирша тоже летаргически зевает. Пробивает моих пенсионеров. Картошку, морковь, огурцы… Слово-то какое… «Пенсионер». Убогое какое-то. Как будто весь смысл старости – в пенсии. Знаете, как, к примеру, сказать пенсионер по-словенски? «Упокоенец». По-моему, лучше, чем «пенсионер». Успокоился человек. Типа «препокойника». Хотя тоже, конечно, невесело…
В общем, мысли в голове еще те. Кассирша пропикивает последним мой кефир. Зевает. Смотрит на меня, как индус на говядину, и вдруг спрашивает:
- Молодой человек, у вас есть пенсионное удостоверение?
Я вздрагиваю, автоматически отвечаю:
- Нет…
И просыпаюсь. Бывает же такое. Как в артиллерии: недолет, перелет, точное попадание.
Расплачиваюсь, иду домой. Ветер, который фатально дует в морду, уже не замечаю. Вдруг сразу и неожиданно вспоминаю историю из юности.
Я ее раньше никогда не вспоминал. Она просто выпала из памяти. А тут вдруг раз! – и во всех деталях, с запахами, звуками, четко расписанными диалогами. Нет никакой логической связи. В жизни так оно и бывает. Чем меньше логики – тем больше жизни.
История эта произошла больше тридцати лет назад, в начале восьмидесятых. Я учился на первом курсе. Были зимние каникулы. Сессия сдана. Впереди десять дней отдыха.
Мы с моим школьным другом Колькой Б. поехали на неделю в дом отдыха. Колька был сыном замминистра не скажу чего. И дом отдыха, в который мы поехали, был министерский.
Вообще, у нас в классе кого только не было.
Сын потомственного карманника, дочь чемпиона мира не скажу по какому виду спорта.
Колька.
Я, сын густопсового крестьянина, ставшего интеллигентом в первом поколении.
На класс старше учился – на минуточку – Ходорковский. Можете проверить, школа № 277.
На класс младше – дочь очень известного вора в законе.
Колька был большой, рыжий, вообще-то очень добрый номенклатурный мажор. Говорил «у» вместо «л» и «в». Все время хвалился, что он родом из Сибири (он действительно приехал из Якутии, где его папа был большой шишкой, когда ему было пятадцать), не то, что я, «москоуская боуонка». Кличка у него была «уыжник и пуовец». Потому что Колька всегда, опять же, хвастался, что он «ходиу на уыжах по настоящей тайге» и «перепуыуау Аудан», т.е. реку Алдан.
Словом, поехали мы в дом отдыха. Днем – лыжи, коньки, вечером – дискотеки. Или – цинандали, которого Колькин папа прислал нам целый ящик.
В соседнем номере жил мужик лет пятидесяти, Антон Семенович Строгачев. Зав каким-то складом. Лысый, бородавчатый, угрюмый дядька, который говорил, что он экстрасенс, и предлагал всем «продиагностировать ауру».
Накануне нашего отъезда, вечером, мы с Колькой и с Антоном Семеновичем сидели в его номере, пили цинандали и закусывали финским сервелатом, тремя батонами которого снабдил нас папа Кольки.
- Вовка, давай я тебя все-таки продиагностирую, - не унимался Антон Семенович.
- Да ладно, Семеныч, чего ты докопался… - отмахивался я. – Не верю я в экстрасенсов.
- Зря, - качал головой Семеныч. – Давай продиагностирую, а? Давай проверим. А? Интересно же…
- Да неинтересно мне…
- Уадно тебе, Уоу, дауай…
- Ладно, - вздохнул я. – Валяй, камлай, ведун. Только не переволхвуй, шаманка.
- Не бэ, все будет в ажуре, чакру даю…
Семеныч выпил стакан цинандали и стал диагностировать мою ауру, то есть водить руками, пахнущими сервелатом, вокруг моей головы и шеи.
- Так… астрал нормальный.
- Типа – не дырявый?
- Типа того… Ментал мутноватый. Но сойдет.
- То есть?
- Наверное, в сессию книжек перечитал.
- Не без этого.
- Меньше читать надо. И больше медитировать.
- А как экзамены-то сдавать?
- Не бзди, сдашь… Кармический план в порядке… А вот буддхический – так себе… Но тоже сойдет.
- Какой план?
- Буддхический.
- А что это?
- Ну… душевный, чтоб ты понял.
- А-а-а. То есть я душевно здоровый.
- Относительно. Та-а-ак… Идем в нирванический план…
- Это где нируана? – встрял Колька.
- Она, родная… Ладно, нирванический план – сойдет для сельской местности. Та-а-к. Идем в паринирвану.
- Какое слово?
- Паринирвана. Это, Вовка, сложно объяснить. В общем, не запаривайся. Доверься опытному экстресенсу.
- Тебе доверься… Не успеешь моргнуть – ты всю ауру сопрёшь.
- Да на фиг мне твоя аура. У меня своя есть.. Получше твоей будет… Вот, я же говорю – дырка!.. Ага!.. Дырища.
Семеныч торжествующе щелкнул меня по шее справа:
- Размером с полтинник. Сейчас мы тебе ее заделаем.
- А может, не надо?
- Надо, надо… Это я умею. А то будешь с дырявой паринирваной всю жизнь мыкаться. Сиди тихо. Повезло тебе, что ты такого опытного экстрасенса встретил. А то бы… страшно представить.
Я притих. Семеныч выпил еще один стакан цинандали, закусил сервелатом и стал водить руками справа от моей шеи.
- Задеуыуается? - волновался Колька.
Заделывается… Уже с копейку размером стала… Та-а-ак… Та-а-ак… Всё! Готова дочь попова. Нету дырки.
- Точно?
- Точно.
- Ну тогда спасибо, Семеныч.
- Не за что. Махапаринирвану диагностировать не будем. Это дело сложное.
- Нет, эту… маху-парнамаху – не будем, - встревожился я.
Мы выпили по стакану цинандали за «здоровье наших аур» и пошли спать.
На следующий день утром мы с Колькой уехали в Москву. А еще через день у меня на месте заделанной Семенычем паринирванной дыры вспухла большая шишка. Шишка с каждым днем увеличивалась. Что делать?..
Мои родители позвонили нашему знакомому доктору. Доктор этот был маммолог, но поднял свои связи, и через три дня я сидел у врача, которого звали Василием Васильевичем Мурлыкиным.
Василий Васильевич был удивительным человеком. Невысокий, толстый, но крепкий, с круглым розовым лицом и совершенно кошачьими усами. Он постоянно улыбался, на все реагировал с восторгом и изъяснялся самым ласковым образом.
Есть такое очень булгаковское словечко – «задушевно». Так вот Мурлыкин было максимально задушевен.
- Приветик! – встретил меня Мурлыкин. – Как ваше имечко, молодой человек?
- Володя.
- О, Володенька…- по лицу Мурлыкина расплылось неподдельное умиление. – А он такой молоденький, и зовут его… Тэк-с… Смотрим шейку, смотри шейку… Ага!.. Ой, какая милая шишечка!.. Загляденье, а не шишечка! Кругленькая, пухленькая! И как вы ее, Володенька, заполучили?
Я, как смог, рассказал ему историю с экстрасенсом Строгачевым.
- Всё ясненько, - понимающе заулыбался Василий Васильевич. – Маленький актик оккультизма. Ох уж мне эти шаманчики-шарлатанчики… Это всё, Володенька, чистое совпаденьице… Вам просто надуло в шейку. Ветерком. Ветерочком надуло шеечку. Шарфик носите? – Мурлыкин прозорливо склонил голову набок.
- Нет.
- Ну вот. Зимушкой-зимой надо носить шарфики, Володенька. Тэк-с… Сделаем-ка мы с вами маленькую такую пункцию, пункциюшку, пункциенушку такую…
- Ой! А что это?
- Укольчик.
- Ой!..
- Это небольно. Тяп! – и всё. Сделаем потом ма-а-аленькие такие анализики, а потом – чик! – и уберем вам вашу шишечку. И будет у вас шейка гладенькая-гладенькая. И без шишечки. А пункцию надо сделенькать. На предмет того, доброкачественненькая у вас шишечка или нет.
- Ой!..
- Вот вам и «ой». Да нормальная у вас шишечка, типичненькая, я таких сотен пять оттяпонькал…
Мурлыкин сделал мне пункцию.
Через сутки я опять был в его кабинете. Скажу вам, сутки у меня состоялись экзистенциальные. На предмет «доброкачественненькой (или нет) шишечки». Прихожу.
- Приветики, Володенька. Поздравляю вас! У вас – лим-фан-ги-омоч-ка!
- Ой, а что это?!
- А пустячок. И ойкать тут нечего. Простенькая такая, примитивненькая лимфангиомочка. Кистозненькая такая… Как у детишек бывает. Немножко лимфочка у вас там схулиганничала. От ветерка. И получилась лимфангиомочка. Даже не лимфангиомочка! – он замахал на меня своими пухлыми ручками. – А ми-и-кро-лимфангиомочка. Меньше пяти сантиметров. Мы ее послезавтра – чик!... И всё. Сделаем вам операцию. Под общим наркозиком.
- Ой!
- Да-а-а… Общую анестезийку. Понюхаете там… что надо. И – баиньки. А пока вы баиньки, мы вам – чик!.. И нет шишечки. Можно, конечно, и так чикнуть, но у вас там рядышком сонненькая артерия. Заденешь ее, не дай бог… Не хотелось бы ее, того-то, почикать невзначай…
- Ой!..
- Вот именно! Вот именненько! Так что послезавтра утречком в десять приезжайте с вещичками. Мы вам сделаем клизмочку…
- Ой, а зачем?!.
- А чтобы трусики не замарать. Чтоб вы после анестезийки без шишечки и в чистых трусиках остались. Так ведь оно уютненько будет? Правильно?
- Правильно.
- Ну вот и прекрасненько.
В десять я был в больнице. После «клизмочки» меня доставили в операционную. После «анестезийки» я заснул. Проснулся в палате. Через три дня был дома. Еще через неделю – на осмотре у Мурлыкина.
- Отличненько! – сказал Василий Васильевич. – Видите и шейка чистенькая и трусики… Загляденьице!
- Василий Васильевич… - сказал я.
- Что, Володенька?..
- А как я…
- Что?
- А как я вел себя … во время анестезии? Я ничего там… не кричал, не ругался?..
- Вы не поверите, Володенька, - лицо Мурлыкина расплылось в умилении, - когда вы стали засыпать, вы пели…
- Что… пел?..
- «Мои года – мое богатство»…
Прошло тридцать с лишним лет. Много произошло всего за эти годы. Даже слишком много. Перестройка. «Борис, ты не прав». «Даду внедрёж». «Великая Россия поднимается с колен». Дефолты. «Хотели, как лучше…» «Мочить в сортире». «Денег нет, но вы держитесь».
Встречи-расставания. Любови-ненависти. Удачи. Неудачи.
И вот я – еще «молодой человек», но уже почти с пенсионным удостоверением. Завис. Еще немного – и упокоенец.
Но только сейчас понимаю: вы правы, Вахтанг Константинович. Мои года – это, действительно, мое богатство. Чакру даю. И в заключении говорю с грузинским акцентом: «Вахтанг, ты прав!»